Вчера в ходе ярмарки Non-Fiction были оглашены результаты премии "Московский счет", которую ее инициатор Евгений Бунимович назвал "поэтическим Оскаром".

Премией, учрежденной Фондом Творческих Проектов, награждаются поэтические сборники, изданные в Москве за последний год, прежде всего - от издательств, "постоянно и последовательно работающих с поэзией": "Новое литературное обозрение", "ОГИ", "Независимая газета", "АРГО-РИСК", ЛИА Р. Элинина, издания журналов "Арион" и "Комментарии". Список рассылается московским поэтам разных школ и поколений, и каждый получатель помечает до трех изданий, показавшихся ему "наиболее яркими". Автор книги, набравшей наибольшее число голосов, получает Большую премию "Московский счет" суммой 100.000 рублей. Малую премию "Московский счет", вдвое меньшую по объему, получает собравший максимум голосов молодой поэт (не старше 35 лет). Издатели лауреатов отмечаются почетными дипломами премии.

Результаты первого вручения премии оказались таковы: Большая премия - Елене Фанайловой за книгу "Трансильвания беспокоит", издательство ОГИ. Малая премия - Станиславу Львовскому за сборник "Три месяца второго года", издательство "АРГО-РИСК". Еще две номинации возникли спонтанно: Инга Кузнецова получила диплом за "Лучшую дебютную книгу года", особый диплом был вручен Инне Лиснянской, опубликовавшей в прошлом году не один, а два сборника (и оба оказались среди лидеров голосования). Дипломы "Московского счета" получили еще семь авторов, вошедших в первую десятку: Иван Ахметьев, Ирина Ермакова, Вера Павлова, Юрий Кублановский, Юрий Арабов, Дмитрий Воденников и Кирилл Медведев.

Список номинантов насчитывал 60 поэтических сборников и был разослан двумстам московским поэтам - от таких патриархов русского стиха, как Инна Лиснянская, Андрей Вознесенский, Евгений Рейн, Александр Ревич до нескольких двадцатилетних авторов, только появившихся на московской поэтической сцене. 156 подали свои голоса, 19 - среди них Татьяна Бек, Дмитрий Быков, Сергей Гандлевский, Юнна Мориц и другие - не стали участвовать в голосовании. Между тем каждый голос мог изменить картину премии: практически все 60 номинантов получили хотя бы один голос, а разрыв между лидерами голосования не превышал четырех баллов.

Президент Фонда Творческих Проектов, поэт, депутат Московской Городской Думы Евгений Бунимович согласился прокомментировать идею, результаты и проблемы премии в интервью "Русскому журналу".

---

Русский Журнал: Для начала - расскажите, пожалуйста, откуда взялась сама концепция премии.

Евгений Бунимович: Принято считать, что у нас очень много литературных премий. Но на самом деле именно поэтических премий у нас почти что нет. Можно сказать - совсем нет. В лучшем случае - премии, в которых присутствует номинация "Поэзия". И восполнять этот пробел мы начали на Московских биеннале поэтов - премией "Москва-Транзит", она уже становится традиционной. Но из самого названия ясно, что она вручается не московским авторам, на II Фестивале премия была вручена поэтам русской провинции, на III Фестивале - поэтам русского зарубежья. Я подумал о том, каким образом можно создать некое силовое пространство вокруг московской поэзии, как ее предъявить. Новая премия могла бы быть читательской - но при том, как и что у нас читают (и не читают) - это было бы, по крайней мере, странно: сегодня публика не может выбрать короля поэтов, просто потому что не знает, из кого выбирать. Премию могла бы присуждать некая референтная группа экспертов и критиков - как делается, скажем, с Премией Аполлона Григорьева. Но тут тоже непростая ситуация именно с поэзией. Когда несколько дней назад в Доме Литераторов Академия Российской Словесности подводила итоги литературного года, меня попросили сказать что-то о поэзии. Я несколько оторопел: при всей разнонаправленности того, чем занимаюсь, я уж никак не критик. Но, посмотрев на списочный состав Академии, понял, что людей, занимающихся современной поэзией - не Серебряным веком, не Золотым, не Бриллиантовым или еще каким, а тем, что реально сейчас, - в этом слое критиков фактически нет. Если в прозе есть критики с мнением о современном литпроцессе, и можно тянуть имена из шапки для очередного жюри - пять на этот год, пять на следующий, - то для поэзии и шапки-то подходящей нет. Тут и возникла другая идея - признание товарищей по цеху. И с одной стороны, она вполне традиционна, тот же Оскар вручается профессионалами. А с другой стороны - мы все знаем, что поэты сегодня оказываются фактически главными, если не единственными читателями и знатоками друг друга. Поэтому идея, которую я предложил, достаточно простая: мы берем все поэтические книги, изданные в Москве, и их оценивает "цех поэтов".

