В последние десять лет постепенно, год за годом, усилиями множества пишущих о литературе формировался один любопытный жанр деловой прозы. Я бы обозначил его так: "Гневное критическое рассуждение на предмет ублюдочности букеровского шорт-листа, а также общего ничтожества букеровской премии и зловредной ее роли в развитии отечественной словесности".

И сам я несколько раз в этом актуальном жанре отработал, и коллеги охотно пользуются этим каноном, как только приходит осень и, соответственно, время цыплят считать. Что и говорить, всласть обругать букеровское жюри - дело святое.

Нынешний год исключением не стал - комментарии критиков к объявлению шорт-листа выдержаны более или менее в рамках вышеназванного жанра. Хотя, вот, скажем, Михаил Эдельштейн гневаться особенно не стал и постарался соблюсти некоторую как бы даже объективность.

Впрочем, начал он "за здравие", написав таковые слова в поддержку жюри:

"Сразу скажем, что жюри, по-видимому, выжало максимум из длинного списка. Николай Александров, заявивший, что шорт-лист дает адекватное представление о среднем уровне современного русского романа, был несомненно прав. За пределами короткого списка практически не осталось произведений интереснее или значительнее тех, что попали в финал",

но дальше его текст разворачивается явно "за упокой", поскольку каждое из заявленных произведений (кроме, разве что, контрабандой попавшего в список документального повествования Рубена Давида Гонсалеса Гальего) этак элегантно, без брани, уничтожается. Причем даже фавориту своему, Афанасию Мамедову, критик сумел сказать массу неприятного. В том смысле, что если он и ставит на него, так только за благие намерения, отсутствующие у других:

"Фрау Шрам" - достаточно средний роман. Однако из всех финалистов нынешнего Букера Мамедов - единственный, кто занят решением каких-то собственно литературных задач. Мне не очень нравится то, как он это делает. Но остальные просто занимаются чем-то другим, имеющим мало отношения к литературе как таковой".

От гнева и пристрастия Михаила Эдельштейна спасает его давнее убеждение в том, что русская литература последних лет - не Бог весть какое высокое искусство. Букеровское жюри, выдавшее на гора, мягко скажем, малоадекватный список, просто утверждает его в этом убеждении: тексты средние и ниже среднего, но чего ж вы хотите, господа, - таков уровень современной русской литературы. Других писателей у меня для вас нет...

Меня лично такая позиция крайне раздражает, поскольку я более высокого мнения о русской литературе наших дней, чем Михаил Эдельштейн и поддержанное им букеровское жюри.

Эдельштейн (и в унисон ему многие другие) жалеет лишь о том, что в шорт-лист не попала "Орфография" Дмитрия Быкова. Но разве только "Орфография"? Не особенно роясь в памяти и не листая журнальных подшивок, сходу назову три романа, которые на голову выше всего того, что приглянулось букеровскому жюри. Это "Воскрешение Лазаря" Владимира Шарова ("Знамя", 2002, ##8,9), "Горизонт событий" Ирины Полянской ("Новый мир", 2002, ##9,10) и, наконец, прелюбопытнейшее сочинение Олега Юрьева "Новый Голем, или Война стариков и детей. Роман в пяти сатирах" ("Урал", 2002, ##8,9). Все это очень серьезные вещи, "литература как таковая", если воспользоваться словами Эдельштейна, и притом безусловно романы.

Я, когда увидел букеровский шорт-лист, едва дара речи не лишился. Бывало, конечно, что в длинных списках разных премий встречались решительно незнакомые мне фамилии - сколько ни читаешь, за всем литературным морем уследить невозможно. Но чтобы в шорт-листе самой престижной (по вредной привычке, должно быть, упрямо продолжаем считать ее таковой) литературной премии значилось аж три решительно не известных мне автора - такое впервые.

Теоретически можно, конечно, допустить, что никому не известный писатель вдруг сотворяет шедевр - случалось такое в литературной истории. Но и в этом редком случае "земля слухом полнится" и читающее сообщество (даже если оно у нас за последние годы сузилось и раздробилось) должно волноваться, толковать и обсуждать неожиданное чудо на каждом углу. То есть событием должно стать это чудо для энного количества понимающих людей. Ничего подобного, связанного с опусами Натальи Галкиной или Елены Чижовой, я что-то не припомню.

Словом, решительно не хочется мне признавать нынешний букеровский шорт-лист дающим адекватное представление о среднем уровне современного романа, как считает Николай Александров. Еще меньшее представление может он дать о состоянии русской прозы вообще. Ну, представьте себе - за год вы прочитали множество классных вещей пера Марины Вишневецкой, Асара Эппеля, Анатолия Азольского, Бориса Екимова, Игоря Сахновского, Александра Хургина, Евгения Шкловского, Георгия Балла и еще многих разных, и именно они задали в вашем сознании некий уровень прозаического письма - и весьма достойный уровень. Однако в конце года букеровское жюри выдает вам некий кислый список, читать который стыдно - настолько он расходится с вашим личным ощущением состояния литературы.

