Русский Журнал / Круг чтения /
www.russ.ru/krug/20030915_akuz.html

Ври складнее
Водяные знаки. Выпуск 26

Анна Кузнецова

Дата публикации:  15 Сентября 2003

Вот, захотелось в который-то раз разобраться, что есть молодость в литературе, главным образом в прозе: днем с огнем журналами, издательствами, номинаторами премий разыскиваются молодые прозаики. Молодые поэты почему-то не разыскиваются - их и так много, потому что тесная связь юности и поэтичности - в природе вещей. А вот молодые прозаики - хоть это и против природы - разыскиваются истово, причем требование у литературных дядей и тетей к ним одно: чтобы они писали как большие и для больших. И нравились большим. То есть мы требуем от них преждевременного взросления.

Отойти же от этого требования и рассмотреть молодую прозу в ее естественных параметрах - ой как трудно!

Я хорошо помню, как мне было четыре года, и десятилетняя сестра казалась мне взрослым человеком - скучным, властным и опасным. Кем я ей казалась, я узнала из ее горестного разговора с подругой: "Ну почему у всех кошечки и собачки - а у меня Анька?" Таковы природа вещей и возрастная психология: несмотря на все усилия премии "Дебют", стипендии АРСС, ежегодно выделяемой молодому литератору, серий молодежной прозы в издательских проектах, неафишируемой молодежной квоты в публикациях и ежегодных премиях "толстых" журналов и другие попытки больших понять маленьких, отношения с литературной молодежью по-прежнему определяет природа вещей: они нам кажутся братьями нашими меньшими, издающими маловразумительные звуки, а мы им - нетворческой администрацией, диктующей идиотские правила свободному творческому процессу.

По прочтении чего-то из "Библиотеки Макса Фрая", "Птюч-серии" и нескольких несерийных изданий я с сожалением понимаю, что книги молодых, предназначенные молодым - поскольку молодость по природе вещей интересуется только собой - и не имеющие цели покорить высокие инстанции старого литературного мира - взрослым людям читать трудно, потому что скучно. Приходится давать автору фору, все время памятуя о том, что писать ему не о чем, так как полноценной жизни у него еще нет, как нет и осознанного отношения к ней - поэтому он вынужден обходиться возрастными и поколенческими штампами в качестве основы, на которой можно показать свой литературный дар. И все ему приходится выдумывать, обходясь без верификации, - а проза, особенно крупная форма, не поэзия все же, там недостаточно догадок, прозрений, незамыленного взгляда - нужна база, чтобы все это стало чем-то серьезным. А именно - авторская философия, естественно вытекающая из жизненного опыта и становящаяся определяющим фактором в отборе сюжетов, персонажей, деталей и т.п.

Когда базы нет - пути у прозаика два. Первый - имитация, копирование образцов, как правило западных. Такую "молодую прозу", стремящуюся нравиться большим, пригревают ориентированные на запад издательства. Второй путь - свободная, ничем не стесненная болтливость: любовь и умение лихо и складно врать, ничуть не скрывая, что врешь, ибо ничего другого, по мнению маленьких, и быть не может. Это сказала мне шестнадцатилетняя подружка - я странным образом умудряюсь дружить с людьми, особенно женщинами, самых разных возрастов: среди моих подруг есть 16-ти, 47 и 72-летняя. Так вот, ко мне в редакцию примерно с год приходит красивая грустная девочка, выпивает чашку кофе, вежливо оставляет в вазе одну конфету и рассказывает мне дивные небылицы со своим непременным участием, не подозревая, что я давно уже знаю всю правду о ней - у нас много общих знакомых, - а слушая ее байки, бывает, задумываюсь: где грань литературной одаренности и психического отклонения?

Жаль, что моя подружка не способна все это писать - я пробовала натолкнуть ее на такой путь излечения от потребности использовать уши ближнего для развески лапши. Может, она просто маленькая еще, и для нее слишком сильно сопротивление материала: брать ручку, строить фразу, замедляя процесс выпаливания ста слов в минуту... Мне хочется, все же, надеяться, что передо мной молодой прозаик, а не бессовестный или больной человек. Потому что находчивость лгущей Алены по части деталей, в том числе и необязательных, придающих рассказу живость и достоверность, изумительна, и корысти в ее выдумках, как правило, нет.

А вот проза Сергея Сакина, отмеченная премией "Дебют", страдает некоторой нескладностью этого самого вранья. Не хватает Спайкеру - такое у Сакина погоняло, в заглавии книги поставленное перед именем как нечто более главное, - восторженного захлеба, без которого вранье не увлекает. Взять хотя бы недавно переизданную в "Птюч-серии" у Игоря Шулинского книгу "Умри, старушка" (М.: Мама-пресс, 2003). Корысть демонстративно обнажается сразу, "во первых строках":

"Вчера умер Коля. Почти как у Камю. Славненькое начало для потенциального молодежного бестселлера. (Меньше чем на бестселлер я не согласен.) По-хорошему качественную книгу нельзя начинать с такого пафосного заявления, но других слов, с которых можно начать вспоминать тот день, у меня нет".

Герой там, конечно, сам автор, а текст - его внутренний монолог, начинающийся в офисе, где он работает и ненавидит коллег; продолжающийся на Тверской, где, оказывается, "до жидовского переворота" жила его семья, по улице он идет то ли направо, то ли налево - оба варианта прокручиваются в его воображении с одной общей деталью: в конце того и другого поворота ему разбивают голову. Вот, собственно, и все, что случилось в тот замечательный день, для воспоминания о котором нужны были пафосные слова.

