У оформителя книги (Шаргунов С. Ура!: Роман. - М.: Изд-во Эксмо, 2003) резкая армейская палитра: красный, белый, зеленый. Красноротое юное чудище в безотчетном восторге вторит ободранным буквам заглавия: "Ура!" - безмозглая радость как угроза. Тошнотворная достоверность рокочущей глотки. Зеленая солдатская каска скрывает дурные глаза, отчего бездушная сила красного рта возрастает до похабной неумолимой мощи.

Когда-то в интервью газете "Завтра" (17.12.02) молодой писатель Сергей Шаргунов мечтал "о больших тиражах... Чтобы меня понимали. Чтобы повесть "Ура!" прочел обычный пацан". Мечта начинает осуществляться. Издательство "Эксмо" твердым уголком безобразно-яркой обложки тычет в глаза каждого проходящего "пацана". Не разочарует ли его содержимое? Не подумает ли он, что это - молодежный боевик или байка дембеля, меж тем как его ждет более 200 страничек интимных откровений и полезных советов от странного мальчика, воспевающего воинский героизм - и работающего в интеллигентной литературной газете?

По сути книга-роман "Ура!" мало чем отличается от одноименной повести, опубликованной в "Новом мире" (#6, 2002). К основным главам добавились 13 новых, автор почистил старые фразы, сделал более однозначными образы эпизодических персонажей. Но по-прежнему перед нами - произведение-лозунг, демонстрация идеального "я" самого Шаргунова, который на личном положительном примере показывает необходимость "жизни здоровой и красивой". Теперь нас, пришедших в себя после первого шока, уже не удивляет ни "победный атакующий пафос" Шаргунова (зд. - цитируется по тексту журнала), ни сама плакатная идея: в литературном произведении призвать к отказу от героина, пива и сигарет, ни то, что главным героем романа является сам автор, а сюжетом - его неудачная любовь, детские обиды и юношеские мечты. В Шаргунове видели скандального радикала, провокационного лидера малолеток и одаренного извращенца - попробуем открыть в нем нового эстета, мыслителя и писателя. Книгу "Ура!" нельзя рассматривать в одной плоскости, в ней есть как минимум четыре уровня: прагматика, философия, эстетика и мистика личности автора. При первом знакомстве обложка пугает своей однозначностью - впоследствии оказывается, что она частично иллюстрирует каждый из уровней осмысления романа. Глянцевитая плоскость становится глубоким символом.

Прагматика. Бритые щеки, забрили в армию, отбрею всякого двумя рядами крупных, не знавших кариеса жерновов - на обложке правильный пацан, агрессивно рекомендующий себя как образцового представителя законопослушной молодежи.

"Я проникся красотой положительного", - в этой фразе Шаргунова есть налет парадоксальности. Принято, что красота и норма трагично не согласны на общежитие. В романе "Ура!" есть три варианта их взаимодействия.

Глава "Утро - гантели - пробежка!!!" - норма вне красоты, здоровая коровья эстетика упругих отжиманий и строгого распорядка дня. Здоровое красиво в том смысле, что оно соответствует Высшему замыслу о живой природе. Природа продуктивна, ибо смертна; множится здоровое - живет поднебесный мир. Красота и норма тождественные понятия - в этом главный закон жизни. Шаргунов поклоняется жизни, он - жрец в видимом храме смертного телесного мира. Его долг - ежедневное отправление скромного обряда: правильно есть, правильно говорить, правильно развиваться, чтобы стать достойной размножения особью. Сюжетно образ Шаргунова находится между гнилой противоестественной любовью к наркодилерше Алисе (она же Полина в его поэме "Малыш наказан", удостоенной премии "Дебют") - и мечтой о "хорошей любви" к 14-летней беспутной девочке Лене Мясниковой. "Я с раннего детства ощущал в себе тягу к правильному. Я героически сжимался весь, каменел мышцами... и он, мой внутренний Шаргунов, проступал. Я - это он. Я им хочу быть!" - здоровая норма как детская мечта. Сережа надеялся, что любимая станет частью его бодрой здоровой жизни. Но малодушная погоня за престижной и дешевой победой над взрослой раскованной девушкой (см. "Малыш наказан") привела его в объятия тлена. Алиса - символ стильной московской гибели, королева неправильного "липкого" мира. "Липкий" - любимый отрицательный эпитет Шаргунова, Алиса ассоциируется с липким - "формы улитки", сально-свиная пухлость руки. Сергей подчеркивает свою чужеродность миру Алисы: "насильно окунул себя в дым"; "я сидел... задумчивый и влюбленный в Родину. Макар бойко выложил шприцы". Он не хотел курить и колоться - но не хватало воли одновременно противостоять неудачной любви и утешительному соблазну. Шаргунов активизирует волю с помощью образа новой возлюбленной. Лена Мясникова - равнодушная малолетка, будущая Алиса - властная, брать от жизни и не платить по счетам. Но ей еще 14, а значит, есть надежда "из этого убийственного мира... выхватить и прижать к себе Лену Мясникову". Почему ее? Лена - "модельная внешность", правильное тело здоровой самки. Ее "зверская красота" делает ее символом полной, здоровой, способной к воспроизведению жизни ("блондинистая, красная изнутри мамка Лена"). Лена "мелькнула, как знамя", - обычно о женщинах пишут: как змея, а тут: "Мелькнула, как знамя. Такая красивая". Лена - знамя здоровых, знамение новой жизни: "У нас будут красивые дети. Образцовая семья. Сгинет наваждение алкоголя, наркотиков, распад остановится". В этом смысле Лена не женщина, а новый путь к мужеству, и влечение к ней - не любовь, а новая вера в апостольшу жизни.

