| Русский Журнал
/ Круг чтения / www.russ.ru/krug/20030912_vb.html |
|
Живой Журнал словами писателей Выпуск 14. История без приказа, или Как у рассказчика интервью брали Владимир Березин Дата публикации: 12 Сентября 2003
Русский журнал: Расскажите, как у Вас появился Живой Журнал? Владимир Березин: История про заведение журнала следующая. Код мне подарил один стильный молодой человек. Впрочем, когда мы с ним познакомились, он был гораздо моложе. Мы вместе, хотя и на разных курсах, учились в литературном институте. Я сидел в кафе с девушкой, что мне нравилась чрезвычайно, а он подошел к нашему столику и заговорил с ней. Девушка подалась вперед, и я понял, что шансов у меня нет. В отличие от него, я запомнил эту историю надолго. И вот, спустя много лет он дал мне код, фактически подарил на день рождения. Самое смешное, что я завел Живой Журнал фактически для того, чтобы понравиться другой его знакомой. Именно. РЖ: Понравились? ВБ: Не очень. РЖ: Что значит: быть писателем в Живом Журнале? ВБ: Я отвечаю только за себя. Я - писатель вообще. Внутри Сети и вне ее. Я себя идентифицирую с этой профессией, хотя я много чего другого делал в жизни, и, видимо, много чего другого буду делать, чтобы заработать несколько денег. В Сети я делаю точно то же самое, что делал бы на бумаге. С той только разницей, что интерактивность в Живом журнале выше, чем в литературном. Ну, и денег не дают. Все, кто пишут, могут считать себя писателями. Правда, тут путаница с терминами, примерно так же как у Солженицына с его понятиями "изменник Родины" и "изменник Родине". Вот у меня в так называемой ленте есть человек, который работает в конторе, занимается всякими сумасшедшими делами с неуравновешенным начальством и пишет хорошую короткую прозу. Себя как писателя людям не представляет, тексты - только в Живом Журнале. Наверное, это и есть то, о чем вы спрашиваете. В ленте много что можно найти... РЖ: А есть ли у Вас какая-нибудь история про ленту? ВБ: С моей лентой очень простая история. Список людей, которые называются неловким словом "френды", очень маленький, и я думаю, у меня должен быть еще меньше. Но при этом мне очень интересны все люди, что меня читают - я по ночам лазаю в их журналы - так же, как подсматривают в окна. Тут не менее смешная штука - когда я сократил свою, максимально большую ленту, то много людей меня выкинуло - так же, как правительства высылают дипломатов, баш на баш. Теперь непонятно - если им не хотелось читать того, что я пишу, зачем же они это терпели и коллекционировали меня в лентах? Загадка. Но я вот что скажу: я не делаю из своих привычек принципов Сетевого этикета. Зато сейчас мы с вами делаем текст, который больше похож на внутренний текст Живого Журнала. Ведь интересна-то тема, заявленная в заголовке - писатель и его публичный дневник. Но знаете, ваш проект интервью с писателями меня несколько смущает. Во-первых, непонятно, кого вы считаете писателем... Стоп. Даже не так - кто из попадающих в систему ваших интервью, считает себя писателем. РЖ: В системе моих интервью - все. Кто ж откажется от литературных лавров? ВБ: Ну-у, я не знаю. У меня не создалось такого впечатления. Вот, вполне успешный человек Антон Носик говорил о принципах своих ведения сетевого дневника, а не о том, что он писатель... РЖ: Онтологическое доказательство существования Носика-писателя содержится в предуведомлении к выпуску. ВБ: Во-вторых, у вас интервьюируемые часто начинают кривляться. Кунштюки какие-то... РЖ: А Вы сейчас не кривляетесь? Я вполне серьезно спрашиваю. Чтобы понять, когда и как это происходит. ВБ: Сейчас - нет. Я предупрежу, если что. А потом можно скоморошничать, разыгрывать, а можно кривляться. Знаете, это кривляние часто случается у ведущих музыкальных радиостанций. Им нужно между песнями сострить, а острот на всех не хватает. И даже вполне умный человек начинает говорить странные вещи. Вот у меня есть хороший друг, которого пригласили на какую-то телевизионную передачу, кажется, ток-шоу. Он человек телевизионный и, пользуясь этим, посмотрел какую-то кассету с ней. Так все происходило примерно так: сидит благообразная старушка, которую спрашивают: "Марьиванна, вы жалеете, что потеряли девственность?" - и