Елена Калашникова: Что такое для вас "художник"?

Леонид Тишков: Мне хотелось создать такое, что самому интересно увидеть. Я меньше всего думал о том, чтобы на кого-то произвести впечатление. Как Лермонтов, который любил перечитывать свои стихи... такой романтик.

Искусство - постоянная вибрация. Вот в деревне живут многие, но кто-то вместо того, чтобы посмотреть телевизор или выпить бутылочку пива, выпиливает фигурки или украшает наличниками дом. Они ощущают в этом потребность, и они - художники. А уж получается или нет, как уж научился. Можно и не учиться, как моя знакомая - Елена Андреевна Волкова, наивная художница. Ей 90-й год, она здесь недалеко живет, у нее прекрасные картины. Смотришь на них и понимаешь: учись не учись - так не сделаешь, так может только она. А бывает научишься, но если необходимости в искусстве нет, ничего не сделаешь.

Художник для меня - идеалистическое создание, которое постоянно создает что-то новое. А уж купят или нет... Обществу необходимо делиться с теми, кто не думает о куске хлеба или о том, протекает ли крыша. Некоторые художники умирают в бедности, кто-то обеспечен. У каждого художника своя судьба. Но знаете: ars longa - vita brevis.

Е.К.: Многие свои истории вы рассказываете в книгах.

Л.Т.: Все истории, мифы лучше всего я излагаю в виде книги. Берешь блокнот, записываешь что-то и сопровождаешь слова картинками. Это настоящее удовольствие...

Е.К.: Раньше возникает образ словесный или визуальный?

Л.Т.: Одновременно. Слово "симультанный", кажется, Аполлинер придумал. Как в картине Магритта "Империя света" - вместе день и ночь. Зрительный образ для меня всегда обладает текстом. Сначала возникает зрительный образ, как некий сон, как глубоководные рыбы в подсознании. Потом он обрастает словами, как старый черный корабль ракушками.

Е.К.: Водолазы...

Л.Т.: Те же водолазы, инопланетяне, даблоиды... А потом придумываю к ним истории. Они сами как некие образы языка. Изначально у языка был не абстрактный значок, а некий образ, все хранило визуальную информацию, начиная от пиктограмм, а потом оторвалось и стало абстрактным звуком. Так и у меня - визуальные образы требуют воплощения, а если их невозможно изобразить, то можно описать. В стихах, тексте, в пьесе, лучше всего в книге - она растянута во времени.

Книга должна быть с рисунками, так интереснее. В тексте нет законченности, а когда художник изображает, он хочет определенности. Поэтому чаще всего мои истории сопровождаются множеством рисунков. Естественным образом возникла "книга художника". А так как я занимался изобразительным искусством, то знаю, как все это можно напечатать. Я начинал с простых вещей - на литографском камне нарисовал картинки, написал текст справа налево, напечатал тираж. Форма шла за содержанием. А уж какая книга будет, зависит не от текста, а от формы книжки...

В конце 1980-х я делал много альбомов. Альбом "Люди моей деревни", который хранится в Третьяковской галерее, создавался как домашняя игра. На кухне на больших листах акварельной бумаги я рисовал картинки и писал текст. Один приятель сказал: "Мой сын тоже рисует, что-то вписывает. Ну, это занятие ребенка". Писать текст, а к нему рисовать картинки - немного детское занятие.

Потом захотелось сделать небольшой тираж этих альбомов, и я создал издательство "Даблус". Это идет от моей мифологии. Даблоиды - продукты моего сознания, ментальный, социальный, словесный багаж, то, что мы накопили в течение нашей жизни среди людей.

Е.К.: Багаж одного человека или целого рода?

Л.Т.: Образ любого багажа, который мы носим с собой. У Платона есть идея всех вещей - у любой вещи есть определенные идеи, мир вещей плодит двойников, а идея - одна. Поэтому для меня идея - в образе этой странной ноги с хвостиком. Этот образ все может объяснить. У меня есть картина, похожая на "Черный квадрат" Казимира Малевича, я назвал ее - "Желтый круг", ее можно изображать на флаге, у меня есть такой флаг... Все существующее визуальное разнообразие можно превратить в редуцированный двухцветный образ. Вообще-то это изобразительный концептуализм, сейчас его называют постконцептуализм.