"Люблю нормальное", - стандарты Шаргунова поверхностны, как его образцовая любовь. Никаких сладостей, Макдональдсов, мобильных телефонов, из фруктов, судя по тексту, предпочитает немудреные яблочки. Гомофоб и твердолоб. В его идеале правильного человека не хватает глубины, гибкой симпатии к жизненному многообразию. Поэтому так неприятно поражает персонаж одной из новых глав романа ("Друг") - молодой рабочий Храмов. Этот "друг" - Шаргунов без нюансов, однозначный воплощенный идеал. "Кормит родителей-стариков", "приземистый, весь в мышцах", "сжимал кулаки" - чем не "положительный"? Нормальный парень, он здраво осуждает Сергея за его увлечение Алисиным миром - но в его аргументах видна грубая болезненная ограниченность: "Все они больные! У меня девка была одна больная... Стихи все рассуждала, а у нее вся спина в прыщах оказалась.... Храмов был зол на мои новые знакомства и хотел даже кого-то подкарауливать, избить". Агрессивное давление нормы, беспричинное самодовольство здорового человека: а как же, не гомосексуалист, не слабак, не писака, и у Лены Мясниковой, слава Богу, гладкая кожа и высокая грудь... Если бы роман исчерпывался подобным категоричными установками на "нормальное", его не стоило бы издавать. К счастью, призыв к правильному существованию важен здесь не сам по себе, а как знак нового отношения к Жизни, видимой сфере бытия.

Философия. Зеленое на красном - трава на крови, на красном поле чьей-то смерти пасутся новые зеленые побеги. Зубастое ликование сходно с оскалом черепа, черты лица расплываются, напоминая о быстротечности своего присутствия на земле. На обложке трагически-смертное и отчаянно-живое.

Если красивое с должным соединить, получится гармоничное - совершенное проявление красоты. Совершенство положительного - это "ура"-философия, глубокая жизненность и жизнепринятие Шаргунова.