И тогда, разумеется, хочется вопросить: "А судьи кто?" Однако, как долгий уже опыт показывает, бесполезное это дело: самые достойные и квалифицированные критики, оказавшись в букеровском жюри, делают такой странный выбор, что только диву даешься. Словно бы кто-то их там целенаправленно зомбирует. Вот и в этот раз - ну кто бы мог подумать, что, к примеру, Ирина Роднянская может стать соавтором такого невразумительного списка? Ладно там всякие представители "культурной общественности", для которых участие в букеровском жюри - повод вспомнить, как вообще книжки читают, но непримиримая и страстная Роднянская?!

Однако деваться некуда - список обнародован и менять его никто не будет, следовательно, остается желать, чтобы дело обернулось наименее позорным для отечественной словесности образом. И выход тут, на мой взгляд, только один - дать премию "Юпитеру" Леонида Зорина.

Мамедовская "Фрау Шрам", на которой остановил свой благосклонный взгляд Михаил Эдельштейн, хорошо определяется, на мой взгляд, термином, имевшим бойкое хождение в 70-е годы, - "литературщина", то есть, если упрощать, более или менее мастеровитая имитация литературы. В литературщину как раз и впадают, вознамерившись решать "собственно литературные задачи". Особенно если задачи эти понимают узко-инструментально, а цели литературы располагают исключительно в ее собственном пространстве. Между тем некоторым образом целью литературы являюсь, например, аз грешный и еще миллионы таких, как я. А мы, видит Бог, никем не сочинены и пребываем, если нам наши органы чувств не отказывают, в самой что ни на есть реальности, то есть вне литературы.

"Юпитер" Леонида Зорина на этом фоне до вызова прост: единственная сюжетная линия, единственный, по существу, герой, повествующий от первого лица (повествование это почти небрежно загримировано под довольно-таки лапидарный дневник). Все роли второго плана не удостоены подробной разработки - дается силуэт-типаж, и довольно. Такая, словом, минималистская поэтика, и она, конечно же, отсылает к лаконичности сочинений Сталина, в образ которого "вживается" известный актер Донат Ворохов, с неохотой взявшийся за его роль в посредственной пьесе.

В каком углу этого текста Михаил Эдельштейн обнаружил "социальность" - ума не приложу. Никакие общественно-политические проблемы здесь не поднимаются и не трактуются, соответственно, никаким "памфлетом" (тоже Эдельштейн сказал) даже и не пахнет. Вообще Леонид Зорин последние несколько лет в своей прозе занимается экспериментальной психологией, причем особенно его интересует, как мне кажется, мера пластичности человеческого сознания. Выстраивается некий пунктир откровенно провокативных текстов: "Господин Друг" - "Трезвенник" - "Кнут" - "Юпитер", - по прочтении которых что-то не тянет восклицать: "Человек - это звучит гордо!" Напротив, человек, - это что-то такое, про что "бабушка надвое сказала". Не то чтобы мизантропией дышит каждый из названных текстов, но приличного градуса скепсисом - несомненно. Зорин, по существу, занимается тихой, без манифестаций и деклараций, приватной ревизией гуманистической традиции. Занятие, следует отметить, вполне актуальное для рубежа тысячелетий. Отмечено должно быть и то, что писатель, несмотря на весь скепсис, с этой традицией умудряется не расплеваться решительно и окончательно. Как ему это удается - для меня лично большая загадка. Может быть, все дело в том, что человек, несмотря на всю свою потенциальную слабость, ненадежность и даже низость, остается для писателя самым забавным из созданий Творца. Зорину с ним, с человеком, до сих пор не скучно, хотя он и догадывается про его настоящую цену. Гордо это противоречивое существо "звучит" редко, однако оно единственное, наделенное подобием свободной воли, и потому содержащее в себе какие-то до сих пор не проявленные потенции. Человеческое - это область неуверенной, отчасти даже и скептической, однако надежды.

"Юпитер", помимо всего прочего, еще и наглядное пособие по психологии искусства. Чтобы создать глубокий и объемный образ тирана, палача и вообще врага рода человеческого (чем озабочен на страницах романа Донат Ворохов), художнику неминуемо приходится выстраивать его по законам человеческой логики, то есть понимать (и тем самым уже отчасти оправдывать) причины и мотивы тиранства и палачества. Тут уж одно из двух: либо Сталин - нелюдь, и у нормального человека (актера) просто нет и не может быть инструментов для его познания и воплощения на сцене. Либо он - человек, и тогда начинают "работать" все гуманистические "презумпции", включая презумпцию невиновности. В этом случае каждый из нас может отыскать в себе если не готового Юпитера, то множество вполне подходящего материала для его строительства.

Словом, болеть я буду за Леонида Зорина, хотя, если честно признаться, "Юпитер" - не лучшее звено его провокативного цикла.