она краснеет, лепечет: "Я... Да я... Да мне уже восемьдесят лет... Да что вы меня такое спрашиваете...". На экране под ней появляется надпись "Марьиванна не жалеет, что потеряла девственность". Эта история здесь рассказана потому, что есть вопросы, на которые не надо вымучивать ответы. На них просто не нужно отвечать. Можно, конечно, отшутиться в меру сил, но получится именно шоу, а не разговор. Вот сейчас я не очень хочу шутить, и понимаю, что у меня шоу не получится. С другой стороны, можно, отвечая на какие-нибудь вопросы, придавать себе какую-то значимость, которой я, увы, на хрен лишен: знаете, мне очень нравится в биографии Булгакова один эпизод. К фигуре этого писателя я отношусь с иронией и отчасти недоверием, но вот, умирая, он подозвал свою жену и сказал примерно так: - Дорогая, когда я умру, состоится торжественное собрание, посвященное моему творчеству. Тогда вот ты, пожалуйста, выйди на сцену в черном платье с голыми руками, и, заломив эти самые руки, вскрикни: "А-а-атлетел мой ангел!..". То есть, если не обязательно вибрировать голосом и делать позы, то и не надо этого делать. Но это, разумеется, не в указ всем окружающим. Может, я чего-то не понимаю, может, у меня эта серьезность через месяц пройдет. РЖ: А разве можно начать "кривляться", предварительно предупредив? Это ведь уже будет имитация, нет? ВБ: Значит, я неудачно сказал. Кривляться для меня - от слова "криво". Кривляться не будем. РЖ: Дайте, пожалуйста, 10 эпитетов, характеризующих Живой Журнал. ВБ: Или, если говорить о других, наверное, чрезвычайно достойных, но мне не знакомых людях, я не очень представляю, как можно всерьез написать: "архетип "центра текстуального мира" образует глубоко укорененную в сознании конфигурацию вот этого самого желания: видеть место своей жизни приобщенным бытийному центру". Это, я думаю, над вами издеваются. РЖ: Таня, Вы надо мной издевались? Татьяна Волошина: Ох, Женя, доколе будем мы с Вами оправдываться за Лакана сотоварищи? Давайте напишем с Вами незамысловатое. Про то, чем кормили в самолете. Про потерю девственности. Будемте говорить с муравьями на языке муравьиных палочек. Когда мандибула собеседника корежит нежный ВМПС, изрыгая очередное зловонное "бля" - это отчего-то никого не смущает. При слове гендер все схватились за револьвер. Помните байку про Маяковского, когда проходит он с приятелем мимо детской площадки с резвящимся племенем молодым, а товарищ вальяжно цитирует: "Я люблю смотреть, как умирают дети". ВМ надувается, молчит пару кварталов, затем резко: "Надо знать когда написано, кем написано и по какому поводу написано". Посему мне не понятно, что именно печалит многоуважаемого мною г-на Березина в незамысловатом (с семиотической точки зрения) моем постулате, что архетип "центра мира" образует глубоко укорененную в сознании конфигурацию вот этого самого желания: видеть место своей жизни приобщенным бытийному центру. То есть не как эмпирически случайное и необязательное, а санкционированное иерархически более высоким, надбытовым, а в пределе - сакральным уровнем бытия (за модель коего, как Вы помните, принимался, собственно, ЖЖ). Так проще? Я могу еще подбавить кислотной муравьиной слюны для растворения вполне очевидного. Но хотелось бы на равных. Интеллект антропоида, пишет нам И.П.Павлов, "состоит из ассоциаций". Ежели в отсылке к Мирча Элиаде мерещится кому отсылка в менее достойные Палестины - виновата ли я, что мой голос дрожал, когда пела я песню ему? ВБ: А Пятачок ничего не сказал, потому что единственное, что приходило ему в голову, было "Спасите, помогите!" Ладно, поехали дальше. Обсуждение темы "писатель и его публичный дневник" следовало бы начать с определений. То есть договориться, кого считать писателем. Сейчас в отношениях с этим словом много кокетства "я не писатель, писатели все бяки, пьют много, и денег у них нет, а я дорогой журналист". Тогда надо отмежевываться от всей писательской структуры - ярмарок, встреч с читателями и проч., и проч. В моей стране все время норовят не поститься, но при этом с радостью разговеться. Я бы на вашем месте заставил всех, кого вы интервьюируете, сказать прилюдно, аналогично ритуальной фразе "Общества анонимных алкоголиков": "Я - писатель". Это было бы первым шагом к чистоте жанра. В моей юности все магазины были завалены книгами, на которых в качестве автора был указан Леонид Ильич Брежнев. Он получил, кажется, не одну даже премию по литературе. Наверняка его приняли в члены Союза Писателей, но что-то я не помню, чтобы он умостился за трибуной и сказал: "Я, как писатель...". Или чтобы к нему пришли журналисты, и потом в "Правде" появилось бы такое интервью: "Леонид Ильич, вы как известный писатель, много времени проводите над рукописями, да?"