Почему исчезло искусство концептуализма? Потеряло изобразительную привлекательность, к концу ХХ века поняли, что нельзя строить искусство на одном концептуализме. И тогда пошло в ход все, что предложил постмодернизм - живопись, слово, скульптура, объекты... Но так как мы уже пришли с концептуальным опытом, то вкладываем какую-то идею в искусство - современные художники так и делают, - и потом оно превращается в форму изобразительного искусства. Также и книга художника - можно сделать ее огромной, в виде объекта, или с видеокассетой, как последнюю: на крыше моей мастерской мы рисовали "Картины ветра".

Е.К.: Для чего вам нужна "книга художника"?

Л.Т.: В "книге художника" возможно делать все, что хочешь, почувствовать себя неким демиургом. Приходишь в издательство со своими идеями, а тебе говорят: "Почему тут желудок?.. Почему нет знаков препинания?.. Кто это будет читать?.. Вот у нас есть произведение, проиллюстрируй лучше его, как раньше делал". (Я много занимался этим в издательстве "Книга".) Проиллюстрируешь, а тебе скажут: "А почему все в черно-белом?.."

Свобода от рынка позволяет художнику создавать странные образцы, которые потом используют коммерческие издательства - иногда удачно, иногда нет. Но пока искусство и книгоиздание раздельны, это бессмысленные попытки. Санкт-петербургское издательство "Vita Nova" что-то слышало про "книгу художника" - для них это нацепить на обложку уголки, раскрасить обрез, сделать необычный переплет. А когда открываешь эту книгу - ничего нового, напечатана офсетом на мелованной бумаге. "Алиса в стране чудес" с иллюстрациями Юрия Ващенко в издательстве "Книга" была значительно лучше - ясно, просто, чисто - при тогдашнем главном художнике Аркадии Троянкере.

Некомпетентность, недостаточная вкусовая развитость издателей приводит к тому, что все пока существует в пределах обычного книгоиздания. Издатель Ниточкин в издательстве "537" делал интересные книжки - замечательную книжку Холина "Воинрид" с иллюстрациями Пивоварова, Иртеньев с иллюстрациями Андрея Бильжо... Эти книги были на грани тиражной и малотиражной литературы. Московское издательство Севастьянова выпускало хорошие книжки, например с офортами Кропивницкого. Это действительно литературно мыслящие художники - такие как Пивоваров, Кропивницкий. Для них органично само понятие "книга художника"

Е.К.: Чьи работы в жанре "книга художника" вы бы отметили?

Л.Т.: Ильи Кабакова. Большинство его работ издано за границей. Это настоящие "книги художника" - имитация уникального альбома, на "плохонькой" бумаге, машинописный шрифт, очень эстетские. "Книга художника" может быть самой непредсказуемой - например, театральный художник Сережа Якунин делает книги из дерева. Его замечательные книжки Хармса разошлись по частным коллекционерам - там все как городок в табакерке: крутится, вертится, фигурки бегают...

Я сторонник литературно-художественной книги - художник и писатель в одном лице. Мне нравятся книжки Резо Габриадзе, в моем "Даблусе" вышла его книга.

Е.К.: Вам интереснее издавать собственные книги или чужие?

Л.Т.: Собственные, конечно. Я не издатель. Когда-то в Фурманном переулке мы занялись книгами - все художники рядом, к тому же возможность напечатать книгу в частной типографии. Без цензуры, без редактора, просто заплатив деньги.

Некоторые книжечки "Даблуса" мы издали вместе с "Има-пресс". Сейчас это "Има-группа" - "Има-дизайн" и "Има-консалтинг". Когда они были молодые, у них была визиточка со слоганом: "Если бы не дела на земле, мы бы летали". Теперь у них так много дел на земле, что их возят на черных Мерседесах. Там вышли три мои книжки - "Даблоиды", "Стомаки", "Чурки". Они оказались настоящими "книгами художника" - сейчас их можно найти только в частных коллекциях и в музеях.

