Русский Журнал / Круг чтения /
www.russ.ru/krug/20030820_sk.html

Простодушное чтение
Маргиналии С.К.

Сергей Костырко

Дата публикации:  20 Августа 2003

"Простодушное" - в смысле: читать в тексте то, что в нем реально написано. Понимаю, что замахнулся. Что это самое трудное. Мало кому доступное. Но - как получится. Даже попытка в этом направлении - это лучше, чем никак. Под "никак" я имею в виду коллективный труд критиков по созданию некоего образа "остро-современного", "продвинутого" писателя (и, соответственно, его "продвинутого читателя") и дальнейшее обслуживание этого образа. Это первое.

И второе. По поводу жанра: завершив прошлым летом писание регулярных обзоров современной литературы, возобновлять их я не собираюсь. Я намерен писать именно маргиналии (заметки на полях, комментарии, реплики) как тексты, наименее сковывающие в выборе объекта, темы, объема, стилистики (то есть от развернутого комментария до "работы с цитатами"), и только о том, что "зацепило". Единственное ограничение, которое я на себя добровольно накладываю, - это в чтении своем, по возможности, ориентироваться на публикации в "Журнальном зале". Ограничение это связано не только с моей семилетней работой в этом проекте, но и в уверенности, что самое интересное в современной литературе происходит именно здесь.


Евгений Попов как либерал-стоик против "новых этатистов" в рассказе "Materia. Рассказ о непонятном" ("Вестник Европы", #7).

Рассказ, который мог бы вызвать шок в общественном мнении, если б оно, общественное мнение, у нас было и на формирование его хоть какое-то влияние оказывала бы современная литература.

Фабула: два новых героя Попова (из цикла рассказов, сочиняемых им для "Вестника Европы") Гдов и Хабаров вечером того самого 23 октября 2002 года сидят в баре Театрального центра на Дубровке в ожидании своих опаздывающих на спектакль жен. Слегка выпивают, не торопясь беседуют и рассеянно наблюдают, как по пустому - спектакль "Норд-Ост" уже давно начался - холлу какие-то чеченцы проносят бумажные мешки с надписью "Materia". Читателю ясно, что это чеченцы-террористы, что в мешках этих материя той нашей жизни, которая начнется буквально через несколько минут. Но героям до этого дела нет. Двое умудренных жизнью "семидесятника", литератор и вольный философ, лениво перебирают истории из своего прошлого и настоящего. Они оглядываются на свою молодость из 2002 года и одновременно оценивают нынешнюю жизнь оттуда, из своих 70-х. И удивительное впечатление производит этот диалог - герои размышляют о своих привязках к выпавшим на их долю временам; более того, они и говорят на языке (жаргоне) этих времен - и позднесоветского, и перестроечного, и новорусского. Но обнаруживается, что ни к одному из этих времен они не принадлежат полностью. Они наблюдают себя откуда-то издали, снаружи. У них как бы есть еще свое собственное время, которое не укладывается во времена "конкретно-исторические".

Самое интересное в рассказе - вот эта дистанция, с которой оглядывают поповские герои себя и свои времена.

Финал рассказа: появляются жены, они звонят с улицы по мобильнику, герои видят их сквозь стекло:

"Усталые, но довольные дамы танцевали под электрическими часами, показывавшими 20-05. Они обе были чудо как хороши и желанны, обмениваясь своими пьяными поцелуями. Новая изящная шляпка на голове m-me Gdoff сбилась набок, обнажив ее все еще прелестные белокурые локоны и очаровательное ушко, нервная m-me Chabaroff в своем приталенном кашемировом пальто чуть-чуть поникла в руках подруги, но все равно была похожа на дорогую и редкую озерную орхидею, сорванную рукой хищного браконьера для незаконной продажи на бывшем колхозном рынке.

- Мало того, что опоздали на час, так еще и нажрались, твари! Я вот щас как врежу ей этими хризантемами прямо по харе, - распалился Хабаров.

- Тише ты! Быстро хватаем левака и едем ко мне, - командовал Гдов.

И они рванулись навстречу любимым мудрым женщинам. Сзади их сопровождал нарастающий гул начавшегося антракта, впереди ждала счастливая неопределенность".

Конец.

То есть Гдов и Хабаров проходят сквозь ужасающую реальность "Норд-Оста" как сквозь дурной сон. Как сквозь морок. Их реальность гораздо реальнее для автора, чем реальность "материи", проносимой в бумажной мешках чеченскими террористами.

Чем это написано? Глумливой ухмылкой над несчастными, оставшимися в этом театре? Над нами, последовавшие после того страшного вечера трое суток жившими от сообщения до сообщения по ТВ?

Да нет. Никакого глумления. Напротив. Почти пафосное формулирование некой философской и нравственной максимы (лирические и иронические интонации повествователя пафоса этого не снимают, скорее - подчеркивают): человек не имеет права допускать, чтобы внутреннее содержание его жизни полностью исчерпывалось содержанием текущего момента, каким бы значительным он ни был. Мы обязаны хранить в себе жизнь, которая нам дана, во всей ее полноте, а не скукоженной от ужаса и от ненависти. Хотя бы потому, что самая действенная форма защиты жизни от не-жизни, - это предоставление жизни быть ею в полной мере.

Ход мысли для нашего времени и для, так сказать, "текущего момента" - почти еретический. А художественная реализация его на материале столь трагичном, больном, может выглядеть как вызов. При том, что Попов специально никого дразнить не собирается. Он тот, каким был всегда. Не его вина, что наша литературная журналистика всегда относила его к писателям исключительно социальной темы, отчасти к соцарту, и полностью игнорировала философские интенции его стилистики. В своем новом цикле он - лирик и философ, размышляющий о достоинстве человека в ситуации противостояния злу. Которое - достоинство - в самом уровне этого противостояния. Уровне, мало доступном сегодня и нашему обществу, и - что особенно грустно - его интеллектуалам (я имею в виду наших "новых этатистов" - Ремизова, Крылова, Быкова и др.), которые склоняются к "понятному" - противостоянию злу на предлагаемом этим злом уровне. Нынешние наши интеллектуалы согласны с тем, что мы должны "сократить" в себе человеческое и зажить по волчьим законам военного времени. Уподобиться нравственно врагу, в данном случае - нравственному уровню чеченского террориста. По сути, предлагается вариант капитуляции, пусть частичной, но - капитуляции. Любой другой вариант, поповский, скажем, он действительно "непонятен". Потому, видимо, автор и определил в названии свой рассказ как "рассказ о непонятном".