Человек без шеи Клавдий написал плохую пьесу в жанре не то коллажа, не то композиции - но никак не трагедии - о большом, но очень плохом человеке.

Известный актер, чье амплуа - гиганты духа, на самом деле - тайный неврастеник. Его лишил отца этот очень плохой человек, принесший беду во многие дома. Актер прочел о герое все - поэтому пьеса, состоящая из обрывков документов, его раздражает.

Он должен сыграть этого монстра -

"Но как играть? Я в этом вурдалаке не вижу ни единой человеческой черточки. Стало быть, это невозможно. "Ищи в злом доброе". Благодарю вас. Кто ищет, тот найдет, разумеется, но только не я и только не в нем. Автор обязан любить героя. Всякого. Но актер - тоже автор".

У неврастеника есть тайное пристрастие к уединенным уголкам и записным книжечкам. С его героем было отчасти то же самое - только без книжечек. Жена-психолог находит для него способ войти в роль - через эту точку соприкосновения, которая дает возможность переписать плохую пьесу плохого драматурга, которому нельзя отрубить голову.

"Как видите, нехилый тандем - манипулятор и молотобоец". Это про театрального Главного и драматурга без шеи.

"Он был прав правотой гиганта". Это про монстра-героя, которого в романе называют Юпитером - символическое имя, собирательный образ носителя власти, черты которого есть у всех этих быков: у Главного - "матовый голос" на людях, у драматурга - брутальность, у актера - известность и роль, которая постепенно разрушает его хрупкую психику, потому что:

"В придуманной жизни возможен смысл, в реальной - он давно упразднен".

Стихотворение Мандельштама "Мы живем, под собою не чуя страны" разбирает еще Юпитер-герой, когда-то писавший стихи в кавказской тостовой манере, - а Юпитер-актер раз в месяц ест в ресторане "Яр" поджаренную гречневую кашу с севрюжиной вместе с брошенным в подростковом возрасте сыном. Там сын однажды говорит ему о гигиене памяти.

Гигиенично кое-что не помнить, вернее - не вспоминать. Вероятно, поэтому сын простил отцу свою детскую травму - уход от его матери к другой женщине, врачу-психотератевту.

Ветхий и Новый завет сравнивает еще Юпитер-герой, но кто говорит с женой на следующей странице, положив руку ей на круп, - уже непонятно:

"- Подчиняйся, - говорю я негромко. Негромко, но, однако же, веско".

У психологов есть такой тест: перед испытуемым кладут двадцать рисунков. На первом из них - кошка. На двадцатом - собака. На каждом из рисунков между кошкой и собакой - стадии плавного перехода рисунка кошки в рисунок собаки. Тестируемый должен найти, на каком из рисунков, лежащих посередине, кошка уже не кошка, а собака.

Точно такой же тест раскладывает перед читателем Зорин: между быком и Юпитером - фрагменты текста, имитирующие дневниковые записи. Этот текст представляет плавный переход одной сущности в другую.

По-моему, актер становится своим героем, уже когда трахает девочку-актриску с "зубастыми глазками" из мести жене-психологу, которая читает нотации, "как будто я все еще пациент, пришедший на прием в ее клинику", вместо того, чтобы безоговорочно и преданно взять его сторону в конфликте с Главным. Впрочем, жена - а жене виднее - замечает: "Характер твой угрожающе портится".

Однако - "в моменте истины истине предпочитают момент", от прозрения истин люди возвращаются к обычной жизни, в которой моментов истины становится все больше. Жизнь актера все больше подчиняется маске, которая прирастает, вжимается в его лицо, врастает под кожу.

"Выбор стиля - выбор судьбы. Основа всякого стиля - ритм. Но, разумеется, это слово по своему содержанию шире и объемнее, чем принято думать".

Юпитер становится величественно бескомпромиссным и безапелляционным, невыносимым для окружающих, результат - "Ну вот и один. Как крест в степи. Один. Без жены, без подружки, без сына. Без друга". Потому что каждому из этих людей указал Юпитер их место.

Жена ушла к другу, причем сама попросила друга сделать ей предложение - в присутствии мужа. Подружка с лестницы скатилась, стуча каблучками и всхлипывая. Сын-победитель обиделся, что отец не выменял бы его на фельдмаршала.

"Наконец-то свободен. Свободен, как Мартин Лютер Кинг. Естественное пребывание в мире такого господина, как я. Свободен. Сам по себе. Один. Совсем один в Валентинов день".