Книжка делается для того, чтобы поразить, удивить, чтобы кто-то захотел купить ее для своей библиотеки или коллекции. Необязательно, чтобы тираж был продан за год - со временем этих книг меньше, и они дорожают.

В том, что я этим занимаюсь, есть обаяние бессмысленности. Книжку "Железный дровосек" мы делали с Димой Гнатюком. Она состоит из цинковых пластин и произведена всего в 2- экземплярах. В типографии, вместо того чтобы делать клише - печатать с них, мы просто остановились на клише. Текст, сердечко вшитое, выходные сведения: "Леонид Тишков. Железный дровосек. Конструктор книги - Дмитрий Гнатюк. Книга изготовлена издательством "Има-пресс" при участии "Даблус". В количестве 2-х экземпляров, на типографском цинке. 1994 г. Экземпляр # 2". Листаем: "Когда умер железный дровосек мы пришли подвергнуть его тело вскрытию и мы узнали что его лицо тело грудь и правая рука были из железа. Что его живот, пупок, печень и правая нога были из железа. После вскрытия черепа мы увидели что мозг его и половой член были крепки как сталь. Но когда мы открыли грудь то увидели сердце. Из мягкого теплого бархата. Оно тихо лежало внутри железной груди и казалось еще живым. А вот он какой железный дровосек! А говорил всем что весь из железа а сам... После этого мы положили сердце его обратно и собрали железные части его тела зашили железной проволокой и ушли". Такая книга-образ.

Е.К.: Вы говорите "демиург"... Вы чувствуете себя создателем этих вещей или посредником, в вас кто-то вложил информацию?..

Л.Т.: Я употребляю слово "демиург" немного иронично. Тут больше подходит "медиатор", посредник... Художник - всегда проводник, он не может ничего придумать. Раньше в племени выбирали человека, и он становился шаманом. Творческий человек - будь то музыкант, композитор, художник, писатель - вот такой выбранный экземпляр, через который диктуется что-то мифологическое. Для меня всякое искусство - овеществленная мифология. Без этого ты не будешь интересен. Художник рассказывает вещи, о которых другие догадывались, но не могли сформулировать. А он смог - либо он нервный, либо впечатлительный, либо странный...

Е.К.: Был момент, когда вы ощутили свою "странность" или отличность от других?

Л.Т.: Не могу сразу определить этот момент. Мне говорили, конечно, об этом. Когда я сочинил историю про живущих в хоботе.

Е.К.: В "Художественном журнале" в статье "Авто-био-графия. Мифология вечных возвращений Леонида Тишкова" Виталий Пацюков сравнивает природу ваших героев - даблоидов, живущих в хоботе, "в живых органических замкнутых пространствах, в преддверии рождения" - с персонажами Кафки.

Л.Т.: Кафка тоже что-то странное провидел. Он мне очень близок. Первый его черный томик, изданный на русском, кажется, в оформлении Пожарского, был очень внимательно мной прочитан, и это отразилось на моей творческой судьбе.

Е.К.: Не хотели проиллюстрировать Кафку?

Л.Т.: Я иллюстрировал похожую литературу, абсурдистов: Ионеско, Беккета. "Театр абсурда" - эти книги выходили в издательстве "Искусство" в середине 80-х годов

Е.К.: Из всей литературы вам ближе всего - абсурдисты?

Л.Т.: Поэты сюрреалисты - французские и испанские. Рене Шар, Поль Элюар, Робер Деснос, Фернандо Пессоа, Пабло Неруда - фантастический рай с отсветами ада, они дали мне ощущение, что я могу видеть в этом мире фантастические случаи. А из наших авторов - это Хлебников - по мифологизации мира, Александр Иванович Введенский.

Е.К.: Хармса не называете?