Наркотики - "смерть на идейном уровне", философия распада, миф о тщетности и бессилии человека, приближение к смертному небытию. "Что делать "алчущему правды", когда все идеологии мертвы? Можно стать водорослем, пассивно существовать и рыпаться лишь на звон своей мобилы. Можно и повеситься" (Ex libris-НГ,13.03.03). В обществе извращенных игр, разочарованного бездействия и суицидального сомнения в значении нашего краткого пребывания на земле Шаргунову приходится заново открывать смысл жизни. Причем смысл изначальный, такой, каким он кажется новорожденному, - не духовных исканий, не познания Бога, а смысл радостного проникновения в жизнь, смиренного следования ее бурному густому течению. "Для лозунга "Жизнь - несчастье" нужна... изрядная доля бездарной упертости. Нет понимания изначального импульса Бытия, нет любования мартовской дороженькой, хлюпающей, в солнечных полосах..." (там же). Шаргунову чужда мистика потустороннего, тайна Конца. Он, человек Начала, новорожденный жрец, приветствует мир и готов его с радостным любопытством ощупать. Философия тщетности и небытия исчерпана, с Шаргунова начинается новый путь к жизни, вере и правде. Он - первый уровень познания: отделение "я" от мира, любопытное младенствующее "я" ползет по открывшемуся полю жизни, счастливое в своем неведении о Боге, грехе и смерти. Шаргунов - мистика прекрасной бессмысленной Жизни. "Я бы смело сравнил человека с членом... Боец красив, как возбужденный фаллос. И поэтому главный смысл жизни - в гудящих соках жизни, в подъеме. Читатель, стань членом! Навязчивая мысль о том, что все бренно, - это мысль импотентов. Если в момент секса рефлексировать о том, что секс так или иначе закончится, - у тебя обвиснет. Ну и человек, если не продирается сквозь заросли жизни, - он скиснет". Грубое сравнение человека с членом имеет смысл. Невозбужденный, мужской орган или незаметен, не обращает на себя внимание (рассматриваем скульптуру), или нелеп (циничный взгляд вожделеющей женщины). Смысл органа - в половом действии, смысл человека - в Жизни как одном большом акте любви к миру. Сомнение в этой первозданной роли губит существование обоих - сомнение как самоубийство. Это логика ребенка, не вставшего на ноги существа, которому важно поверить в то, что трагичный результат не отменяет наслаждение процессом. Ребенок не спрашивает: зачем учиться ходить? - а с бескорыстной радостью погружается в движение к самостоянию.

Следствием такого понимания жизни становится позиция жизнепринятия. "С детства я был приучен к глупой брезгливости, но здесь я был с ними, плоть о плоти, слюна от слюны..." - жизненный человек не смеет "футлярничать", Шаргунов смело протягивает руку любому носителю жизни. Но не принимайте это за христианскую любовь к распоследней овце Божьего стада. Шаргунов не испытывает любви к человеку - но с достоинством приемлет в нем все: и слабость, и грязь, и смертность. Жизнь создала человека таким - чумазым кровяным сгустком, стремительно сохнущим под вечным солнцем. И долг его - примириться с собой как явлением природы. Обратите внимание на то, как Шаргунов описывает гибель и боль людей - из главы "Машина": "Фотограф... на открытии завода-гиганта щелкал с высокого трамплина, оступился и полетел в котел. И исчез, пока летел. Просто растаял. Уже не человек, а пар, перепутался с огненными брызгами". Гибель как неудивительное явление, боль мимолетна и забыта. Шаргунов не умеет трогательно писать о страдании - потому что ощущает его как естественное свойство жизни. По той же причине оправдывает попсу - мол, я не брезглив, понимаю простое, я с вами - всеми двуногими формами жизни.

Смерть как жизненный закономерный итог. Шаргунов плотски и посюсторонне воспринимает смерть. Почти анекдот: "Сводят меня с ума темные могильные тайны". - В чем тайны? - "Кости в земле мучают меня не меньше, чем астронома звезды в небе". Шаргунов дает образ здоровой - вне гнилой липкости - смерти: "Будет опрятный, ладный такой скелет. Плоть распадется, зазеленеют кладбищенские растения. ...Аристократично, белая кость".

Эстетика. "Красный" значит "красивый". Очарование зверя. Мы боимся захлебнуться призывной энергией ликующей пасти.

"Происхождение "ура!" - тюркское. Переводится: "бей!"... "Ура-а-а!" - и в ушах сразу глохнет, хохочут кровяные шарики, сердца - скачок! "Ура!" не стормозит, оно бьет на лету! Хрустящая сердцевина арбуза, блик солнца на водной ряби и удар в мясо, в кости, отрывание жизни!" Один критик назвал Шаргунова извращенцем. Увлеченный атакующей аморальной силой - извращенно больной? Мы возмущены: это нельзя, это ненормально! Обманутые лозунгами правильного мальчика Шаргунова, не замечаем, что тут он переходит из области благообразного назидания в область эстетики, "зверской красоты". Жизнь преувеличенная, перепривлекательная. Нелепый и невозможный на земле идеал яркости и мощи. Как возмутительно-недостижимый эталон святости. Шаргунов теперь не образцовый парень, на которого - всем равняться, он - мученик мечты о Жизни, загадочный полыхающий идол.