Леонид Зорин мастер находить героям имена.

Донат Ворохов, или Юпитер-актер, - вспоминается и Донатас Банионис с монументальной лепкой лица, и актриса Волохова, любовь Блока, вызвавшая у поэта один из трех неодолимых выплесков иррационального, о которых он писал в "Записке о "Двенадцати"": "в последний раз отдался стихии не менее слепо, чем в январе 1907 или в марте 1914".

Сын, Виктор Ворохов, - "в голосе тот же смешок победителя".

Друг Матвей, безотказный и скромный гений второстепенных ролей. Размышление Юпитера-героя о Новом Завете подсвечивают символическую ауру этого имени.

Клавдий Полторак - что-то римское, усиленное и подчеркнутое, но одновременно срезанное под макушкой значением дроби в корне - больше, чем один, но не целое два, а только полтора - и малороссийским суффиксом, венчающим "фамилие такое".

Глеб Пермский, Юпитер-администратор, который разбередил, поманил... Хоть славянским шрифтом набирай, тем самым, где "с" похожа на шлем.

"Но в этой пьесе...

- В монтаже, а не пьесе. Пьесой его называет автор".

Конечно, не "автор стихотворений".

Метафоры прозрачны. Бездарный, а точнее - безличный, коллаж-монтаж - это история, в которой "... жизнь без отца невыносима". Которой мощная личность придает качество трагедии. В которой:

"Любое общественное мнение уже по природе своей истерично".

И в которой еще долго пятого марта фанатичные старики собираются для демонстрации - вы еще помните такое слово? А само действо? 7 ноября, 1 мая, плакаты, портреты... Известный актер пытается помочь дряхлому сталинисту нести портрет "отца народов" - не дает, сцепляется с таким же дряхлым диссидентом, какая-то из этих мощных личностей отправляет актера в больницу с черепно-мозговой травмой...

"Бывает, что люди думают сходно, а чувствуют разно - вот это беда!"

Я думаю сходно с Зориным - и о личности, и об истории, и о стране с ее стариками, пожилыми и молодыми людьми, и о Юпитерах всех мастей я думаю так же, как Леонид Зорин. А чувствую...

Чувствую, что роман всецело подчинился публицистическому высказыванию. Что новый Юпитер зажал синтетический, сложный мир - хотя и романный - в схему, безоговорочно подчинил своей цели, своему внятному высказыванию.

Такой роман не мог не понравиться Александру Агееву, который считает, что литература для того и существует, чтобы ее в этих целях использовать.

Что до меня - с того фрагмента, где мне стало ясно, что кошка - это уже собака, то есть с шестнадцатой страницы из шестидесяти шести, читать стало неинтересно. Зачем читать, когда все ясно? Ну, разве что за этим:

"Донат, примирись: все - художники. И на сцене, и в зале. Всем нравится себя уважать".

Или за этим:

"О, да, театр никогда не кончается. Театр может лишь начинаться".

"Актер - тоже автор".

Или за этим:

"И полетел, полетел, полетел по бесконечному тоннелю, в который меня со свистом и ветром словно всосал воздушный поток, весь в хлопьях света, как в хлопьях снега. Я полетел, полетел, полетел за грань перехода, за грань перехода, куда-то обратно, обратно, обратно, куда-то на полвека назад, в белую тьму моего зачатия".

Леонид Зорин - мастер афоризма. Многословие ему не идет. Я думаю, последний абзац своего романа он писал дольше всего романа и муками творчества был мучим, выдумывая эти наивные повторы, больше, чем когда выписывал блестящие диалоги и умнейшие рассуждения.

Рецензент - тоже автор, к тому же любящий писателя Леонида Зорина и испытывающий едва преодолимый соблазн, описанный Зориным же:

"Когда разукрашиваешь любимого, потом его любишь гораздо крепче, как любит художник свое создание. Подобная авторская любовь весьма характерна".

Сдержусь-таки. И скажу просто: Леонид Зорин мастер. В этом бы и Юпитер не засомневался.

Его проходной роман выдвинут на премию - значит, в романе есть что-то, что выделяет его в потоке урожайного в романном отношении года?

Кто ищет, тот найдет - разумеется, и я нахожу все, что выделяет его... в букеровском шорт-листе.

Потому что моя роль - написать на него рецензию.

Внутренний монолог - ключ к роли, как говорит Донату его друг Матвей.

Чем не внутренний монолог эта рецензия?

Чем не ключ к роли благодарного читателя, восхищенного превосходным романом?