Л.Т.: Ближе Введенский. Я иллюстрировал его "Елку у Ивановых". У него мир как раз близок Кафке. А у меня переклички с Кафкой, например, в историях про живущих в хоботе. Я сочинил четыре пьесы под влиянием этих писателей: "Водолазы", "Живущие в хоботе", "Даблоиды", а вот странная "Пересадка сердца" сочинена скорее вообще-то для балета.

Е.К.: Либретто?

Л.Т.: Да. Его я видел в виде перформанса, но он не состоялся. "Даблоиды" поставили в США и Швеции, перевели на несколько языков. "Водолазов" я ставил в культурном центре "Дом" и во Львове. А "Живущих в хоботе" как кукольную пьесу.

Слово-образы могут существовать рядом как текст и иллюстрации. Вот, например, "Очень тяжелый чемодан, но в нем вещи ЖВХ". "ЖВХ смотрят в микроскоп и видят: даже самый маленький микроб живет в хоботе". "Игра на скрипке ЖВХ доставляет удовольствие их слонам".

Е.К.: Похоже на первобытные наскальные рисунки.

Л.Т.: Скорее - на китайские. Вот чисто кафкианское: "Надежда спастись всегда есть. Надо только крепко сжать зубы, и пускай ветер раскачивает нас, что есть силы, живущих в хоботе".

Е.К.: Вы себя чувствуете ЖВХ?

Л.Т.: Иногда. У меня есть хобот-объект, в него можно залезать и жить.

Е.К.: Хобот похож на утробу. В нем уютно?

Л.Т.: Приятно, хорошо. Для меня ЖВХ - остановленное рождение, неосуществимая мечта: не покинув утробу, видим весь мир. "Живущих в хоботе" по-разному интерпретируют, например, тоталитарная система и человек. Я показал "ЖВХ" своему приятелю писателю Владиславу Отрошенко, ему они напомнили утерянный миф.

Е.К.: А Борхес вам близок?

Л.Т.: Не очень. Мне ближе спонтанность, подсознательность, сюрреалистические фантазии. Когда его у нас стали переводить, у меня были уже другие приоритеты.

Когда пишешь текст, интерпретируешь свои фантазии и находишь интересные вещи. Например, это связано с "Живущими в хоботе". Один африканский миф рассказывает, что человек пришел в мир, ничего не умея, всему его научила слониха. В Африке слон - праматерь.

Е.К.: Слон или слониха?

Л.Т.: Слониха. Как у хантов медведица. Ловишь себя на том, что твои фантазии человечество уже придумало, только в других формах. От предков, обезьяны, питекантропа не уйдешь. Я как врач знаю, что человек от зародыша до рождения проходит все стадии развития - амеба, рептилия, рыба... И все это можно вспомнить.

Е.К.: Из жанров, в которых вы работали, какой вам ближе? Или то, с чем работаешь в данный период?

Л.Т.: Ближе всего история. То есть книжка, альбом. Когда у меня была мастерская на Чистых Прудах, рядом в латышском магазине продавались "гостевые книги". Я такую себе купил - в кожаном переплете. Пишу в ней тексты и рисую картинки. Так получилась "Фантастическая анатомия", правда, еще не закончена... с 1995 года. Книжка позволяет создать плотный мир фантазии. Последний мой проект, который я сделал со своей мамой, - Вязаник.

Е.К.: Из одежды семьи, как коврик "Плаценту".

Л.Т.: Да. Я показывал этот проект на мастерских "Арт-Москва" в этом году, там висел сам костюм, фотографии, потом я сделал плакат, из которого тоже может получиться книга. На плакате такое визуальное стихотворение - моя 85-летняя мама рассказывала, из чего она вязала этого Вязаника. Я очень люблю визуальные стихотворения Аполлинера, например, "Голубка и фонтан". Вязаные пестрые полоски похожи на строки. Все вернулось в образ книжки.

Е.К.: А коврик "Плацента" - это связь с родом?

Л.Т.: Если вы это чувствуете, то это так. Художник, создавая произведение искусства, не может сразу заложить идею. Если получится - хорошо. Но чаще работает интуитивно...