... Вот, когда мы с вами предварительно говорили о слове история... РЖ: Да, сначала была идея построить интервью не на разговоре, но рассказывании Вами историй... ВБ: То, что мы все время обыгрывали слово "история" - это такой компромисс с моей стороны. Но мне очень нравится это слово. Те тексты, что я пишу в Сети, принципиально важны для меня по форме, специальной универсальной форме изложения, которая, по моему мнению, находится на стыке литературы бумажной и сетевой. Потому что, способ чтения все же важен для писателя. И именно короткий текст, история будет символом Сетевой литературы. Еще бы он целиком помещался в экран... Но это сильное допущение. РЖ: Обычная линейная традиционная история будет символом сетевой литературы? ВБ: Я не очень понимаю этого вопроса, и даже не буду говорить о терминах, и о термине "сетевая литература". Вы знаете, я как-то придумал цикл коротких историй про словесность в Сети и про Живой Журнал - там были Кафе.соm, Жизнь.com, Смерть.com, Литература.net и еще несколько историй - часть из них в порезанном виде есть в Сети. Так вот там я все время говорил, что никакой специфически сетевой литературы нет, и только в будущем, может быть будет. Тогда и за символами дело не постоит. Сейчас о другом речь - в издательской среде есть недоверие к сборникам рассказов. Вот я собрал то, что писал в Сети, все эти короткие истории, переделал их, конечно, и вот пытаюсь говорить с издателями. Но это сложно, потому что еще со времени Советской власти продать издателю роман гораздо проще, чем того же объема сборник рассказов. А вот в Сети - наоборот, роман с экрана читать утомительно, а рассказчик историй куда более уместен. РЖ: А что гипертекст, ветвистые структуры, сады расходящихся тропок и все такое? ВБ: А это все безделье молодых умов, забавы взрослых шалунов. Это как лягушачьи лапки для русского человека - многие пробовали, но в общем рационе это отсутствует. Причем мне все эти проекты очень интересны, и участники их мне симпатичны, но я думаю, что их читатели - примерно те же люди, что их создатели. РЖ: Вы пишете в приват? ВБ: Нет. Я выхожу в Сеть как тот человек, который кричит в ямку: "У царя Мидаса ослиные уши!". Но с той только разницей, что я решил для себя раз и навсегда, что из ямки что-то тут же прорастет, и изо всякой дуды, из любого дупла раздастся весть об ослиных ушах. Поэтому, когда ты первый раз надавил на клавишу, дернул мышью, открывая текстовый процессор - я уверен, что с этого момента все всем известно. Я не пишу ничего "под замком" из этих соображений. И стараюсь не стирать ничего - даже тех глупостей, в которых меня уличили. Понимаете, ведь все эти списки, рейтинги, радость по поводу количественных показателей ужасно неинтересная штука. Это напоминает то, как в моем детстве некоторые мои сверстники шли по головам, чтобы стать председателем совета пионерской дружины. Истлели пионерские знамена, а гадости остались в памяти. И что еще хуже, прожит не свой отрезок жизни, не естественный. Не нужно быть лучше всех, нужно быть на своем месте. Но я говорю банальности. Да. РЖ: А почему Вы говорите банальности? Это такая терапия? ВБ: Почему терапия? Хрен вам, а не терапия. Банальности нужно время от времени говорить. Что вода мокрая, что весна придет, что убивать и мучить людей нельзя. Это не терапия, это профилактика. А банальность, кстати, очень интересное французское слово - это то, что отдавалось сюзереном вассалу в дар за его обязанности, только потом банальность стала названием всякой вещи общего пользования - это я вам Брокгауза пересказываю. Так что с простыми вещами, к тому же, не так все просто. РЖ: Могли бы охарактеризовать