Ну, и дальше в том же духе: байки, приперченные птючистским эпатажем цинизма, матерных словечек и порнографических сценок и проложенные самой поверхностной нацистской философией - со снисходительным вздохом прочитываешь те места в тексте, где он излагает ее с наивной загадочностью рассказчика, который сам не знает того, чего недоговаривает, и пережимает интонацию там, где не хватает аргументов:

"Ненависть... С ней нельзя что-то построить - да, это факт. Но зато можно разрушить. Разрушить этот ненавистный мир, эту Систему. Ты же правду увидела, я добрый. Добрый человек. Я не был рожден воином. И (помнишь, я тебе рассказывал?) я не мог ударить человека. Не мог бить первым. Но эта ненависть, она накапливается. Накапливалась и росла вместе со мной. Знаешь, было такое ощущение, что на мне свет клином сошелся, я видел всю несправедливость, все это как будто сходилось на мне. Я почему-то не мог быть спокоен. Когда черножопые, эти выродки, которым жиды, пришедшие к власти, дали вздохнуть - что они сделали? Они засрали свою землю, залили ее кровью, своей же. И, опустошив ее, ломанулись всеми своими кишлаками к нам. Теперь они засирают мой город..."

Стос (юноша) Спайкер то и дело впадает в коллективную ненависть (что-то вроде гипнотического наваждения) и участвует в драках, в которых чудом уцелевает - в отличие от кореша Коли, со смерти которого начался роман, и других корефанов из моба (боевого отряда), которых притаптывает вражеский моб. Порция полученного адреналина заставляет стоса после драки чувствовать жизнь острее - в этом-то и дело, а кто, с кем и за какие невнятные убеждения бьется - совершенно не важно: у скина Спайкера есть подружка-негритянка, его старший брат - хиппи, сам себе он старается не объяснять, как приязнь к этим людям уживается в нем с выбранной идеологией.

Итак, стос остро чувствует жизнь и голодными глазами рассматривает встречных чикс (девушек). Решив, что заботиться о себе нужно как следует, он заходит в стильное кафе, где наметанным глазом выбирает себе на ночь мясо.

Далее следует единственная глава, которую я оставила бы от этой книги, действительно интересная, очень грустная и очень смешная: при помощи нехитрых психологических приемчиков нищий стос, которому приходится воровать одежду в дорогих магазинах, надевая новые джинсы под старые, цинично обрабатывает качественную чиксу (с тонкими лодыжками и твердыми грудями), красивую на щщи (лицо), сыграв на ее возрастной глупости - романтической мечтательности. "На лице у нее какое-то подобие мысли, значит, улыбку "мачо" надо убрать, а повесить - "чистый душой юноша"". Проходит у него все это на ура, и, когда он насаживал чиксу на болт, "она громко кричала и повторяла, как заведенная: милый, милый, любимый, любимый, а ее груди прыгали у меня под ладонями, соски терлись между пальцами".

Но книгу, которую стос пишет по вечерам, надо как-то развивать. И тут Спайкера постигает полный провал: он нарушает логику построения персонажа. Брутальный герой вдруг встречает настоящую любовь - качественную чиксу, у которой есть - что бы вы думали? Душа. Как это выражается? В величине глаз прежде всего: у нее глаза на пол-лица, как у инопланетянки. И очень густые волосы - светлые, конечно. Она много ест каждые два часа и не толстеет, а потом трахается без устали со сладострастием пожилой проститутки. Герой счастлив настолько, что автор путает птицу Феникс с птицей Гамаюн в живописном сравнении данной удачи, а какие диалоги и сцены он при этом создает!

"...Вставай, любимый. (...) Я полуприкрыл глаза.

- Кое-что у меня уже давно стоит, крошка! Может, лучше ты приляжешь?

- Дааа, - (какой же сладкий у нее голос!) - это ты про свою большую штуку?

- Очень большую, крошка. Иди ко мне, сладкая, есть кое-что повкуснее завтрака".

А еще - она умная, много читала, но Ремарка и романтизм не любит. И - она понимает его без слов. И делает все, как он хочет, даже не зная, что он этого хочет: быстро собирается, когда они идут гулять, не пользуется косметикой, потому что и без того хороша донельзя, отпускает его драться, нравится его брутальным друзьям, которые знают цену чиксам, ласково смеется, а не сердится, когда он пьет водку с утра, а вечером засыпает в ботинках поперек кровати.

Однако назревает конфликт: от большой любви боец моба стал белым и пушистым: забивает на драки, прячется от друзей. Друзья обижаются и даже подозревают в том, что он крыса. От плохого настроения у него со сладкой крошкой начинаются ссоры. В конце концов он сбегает из Москвы и живет один в какой-то сторожке за городом несколько месяцев. Ну и, конечно, хэппи-энд: крошка каким-то сверхъестественным образом находит его в этой сторожке и сообщает, что друзья нашли крысу и извиняются, а она собирается родить ему сына.

Словом, весь набор юношеских штампов, хоть и поданных с концептуальным снижением, все же напрочь разрушает структуру персонажа, как героя, так и героини. Вещь получается рыхлая и уязвимая в том единственном месте, где она только и могла состояться: герой, за которым идет сюжет, едва наметился, как тут же и захлебнулся в авторском вранье.

Почему только герой и мог получиться? Да потому, что больше здесь ничего и нет. Если я начну разбирать язык, каким это написано, разбор превратится в длинный список корявостей и нелепостей. "Она мягко сопела на моей руке"... Может быть, от молодого (неопытного) литератора и требовать, чтобы он писал хорошим языком, нельзя? Поэтому оставим эту тему. А вот новый герой с незнакомым литературе мироощущением и мироотношением - как раз и должен явиться через молодежную прозу.