На Урале, в Сибири многие делают коврики из старых одежд. Замечательно, если придашь этому новый смысл. У меня, видимо, получилось. Сейчас его будут выставлять на выставке "Москва-Берлин". Почему интересно архаичное? В Музее декоративного и прикладного искусства лежит парочка таких ковриков, на табличках написано: "Вязали из одежды, клали на пол", но я придаю этому другое значение. Это солярный знак, спираль вечности. Коврик очень похож на "детское место", плаценту, в плаценте точно такое же переплетение сосудов. Получается сюрреалистический образ: коврик, об который мы ноги вытираем, - еще и солнце, и плацента.

Потом я превращаю коврик в Вязаник - из одежды семьи за последние 60-70 лет, мама нашла в нем даже свое приданое. Я его надеваю как оберег, растворяюсь, становлюсь безличным, существом памяти. Если мы надеваем одежду, которую до нас носили 20 или 30 человек, она насыщена их энергией. Для меня одежда - метафизическая вещь. Старую тряпочку мы насыщаем информацией, и она оживает.

Е.К.: Вчитываем информацию.

Л.Т.: Да. Свой вязаник, я впервые показал в прошлом году на Фестивале современных искусств в Доме-музее Бажова в Екатеринбурге. Он похож на дом, где я родился. На задний двор провели электричество, показали видео: в одном - мама рассказывает, какая одежда кому принадлежала, а в другом - я в вязанике хожу по уральскому лесу, как снежный человек.

Е.К.: Большинство ваших проектов в разных жанрах уже состоялись или их жизнь еще продолжается?

Л.Т.: Продолжается. Есть незаконченные эпосы, к которым я бесконечно возвращаюсь. Те же "Водолазы" - были бесконечные рисунки, которые я 2 года подряд даже печатал в журнале "Эксперт", комиксы, пьеса, большие объекты и DSD (Deep-sea diver) фонд. К выставке "Водолазы" в США я сделал шелкографское портфолио про водолазов.

Е.К.: По мнению художника Виктора Гоппе, путь книги короток. Согласны?

Л.Т.: Надеюсь, у "Хрустального желудка ангела" жизнь долгая. Сейчас она на выставке в Третьяковской галерее "Новые поступления за 10 лет", из 2000 поступлений показали только 200. Другой экземпляр книги хранится в Британской библиотеке, а книжка "Печальный желудок" в музее Виктории и Альберта.

Е.К.: Не жалко, что многие ваши работы рассеяны по всему миру?

Л.Т.: Хотелось, чтобы они издавались большими тиражами. Книга "Хрустальный желудок ангела" переведена в Англии, Германии, Словакии. Хочу издать ее офсетом, а то всего 26 экземпляров... Поэтому стоит дорого - за тысячу долларов.

Е.К.: Сами цены назначаете?

Л.Т.: Нет. Эту с издателем. Хотя она должна быть дороже, осталось 3 экземпляра. Это не просто книжка, а собрание графических листов.

Е.К.: Значит, вы не придерживаетесь небольших тиражей?

Л.Т.: Нет. Я занимаюсь книгой художника по необходимости. Хотелось свои истории, рассказы, пьесы сделать в виде книги. А так как я художник, то придал им вид "книги художника", и это оказалось интересно с пластической стороны.

Е.К.: На каком этапе вы понимаете, что работа получилась? Может, должно время пройти, чтобы работа отлежалась?

Л.Т.: Какое там отлежалась!.. Раньше можно было жить в подвале или мастерской на дотации от Союза художников. Сейчас на плаву только те художники, кто работает интенсивно, делает по 2-3 выставки в год. Конкуренция уничтожила многих хороших художников, тех, кто ждал вдохновения или думал: "Вот сейчас отлежится!" - они просто перестали быть художниками. Сейчас нет ни Сороса, ни грантов, ни Союза художников - и художник напоминает ободранного волка. Либо уходит в коммерцию, работает в журнале, где, если ты главный художник, из тебя выжимают все соки. Или уходит в рекламу... Независимый художник напоминает городского сумасшедшего и живет ниже черты бедности.