себя как писателя? ВБ: Вот помру, и это выяснится. К тому же, перед писателем всегда стоит призрак хармсовского читателя со своим однозначным мнением. Тем более, что в зависимости от времени, ощущения меняются. Вот сейчас я чувствую себя как писатель, который рассказывает истории. Вне зависимости от их объема - до романа включительно. Schriftsteller, рассказчик историй, Geschichtenerzaehler. Историй в мире множество, да. РЖ:Не согласны, что историй всего четыре? ВБ: Почему не согласен? Согласен. Для кого-то точно четыре. Только все классификации - что тришкин кафтан. Почему - четыре, а не тридцать шесть? Что до меня, так я считаю, что истории делятся на: а) написанные императором; б) протухшие; в) прирученные; г) всосанные с молоком матери; д) истории о сиренах; е) сказочные истории; ж) истории о бродячих собаках; з) истории, включенные в эту классификацию; и) истории с сумасшедшим сюжетом; к) бесчисленные истории; л) истории, написанные самой лучше й верблюжьей кисточкой; м) другие истории; н) те, что лежали в разбитой цветочной вазе; о) те истории, что засижены мухами. Все - истории, даже мемуары. Знаете, кстати, как Даль определяет слово "мемуары"? Житейские записки. Я, например, отчасти пишу житейские записки. Только у меня есть такое внутренне правило: жизнь очень страшная штука, а о страшном нужно всегда рассказывать весело. РЖ: А с противоположным утверждением: "жизнь очень веселая штука, а о веселом нужно всегда рассказывать страшно" - Вы бы не согласились? ВБ: Нет. Этой фразы я не понимаю. То есть страшилками будоражить обывателя? Нет, точно не понимаю. От перемены мест слагаемых тут, кажется, смысл меняется - нужно уточнять. Но если говорить об отмеренных сроках, то я, к несчастью, представляю, как этот мощный ресурс Живого Журнала будет умирать. Сайты и порталы умирают, как люди - в моем старом компьютере целое кладбище ссылок, будто фотографии Собачьей площадки (кто помнит, что это, а?). Было бы, конечно, очень эстетично, если бы на Живых Журналистов начались облавы, их кидали на арену ко львам, кто-то сидел в ночи под деревьями, мыл бы напоследок ноги товарищам. Но, конечно, этого не будет - просто пройдет мода. Проект начнет пожирать сам себя - примерно через год-два. Живой Журнал развалится как открытое сообщество - примерно так же как это произошло с СССР. Ведь был простой способ уменьшить роль Коммунистической партии Советского Союза практически до нуля. Нужно только принять в ее ряды все население Земли. И тогда она начнет рассыпаться, делиться и множиться. Веник развалится на прутья, они сломаются сами. Так и в Живом Журнале возникнут несколько локальных сообществ, которые будут кооптировать новых членов по-разному. Тот караулит, этот спит, и так вся жизнь крутится. Тут вот в чем дело - все сообщества основываются на каком-то отличительном действии - имеющие Живой Журнал и не имеющие, занимающиеся групповым сексом, ловлей рыбы или разведением кактусов; сообщества, созданные императором, сообщества бродячих собак, etc. Раньше сообщество цементировало само наличие Живого Журнала, именно оно отличало от прочих, гарантировало избранность, а через эти год-два все вернется на круги своя - на совокупность примерно двадцати форумов. Впрочем, этот текст надо писать на манер прокламации - поскольку все, кто рассуждают на эту тему, начинают размазывать сопли - да я, а вот в прошлом году, а вот с нашей коровой был аналогичный случай, или ударяются в другую крайность - длинные периоды общих фраз. Надо писать прокламацию на манер Лютера, а мы сейчас делаем интервью, да? Я в нескольких местах уже написал, что Живой Журнал - это подобие телефона. В том смысле, что это - средство, а не суть. Тому пространству, что занимают на земном шаре люди, говорящие по-русски, очень повезло. Живой Журнал пришелся ко двору, а главное, первые персональные дневники вели очень интересные люди. Человечество с тех пор придумало много способов коммуникации. Сеть только одна из них. РЖ: Это наблюдение тоже из числа профилактических банальностей? ВБ: Да. Потому что в обществе понятия "Сеть" и "Интернет" все время надуваются газом мифологии. Это такая особая спекуляция, причем довольно доходная. У моего любимого