Р.Ж.: Премии, безусловно, будут ставить в упрек такую селективность. Во-первых - изданные в Москве; во-вторых - вышедшие в тех или иных официальных издательствах, а не, скажем, выпущенные автором за свой счет...

Е.Б.: В нашей текущей ситуации нет совершенно ничего стыдного в том, чтобы выпустить поэтическую книгу за свой счет. Я приведу вам пример: прямо на вручении "Московского счета" ко мне подошел один хороший, сильный автор и спросил, где бы можно было достать пятьсот долларов на издание его книги, потому что за часть процесса издательство готово заплатить, а за часть - уже нет. Впрочем, какая-то его книга все равно выйдет под маркой издательства, и, значит, войдет в список. Конечно, за свой счет издаются интересные поэтические книги, но как их отделить от огромного потока публикующейся где угодно графомании, которую охватить и учесть просто невозможно да и непонятно, зачем это нужно делать.

Р.Ж.: Не кажется ли Вам, что, собственно говоря, на сегодняшний день рынок поэтического книгоиздания настолько устоялся и так хорошо диверсифицирован, что издание книги за свой счет возможно скорее в качестве странного протестного жеста? Круг издательств сейчас таков, что любая мало-мальски приличная книга может найти свое место, - если, конечно, того хочет автор.

Е.Б.: Вообще-то, награждая авторов книг, выпущенных этими издательствами, мы хотим поддержать и сами эти издательства. Пусть даже только морально: премиальные деньги все равно получит поэт. Поддержать риск - в том числе финансовый, - на который идут те, кто печатает книги поэзии. И поддержать ту или иную осознанную линию, стратегию публикаций, которая есть у издателей, публикующих стихи постоянно, - будь то ОГИ, "НЛО", "Независимая газета" или журнал "Арион". Вручая нашу премию на ярмарке NonFiction, мы, помимо прочего, хотим привлечь внимание к этим издательствам - и намекнуть другим издателям гуманитарной книги, что такая сфера издательской деятельности существует, и успехи в ней не остаются без внимания.

Р.Ж.: Но ведь кого-то все-таки могли упустить?

Е.Б.: Ну конечно. Ведь мы составляем список по данным издательств - и по сведениям книжных магазинов, причем не любых, а тех, опять же, которые более или менее стабильно работают с поэтическими книгами. Но вполне может оказаться, что какая-то книга в эти магазины поступает с задержкой. Скажем, в этом году так было с книгой Максима Амелина: вышла она в сентябре, а до магазинов, с которыми мы консультировались, добралась к концу октября, когда наш список был уже составлен. Это не беда. Мы включим ее в список следующего года - и шансы ее будут даже выше, потому что за год ее успеют прочесть. А вот книги, вышедшие в октябре, прямо перед самой премией, и успевшие к нам в список, находятся в более сложном положении. Таких в этом году было несколько, и поэты за них голосовали, но, скорее, из общих соображений: хороший автор - должно быть, и книга хорошая, - но совершенно очевидно, что многие ее прочитать просто не успели. Вот об этой проблеме нам еще предстоит думать. А вообще - претензии к нам, конечно, предъявлять будут - как и к любой премии, кроме той, которой награждают самого предъявителя претензии. Да и он может от премии отказаться в качестве поэтического жеста. Я готов к таким претензиям, но как раз в области выбора книг, мне кажется, все довольно просто и очевидно.

Р.Ж.: И все же - еще об одной неизбежной претензии: ограничение сферы действия премии московскими книгами и московскими же поэтами в качестве судей-экспертов. Ведь авторы изданных книг - совсем не обязательно москвичи, так что географической строгости все равно не получается...