Е.К.: И вы как же? Работаете на заказы?

Л.Т.: Нет, я свободный художник. Как паук разбрасываю несколько паутинок - там попадется мошка, в другом месте... Что касается "книги художника", я недавно послал 20 книг на графическое биеналле в Словении, они хотят все купить. Вот будет выставка в галерее "Кино", там мои огромные рисунки водолазов... Также я делаю иллюстрации. Вот с этим вязаником - вкладываешь капиталы, не знаешь, кому это нужно, но потом начинается вокруг шевеление. Очень смешное шевеление - журнал "Штерн" попросил меня сняться в вязанике в Звездном городке, среди настоящих скафандров. Это будет фото века, номер посвящен новой московской культуре. Москва сейчас привлекает зарубежных путешественников, здесь энергия, здесь жизнь.

Е.К.: Вам в Москве уютно?

Л.Т.: Нормально, но я все равно скоро уезжаю на Урал. Хочу сделать интервью с местными "художниками" - бабками, которые делают огородные пугала.

Е.К.: Кто из современных художников вам интересен?

Л.Т.: Из наиболее продуктивных, в которых всегда отражаешься, - Илья Кабаков. Он очень литературен. Он создал литературно-художественный конгломерат, литература и искусство сливаются в одной инсталляции. Я ловлю себя на мысли, что иногда мои истории - продолжения инсталляций Кабакова. У меня есть видео "Снежный ангел", где я, нацепив крылья, брожу по снегу Урала. А у Кабакова есть инсталляция, где человек конструирует крылья, чтобы улететь из быта, коммуналки. Тема полета у него постоянно присутствует. Еще близок Игорь Макаревич.

Е.К.: Он вам давал рекомендацию в Союз Художников.

Л.Т.: Да. У него тоже присутствует тема мифологии, но он ближе к концептуализму. Придумал деревянного человека, такого Пиноккио, бухгалтера мебельной фабрики Борисова.

Из западных - французский художник Кристиан Болтански, он работает с одеждой и памятью. Одна из его инсталляций такая: в зале разбросана детская одежда, ходишь и боишься на нее наступить. Или он выставил архив города за много лет, регистрация смертей в загсе - железные коробочки с фотографиями этих людей. Заходишь, и на тебя смотрит 1000 фотографий - очень сильно.

А из поэзии - Гарсия Лорка. Мне он нравится как поэт и художник, некоторые его рисунки предопределили мою эстетику.

Е.К.: Недавно в Испанском культурном центре была выставка его рисунков.

Л.Т.: Я знал об этой выставке. Но у меня так много книг его рисунков... Мне интересны рисунки поэтов.

Е.К.: Тогда вам должен быть интересен Анри Мишо.

Л.Т.: Да. Еще современный французский сюрреалист Ролан Топор, он умер несколько лет назад, начинал с карикатур, писал тексты, пьесы. Также Кокто. Мне интереснее то, что создается на окраинах сознания, культуры. У Ремизова удивительные альбомы.

Е.К.: Я забыла, как звали придуманного им царя обезьян?

Л.Т.: Царь Асыка. Помню его выставку в Петропавловской крепости. Просто иллюстрация мне малоинтересна, я много иллюстрировал - всегда старался создать параллельную изобразительную линию. В моих рисунках к "Войне с саламандрами" много несоответствий: подводная лодка всплывает во Влтаве, ставят памятник саламандре... Герои "12 стульев" грызут стулья.

Е.К.: Или кэролловская "Охота на Снарка", где герои обнаженные и в шляпах.

Л.Т.: Кружков удивился: "Как же так?.." Но ничего... привык. Теперь даже нравится.

Е.К.: Персональные выставки вам интереснее?

Л.Т.: Это вопрос пустой. Совместные выставки интереснее для зрителя. Каждому хочется выставить только себя... если тем более столько нагородил.

Е.К.: Но куратор может придумать интересный ход, и ваши работы по соседству с другими будут прочитаны по-новому...