Станислава Ежи Леца есть такая фраза "Почему за все время существования науки по внешнему виду человека не выяснено цели его существования?". Я по памяти это цитирую, но смысл в том, что пока у большинства людей строение одинаково с поправкой на всякие выступающие штуки, и почти не изменяется с развитием цивилизации. Вот у Грина в "Крысолове" все возникло из идеи телефонного звонка, но "Крысолов" остался бы литературой, даже если телефона бы вовсе не было. РЖ: В чем отличие современного рассказчика историй от рассказчика историй прошлого? Если оно есть, конечно. ВБ: Знаете, я задумался. Возможность общаться со слушателями историй на расстоянии? Да нет, и раньше, вместо того, чтобы пуститься в путь с мешком рукописей, была возможность писать где-нибудь в келье. Смещение интереса от слова к зрительному образу - но про это уже написали все, кому не лень. Даже я написал. А! Вот давайте я, наконец, расскажу вам настоящую историю. Это будет история про то, на кого похожи участники сообщества Живых Журналов. Люди, стучащие сейчас в ночи по клавишам, чем-то похожи на коротковолновиков недавнего прошлого. Это сейчас коротковолновики ушли в тень, а в прошлом они составляли тайный масонский орден посвященных в тайну килогерцев, в заклинания Морзе и треск эфира. Когда я вспоминал об этом фильме, мне казалось, что там какие-то японские рыбаки, объевшись ботулизма, начинали умирать на своем кораблике, но японский радист полз к ключу и стучал в эфир свое "Спасите-помогите". Его принимал русский и стучал своим: "Братва, дело плохо, народ сейчас отбросит копыта, кто есть, кто знает, что делать, кто - с пробиркой?!" и по цепочке коротковолновики добирались до парижского института Пастера, пробирка находилась, но как ее доставить, было непонятно, и тогда возникали американские парни со своим бомбардировщиком, и им было привычно кинуть что-нибудь японцам на голову. На самом деле в книге Жака Реми, по которой Кристиан-Жак снял этот фильм, были сначала шведские, а потом французские рыбаки. Их принимал коротковолновик в Конго, затем другой - врач, потом суетились люди в Париже, а слепой немец Карл, стуча ключом, организовывал переправку вакцины в Мюнхен, а потом два офицера - американский и советский на границе оккупационных секторов передавали пробирки, и вот эти пробирки уже ехали в Норвегию, а потом летели над морем на санитарном самолете. В итоге сотни людей суетились той ночью по земному шару, радиоволны неслись между земной поверхностью и слоем Хевисайда, и моряки оставались живы. Это сгущенная метафора общинного дела, что творится всегда случайно и без приказа. Сеть устроена точно так же, как сообщество коротковолновиков, с той же разницей, что вовлечено в нее гораздо большее количество людей. И, то и дело на чатах и форумах Сети раздаются призывы о помощи. Это очень важное качество Живого Журнала, что он сосредотачивает помощь. Одному нужно передать лекарство, а другого тоска привела на край. Кто-то хочет отдать даром шкаф, а кому-то понадобилась редкая книга. Кто-то зашел в тупик с переводом, а кто-то забыл, сколько стоил трамвайный билет при Советской власти. Жизнь современной цивилизации наполнена просьбами. Многие из них можно исполнить, не выходя из дому. Многие люди и не могут выйти из дому - вокруг них снега или потопы, может, они больны или у них отказали ноги. Может, им самим нужна помощь. Но стук клавишей - знак их участия в общинном деле. Даже если участие окажется смешным, важна сама идея. Я идею отстаиваю. Впрочем, на эту тему есть очень правильный рассказ Джека Лондона "Как вешали Калтуса Джорджа" - к нему я всех и адресую. Тем более, в Сети очень легко, по крайней мере, легче, чем где бы то ни было, обеспечить анонимность доброго дела. Анонимность добра создает впечатление, что оно повсюду и у нас есть шансы. Я не строю иллюзий, люди различны, но у Толстого есть хорошая фраза в одной его притче: "по смерть велел Бог отбывать каждому свой оброк - любовью и добрыми делами". Аминь. На этой возвышенной ноте я, пожалуй, пойду спать. Да. РЖ: Спасибо за интервью. Спокойной ночи. Выпуск подготовил Евгений Майзель. В следующем выпуске рассматривайте спиритический сеанс с Маргаритой Меклиной.
|
|
||
|
||