Больная красота, прекрасное за пределами нормы, воплощена в героине главы "Русалка". Она о странном влечении извращенного юноши к девушке-оборотню. Стелла - беспомощный инвалид и нагая любава. Апологет "нормального", Шаргунов напуган ее отчаянной страстностью, красотой вопреки болезни. "Что это за явление, Стелла?!" - недоумевает он. И вдруг сам оказывается в роли "Русалки", носителя болезненной красоты вопреки. "Ура"-красота избыточна, это "зверская красота", в ней есть отчаянный достоевский "надрыв". Наверное, потому, что реальный Сергей не такой ликующе-жизненный, каким представляется в тексте, и его идеал "ура"-человека - спасительная игра, преодоление тоски, тщетности и смерти внутри самого себя: "Внутренне уже наорав на свою волю, я неожиданно... начал играть. ...С той поры не было ни одного лишнего движения или лишнего слова. ...Пронзительное спокойствие замирало в животе... Стальной взгляд смертника смущал. Веселье белкой прыгало в зелени зрачков!.. Раньше, не играя, будучи "самим собой", ощущал только пену и слизь, скользящую под стопами"...

Мистика личности. Солдатская каска, надвинутая на глаза, великовата. Но ребенок торопится заявить о своем предназначении. Мальчик-воин Шаргунов.

В образе Шаргунова ярко выражено мужское и воинское. Но это не умудренный муж, а ребенок-варвар. Он не умеет изменять мир - нетрудно заметить, что на протяжении всего романа положительный Сережа ни разу самостоятельно никому не помог, не повлиял на трагические обстоятельства. Он младенчески гол и воюет с окружающим неблагополучием единственным доступным оружием - самим собой, через внутреннее положительное изменение себя. Этим объясняется обилие самоанализа и самовосхвалений в романе. Шаргунов не понимает чужой психологии, часто некорректно характеризует персонажей. Его книга по-детски эгоцентрична: он рожден заявить о себе как о человеке новой эпохи, и пока трудно ждать от него нового знания о человечестве, мире и Боге.

Роман Шаргунова обращен к таким же, как он, воинам - сильным любителям побеждать. Он оперирует аргументами полководца: прикинь, читатель, "мы с тобой будем драться" - и ты проиграешь, если куришь, тебя подведет дыхание. "Хорошо, что вставать в школу - заставляли... Как объяснить доброй пожилой учительнице, почему опоздал? Не признаваться же: вода, греться люблю я, Александра Гавриловна". - Практический гуманизм развитого общества приучил нас мирволить нашей внутренней слабости. Ни в коем случае не побеспокоить лишний раз нежного человечка! И правильно - для слабых. Но те, чья воля сильнее и чище, поймут, чем сладка эта борьба с собой и почему позднее вставание - "подлость". В вечном преодолении - готовность к бою, слабых защитят только те, кто стыдился по утрам греть руки в теплой воде. "Надо волю свою тормошить", - и может быть, это гуманнее: заставлять, мучить, сдерживать - в общем, требовать, но не от других (тогда это насилие), а от себя самого (духовный рост).

Шаргунов обращается к нам из начала мира, неизведанных еще "зарослей жизни", где особенно важно отстоять свое право на существование, защитить себя, нежнокожего, от вепрей героина и болотной засасывающей слабости. Интересно, что образ детства в романе - это всегда нападение, драки, страх перед неведомым врагом. "Человек кинут на произвол борьбы, рожден на отмороженные просторы", - мир как открывшееся чужое, страшное "не-я", вылезшее из-за угла детской кроватки.

Оговорки брутального подсознания - образы стихий. Мне бросилось в глаза, что Шаргунов ассоциирует воду (стихия-"женщина") с больным, неправильным, а вот ветер (воздух - "мужская" стихия) приветствует как родного.

"Я" Шаргунова - самое интересное и яркое в романе. Его пафос, его восторг перед Жизнью и волевая устремленность захватывают. Во всем же остальном, неподвластном его "я", есть оттенок незрелости. Его суждения о людях противоречивы, мысли обрывочны, в главах, несмотря на однозначно-тематические названия, часто не хватает цельности. Новое ощущение жизни, грубовато-сочный стиль и смелость - прекрасные дары судьбы. Необходимо владеть ими - не покоряться им рабски. Надеемся, Сергей продолжит "ура"-борьбу с самим собой - и тогда в обложке его следующей книги будет больше вкуса и красоты.