Е.Б.: Мне кажется, что Россия - достаточно централизованная страна, и как Д'Артаньян завоевывал Париж - так, мне кажется, в России нужно завоевывать Москву. Так устроена вся наша жизнь, в том числе - литературная. Но есть и другая сторона вопроса - чисто практическая. Это как с книгами, изданными за счет автора: как отслеживать? Когда мы говорим о московских издательствах, мы знаем, что почти все учли, а если и упустили кого-то - то учтем на будущий год. Когда же мы говорим о региональных издательствах, мы ничего подобного гарантировать не можем. Поэтическое книгоиздательство в России устроено так, что мы можем в этом году даже не узнать о вышедшей книге, - плюс, боюсь сказать, я не знаю, кто из поэтов эту книгу прочтет. Среди тех, кто получил от нас список, были люди, добросовестно спрашивавшие меня: "Где найти все эти книги?" В пределах Москвы я могу им дать адреса магазинов. Но я не смогу рассылать все книги по всей России - а никто по стране большинство поэтических сборников не продает. Да и почему только России? Границы русской поэзии никогда не совпадали с границами России - они пролегают там, где люди пишут на русском языке. Мало того - книги не только пишутся, но и издаются и в Лондоне, и в Берлине, и в Париже, и в Иерусалиме. И, судя по именам авторов, - это интересные, значимые книги, я знаю несколько таких изданий только за последнее время. Знаю - но не все видел, не держал в руках, не могу оценивать. Это наша реальность. На недавнем Биеннале поэтов в Москве замечательные русские поэты со всех концов света часто впервые знакомились не просто друг с другом, а и с текстами друг друга. И московские поэты узнавали о них впервые. Информация о книгах и сами книги циркулируют плохо, и с этим мы ничего сделать не можем. Ну, и еще одно: как человек, имеющий сегодня отношение не только к поэтическому слову, но и к слову "бюджет", не могу забывать о том, что эту премию поддержал Московский комитет по культуре. Поддерживал именно премию "Московский счет", но почему надо из московского бюджета поддерживать премию "Всемирный счет" - неочевидно. Достаточно того - и это с организационно-финансовой точки зрения совсем не просто, - что мы готовы вручать эту премию и немосковскому автору, изданному в Москве.

Р.Ж.: Может ли эта премия как-то повлиять на картину поэтического пространства, существующую у читателя?

Е.Б.: Список лауреатов - это не список чемпионов или рекордсменов мира, - в конце концов здесь не спорт. Мы представляем просто один из взглядов. Абсолютного, всеохватного взгляда на нынешний литпроцесс не может быть сегодня, и не будет и через сто лет. Я вот недавно смотрел список авторов, рекомендованных в школьном стандарте по литературе. "Анна Ахматова - три стихотворения, Борис Пастернак - два стихотворения". Интересно, кто и каким образом определил такую пропорцию: три к двум?

Поэзия сегодня стала абсолютно цеховой - да она и по сути своей цеховое занятие. Я часто слышу: "Вот эти стихи понятны людям, а вот эти непонятны". Но вот эти люди, которым якобы понятно это понятное, - они ведь на самом деле стихов не читают! Поэтому то, что понятно цеху поэтов и непонятно за его пределами, интересно хотя бы этому сообществу, а то, что слишком понятно, не востребовано вообще никем, кроме, пожалуй, рекламы и шоу-бизнеса. Но сегодня, когда мы снова въезжаем в застой, когда снова везде появляется цензура, ситуация меняется. Чем хороша цензура? Она учит людей читать между строк и интересоваться интеллектуальной литературой. Особенно - в заточении, когда начинают читать то, что никогда не стали бы читать на свободе. Нужно восстанавливать связи поэзии с тем читателем, который способен читать, ему нужен некоторый компас. И мнение цеха поэтов в качестве одного из векторов может быть полезно, это бренд в наше брендовое время (ударение по выбору). В конце концов, это поэтический "Оскар", а "Оскар" заставляет смотреть фильмы, на которые в силу отсутствия развлекаловки иначе вообще вряд ли бы кто-то ходил. Та же ситуация с "Букером" - не нашим, а западным: он поощряет хорошие, профессиональные книги, но если бы не "Букер", то их бы многие и в руки не взяли - им не хватает развлекательности. Не говоря уже о Нобелевской премии.

Р.Ж.: Премия оказалась щедрой - на дипломы, специальные дипломы и т.п. - и сильно расслоенной. По большому счету, она растянулась на четыре поколения, на несколько условных поэтических школ. Это планировалось? Ожидалось? Или, в другой формулировке, - какая картина современного поэтического пространства создается благодаря результатам сегодняшнего награждения? Можно ли ее как-нибудь поделить - по поколениям, по направлениям, по каким-нибудь другим критериям?

