Опять взяло меня любопытство: пишут ли о школьниках современные наши сочинители? И если да, то как?

И тотчас в качестве объекта исследования подвернулись мне две новые книжки. Обе написаны не очень старыми (по возрасту) авторами, обе презентовались на сентябрьской ярмарке, обе предназначены "для среднего школьного возраста". Причем читательская адресация явлена даже на уровне дизайна: оформители независимо (надеюсь!) друг от друга применили один и тот же приемчик - расположили названия текстов на клетчатом фоне, как бы на страничке школьной тетрадки по математике.

Главное же - обе книги, согласно издательским аннотациям, содержат юмористические произведения. Об одной даже говорится, будто такой книги "не было со времен Носова и Драгунского". Об авторе другой сказано, что он "мастер смешных рассказов". Впрочем, одна из аннотаций совершенно не соответствует истине, другая - содержит только часть ее.

Наследницей Носова и Драгунского объявлена Тамара Крюкова, выпустившая сборник рассказов и стихотворений о школе - "Потапов, к доске!". Напечатано это дело, разумеется, издательством "Аквилегия-М" (кстати, на обложку помещен неуклюжий коллаж, сделанный явно любителем, а сведения о принадлежности к серии "Семейное чтение" размещены довольно бестолково). "Мастер смешных рассказов" - это Артур Гиваргизов, чья первая книга "Со шкафом на велосипеде" вышла в "Эгмонте" (в новой серии "Город мастеров", в грамотном серийном оформлении, в отличном равновесии "серийного и индивидуального"). В "Шкаф" вошла проза, а стихи Артура представлены в эгмонтовском же сборнике "Классики", который тоже презентовался на ярмарке. И поскольку Крюкова и Гиваргизов одновременно представлены в одних и тех же жанрах, мне показалось, что есть возможность рассмотреть этих авторов в сравнении.

Сравнение и показало, что аннотации обеих книг весьма неточны.

Остроумие Крюковой состоит из редких каламбуров, отдельных школьных шуточек и надуманных ситуаций в духе раннего кинематографа с летающими тортами. Комические ходы настолько предсказуемы, что даже и читать как-то скучно. Если персонаж спрятался в шкаф, то будьте уверены: на него рухнет сломанная полка. Если стоит на полу банка с соком - разумеется, открытая! и на самом проходе! - ждите, что ночью кто-нибудь об нее споткнется. А иначе зачем она выставлена на самый проход, да еще и без крышки? Или зачем в темный коридор выставляется коробка с хрупкими вещицами? А вот кто-нибудь упадет - и будет смешно. По-крюковски: "Я лежал на коробке с тем, что еще недавно было елочными игрушками. Их накануне достали с антресолей и поставили в коридоре..."

Изредка встречаются у Крюковой и в самом деле смешные шутки - "настоящий скелет из пластмассы" или "ходить в спортзал, чтобы тоже накачать ауру", - но эти крохотные остроуминки теряются в потоке штампованного однообразия.

В книге действуют стандартные школьники, безликие учителя и условные родители. Вместо личностных характеристик персонажей Крюкова дает описания внешности, причем довольно традиционные, читай - банальные: если Женька - маленький и худой, то Леха - большой и толстый. Остальные дети представлены "масками": Майка - сплетница, Шмыгунов - двоечник, Вадик - вундеркинд из музыкальной школы, Конан - "главный школьный качок" (разумеется, потому-то его и прозвали Конаном, а не Трусишкой-зайкой-сереньким, например). То есть индивидуальность лица, в общем-то, декларируется, но - ничем не подтверждается.

Крюковой неизвестен такой прием, как речевая характеристика персонажа. У нее и девочки, и мальчики, и большие, и маленькие говорят одинаковым языком, а "колорит" Крюкова пытается создать за счет жаргонизмов и экспрессивных выражений: "е-мое", "во зажигает", "сейчас шнурки поглажу", "двигай попом, чеши хип-хопом".

Точно так же не имеет признаков индивидуальности и авторская речь Крюковой: "Леха толкнул дверь и с ужасом понял, что заперт. Только теперь узник в полной мере осознал трагизм своего положения. Ему не оставалось ничего другого, как сидеть весь урок в шкафу". Так может писать Ирина Антонова, Анна Устинова, она же Антон Иванов, - кто угодно. Может, текст у Крюковой и не "плохой" - но и не "хороший". Просто - никакой. Гладкое место.

Причем "гладко" - это в прозе. А в стихах "поэтесса" до того небрежна, что у читателя возникают проблемы с восприятием написанного. Например, загадочную фразу "разобрал в шкафу он лихо" (что это за сборно-разборное лихо в шкафу?) следует понимать как "он навел порядок в шкафу", - просто нормальное выражение не укладывается в размер. Конструкции наподобие "увидев ералаш, маме стало не до каш" появляются по той же причине: нормативное высказывание не влезает в строку. А "работой над словом" Крюкова себя не утруждает.

Из стихотворных размеров же ей известны только хорей и амфибрахий, причем обоими она владеет плоховато. Кажется, уже никто не станет спорить с утверждением о том, что в стихах форма изложения должна "совпадать" с содержанием - "именно это должно быть сказано именно так". В случае же с Крюковой совершенно непонятно, почему она решила оформить эти вялые измышления хореическим размером, лишенным интонационного разнообразия, да еще с неуклюжими рифмами. Самые примитивные рифмочки ("болею" - "жалею", "мама" - "упрямо" или "свинья" - "друзья") у нее соседствуют с неловкими, за уши притянутыми ("нет" - "рецепт" или "сказала" - "с одеялом"). То ли "я очень старалась, но ничего не получилось", то ли "написала что попало, и так сойдет".