Л.Т.: В наше постмодернистское время куратор может создать такую кашу, и все будет казаться частью большого представления. Но у меня так много ответвлений, что иногда моя персональная выставка кажется выставкой нескольких художников. Даже по стилю.

Е.К.: Потому что вы часто меняетесь, подвижны?

Л.Т.: Наверное, потому, что не испорчен образованием. Учитель не сказал: "Вот твой стиль. Ты должен его придерживаться". Когда я придумал, что у водолазов есть своя библиотека и стал рисовать им книги, то подумал: "А какие они? На каком языке?" Изменил стиль, текст потянул за собой. А "Картины ветра"... Какой стиль у ветра? Даже художник, занимающийся каллиграфией, не придумает. Когда я выставлялся с "Картинами ветра" на ярмарке "Нон-фикшн" в ЦДХ, Женя Добровинский все время спрашивал меня: "Я занимаюсь каллиграфией, но как достичь такого движения руки?.." - "Спроси у ветра", - отвечал я.

Е.К.: Чаще вы предлагаете свои работы на выставки?

Л.Т.: Надо активно участвовать в выставках. Тут предложения, там предложения... Если будешь манкировать, тебя могут не заметить.

Е.К.: А опасность тиражирования?..

Л.Т.: Можно тиражировать работы как "книгу художника". Тираж зависит не от тебя, а от стиля. Саврасов написал несколько копий картины "Грачи прилетели". Вы знали об этом?

Е.К.: Нет.

Л.Т.: В нескольких музеях оригиналы подписаны Саврасовым. Он был горьким пьяницей, его просили - и он писал. Но это не значит, что он плохой художник. Джорджио де Кирико тиражировал свои одинокие колонны, пейзажи, пустынные города с башнями. Он ушел от этого, в 60-е рисовал коней на пляже, но его просили: "Сделай башни с перчаткой", - и он делал. У Шагала более ценны работы 1920-х, а на работы 1960-х смотреть невозможно - одни и те же образы... Но художник не может все время продуцировать удивительные картины. Когда образы только возникают, ты им удивляешься и пытаешься изобразить их на полотне - это одно, а когда по просьбе покупателя все время тиражируешь водолазов - другое...

Е.К.: На чужие выставки часто ходите?

Л.Т.: Не часто, но хожу. Вот завтра пойду на Форум художественных инициатив, я дважды принимал в нем участие.

Е.К.: Сколько стоит "книга художника"?

Л.Т.: По-разному. У нас художественный рынок только зарождается, и сейчас можно недорого купить вещи, которые будут стоит в 10-20 раз дороже. Для коллекционеров сейчас раздолье. Дешевле, конечно, купить у художника в мастерской, но если ты не разбираешься в искусстве, где гарантия, что эта вещь достойна коллекции? Очень хорошие вещи для интерьера можно сейчас недорого купить. Потратить $1.500 на картину то же самое, что на кресло или ванну.

Е.К.: Функциональное применение?

Л.Т.: Да. Для богатого человека это ничего. Жалко, что за эти же деньги уходят настоящие произведения искусства. Они должны быть или в музее, или в коллекции, которая будет всем доступна. Известная галерея продает дороже, берет не меньше половины, зато не продаст некачественный товар. Но, прежде всего, надо доверять самому себе.

У нас пока жанр "книги художника" не развивается, занимаются этим только энтузиасты, "чайники". Почти нет коллекционеров. У музеев - нет денег. В Музее изобразительных искусств им. Пушкина 3 года назад прошла большая выставка "Книга художника: 70-90-е" - так они не купили ни одной книги, а та книга, что сейчас выставляется в Третьякове, - это мой подарок. На 26 экземпляров книги "Хрустальный желудок ангела" ушло $10 000. Два печатника, бумага дорогая, ручной труд... Богатых больше интересуют интерьерные вещи: "Смотри, у меня над диваном Оскар Рабин висит". А книги... Ну и что, альбом Кабакова?! Он в 5 раз дороже картины Рабина, но живопись понятнее. Если музеи начнут собирать "книги художника", обратят на них внимание и частные предприниматели. То бишь коллекционеры.