Носов и Драгунский, которых Крюкова хотела бы перещеголять, брали персонажа и ситуацию "изнутри", тонко, глубоко, психологично. Тамара Крюкова берет "снаружи", да еще не очень старательно. А плохо то, что ее книга - абсолютно типична. Современный книжный рынок наполнен именно такого рода изданиями, характерные особенности которых - обезличенность персонажей, стандартный "юмор", сплошные общие места, при этом - лишенная авторской индивидуальности речь и грамматические погрешности, свидетельствующие об отсутствии редакторской культуры.

А вот книга Артура Гиваргизова - явление, пробуждающее приятные надежды. Потому что она во всех отношениях индивидуальна - по авторской манере, по неожиданности взгляда и удивительно логичной непредсказуемости ходов.

Юмор Гиваргизова невозможно просчитать заранее - никогда не знаешь, в чем он сейчас увидит смешное. "А скажи, Чеснокова, в чем сходство рояля и кастрюли". - "У них крышки поднимаются". - "Молодец. А в чем различие? Ну, что ты молчишь?" - "Да вроде нету различий, Вера Петровна". - "Есть, Чеснокова, есть... Садись, три".

Артур берет самую простую ситуацию и постепенно разворачивает ее, разворачивает... так что она разворачивается на сто восемьдесят градусов... или просто выворачивается наизнанку, превращается в свою противоположность, при этом не происходит никакого нарушения логики. "Здравствуй, Кулаков, садись. А где весь класс?" - "Болеет, Вера Петровна". - "Ну, ладно. И без них обойдемся. Тема сегодняшнего урока - пение хором. Одним голосом, Кулаков, ты должен петь аккомпанемент... а другим голосом в это же время выводить мелодию... Я же сказала, не по очереди, а одновременно. Хором - это значит вместе. Понял? Давай".

Я не знаю, работает ли Гиваргизов над каждым словом, отделывает ли конструкции (в сутки по абзацу) - или у него так хорошо развито словесное чутье... Однако его интонация настолько естественна, фраза настолько убедительна, что речь производит впечатление стихийной - "вот само так получилось" - и живой, даже когда Гиваргизов откровенно паясничает, как в эпизоде с японским мальчиком: "Ты что, кю кю-син син?.. Каб сым харакири, а бабушка еще добавит". Гиваргизов доходит даже до того, что рифмует "живот" и "четвертая рота" или "Зверев" и "дверь", - и читателю понятно, что это не недоделка.

Один из любимых приемов Гиваргизова - имитация речи, рассчитанной как бы на восприятие посредственного ученика ДМШ: стертой, невыразительной, с ее отвратительными "заниматься на скрипке", "умеем марш" и "учитель по виолончели". Гиваргизов демонстрирует игру в речевой примитив: "Один мальчик не знал, куда спрятать свою скрипку, чтобы не заниматься. Потому что куда бы он ее ни прятал, папа везде находил и заставлял". А ведь это невероятно трудно - блестяще владея всеми приемами, изобразить бедность и неловкость.

Персонажи Гиваргизова - индивидуальны: обыденно-агрессивную Веру Петровну ("Внимание, класс! Лечь, встать, лечь, встать, лечь, встать. Стоим, не качаемся. Нравится стоять? Хорошо. Коробкин, что такое "до"?") не спутаешь с сентиментальной Анной Сергеевной, Клеточкину с Сереберцевой, Кулакова с Гавриловым, потому что у каждого - свой голос, своя интонация. И своя - у автора, который умеет поставить одно-единственное слово в нужное место: "Вера Петровна сидела за своим железным учительским столом..."

Ключевое понятие для определения гиваргизовской манеры - естественность. Кажется, Гиваргизов и не собирается "раскрывать психологию" своего героя, - она раскрывается "сама собой", в репликах, мотивах и поступках персонажей. Только при внимательном рассмотрении текста оказывается, что автор пользуется всем арсеналом комических приемов, от интеллектуального "остранения" до простейшего "обманутого ожидания". Фокус в том, что приемов - не видно. Потому никогда не знаешь, каким мешком тебя сейчас хлопнут.

Однако числить Гиваргизова исключительно "мастером смешного рассказа" - это значит понимать его слишком примитивно. Конечно, он замечательно смешит, - но при этом его короткие рассказы и пьески можно рассматривать как предупреждающие сигналы. Так Оруэлл и Замятин антиутопиями предупреждали читателей о возможном наступлении страшного.

Потому-то и надо читать Гиваргизова, и поскорее - иначе его педагогические кошмары станут обыденной реальностью: окна музыкальной школы закроют решетками, Вера Петровна начнет бить учеников глобусом, а повторение пройденного будет заключаться в том, что пианино - как на прошлом уроке - придется скидывать с лестницы. Сейчас-то это смешно, в книжке-то, а вот когда на самом деле наступит...

Но главное - если все начнут читать Гиваргизова и проникнутся прелестью катания на велосипеде со шкафом и без шкафа, то никому не захочется читать "то, что еще недавно было елочными игрушками". И производителям "бывших елочных игрушек" придется задуматься о художественном уровне своей продукции.

А нам того и надо!