Е.Б.: Я человек определенного поэтического поколения и верен ему в достаточной степени. Но у меня нет поколенческой замкнутости взгляда, которая, кстати, совершенно не предосудительна. Твой собственный поэтический мир в какой-то момент может оказаться совершенно полноценным и замкнутым, и тогда тебе никто уже не будет в нем нужен - и это совершенно нормальное явление поэтической жизни. Я помню, как четверть века назад в Питере пришел к Кушнеру, читал свои стихи. Я стал называть ему имена значимых, на мой тогдашний, а ныне не только мой взгляд, современных русских поэтов моего круга: Иван Жданов, Александр Еременко, Юра Арабов и другие. Тогда, конечно, трудно было найти их тексты, но у Жданова все-таки уже была своя книжка, да и вообще при желании в Советском Союзе можно было найти все. И я понял, что Кушнеру они не то что неинтересны - они ему не нужны, и он имеет на это полное право. Но сам я другого плана человек, и моя внутренняя незамкнутость, недостаточность заставляет меня интересоваться другими. Когда я в свое время делал антологию новой русской поэзии (она вышла в Бельгии), - а десять-двенадцать лет назад молодая поэзия была гораздо менее структурирована, чем сейчас, узнать ее и разобраться в ней было довольно сложно, - я тогда спрашивал мнения своих друзей-поэтов о тех или иных новых авторах и получал всякий раз ответ, смысл которого: "Зачем нужны они, если есть мы?" И они имели на это право - мы были "задержанным поколением", мы были допущены к читателю - поздно. Но в то же время я считаю, что многослойность нужна. Она может быть не нужна отдельному поэту в его личном мире, но есть общее силовое поле поэзии, и мне самому в этой премии было важно не то, кто первый, кто второй, а кто третий - все это достаточно условно: один голос туда, два голоса сюда, - а возможность понять картину в целом: где происходит сгущение силовых полей поэзии? Вокруг каких имен? И в этом плане премия оказалась очень показательной - разброс огромный. Это и Фанайлова, и Лиснянская, и Ермакова, и такие общепризнанные поэты как Вера Павлова, Юрий Арабов или Юрий Кублановский, и относительно молодые поэты. Кстати, чем хорош реальный процесс - он показывает нам, насколько мы несвободны от стереотипов. Я имею в виду советскую идею о существовании отдельно поэтического молодняка. В СССР, как мы знаем, молодым считался тот автор, которого нельзя было не учитывать, но нельзя было и принять в Союз Писателей, - вне зависимости от возраста. Так, Дмитрий Александрович Пригов ходил в "молодых писателях" лет, наверное, до пятидесяти, а потом сразу стал классиком концептуализма. Так вот, сегодня стало ясно, что рудиментарная идея об отдельном существовании молодых поэтов абсурдна, потому что и Воденников, и Медведев, и Львовский, которые как бы представляли молодое поколение и боролись за "Малый Московский счет", вошли в первую десятку безо всяких поколенческих скидок. Смешно и искусственно отделять Воденникова от Фанайловой на шкале поколений. А вот возникшая уже в ходе подсчета голосов идея премирования дебютной книги кажется мне более осмысленной. Дебютная книга может быть в любом возрасте, и отметить новый голос действительно важно.

А что касается разделения на "традиционалистов" и "авангардистов", вообще разговора о направлениях в современной поэзии... Критики, которые стихов вообще не читают, а только воспроизводят списки имен, потому что им так легче, воспроизводят и традиционные идеи касательно устройства поэзии. Я сам много лет находился в странном положении: я считал себя поэтом гораздо, что ли, более традиционным, чем, скажем, Иван Жданов или Алексей Парщиков, - но в любом списке наши имена шли через запятую, потому что мы общались, читали на одних вечерах, а вслушиваться, кто что читает, для критиков оказывалось слишком большой работой. "Традиционалисты" и "авангардисты" - это клише, оно вообще из других измерений, не отсюда; оно мало что значит. Я сегодня, на вручении премии, слушал тексты - нет, они так не делятся. Я понимаю, что Ермакова считается традиционалистом, а Фанайлова - авангардистом или еще бог знает кем, - но это к их текстам мало относится, их тексты - из одного времени и пространства. Разделение идет, может быть, от того, кто где публикуется, кто с кем дружит. Кстати, для меня в результатах "Московского счета" еще очень важным является такое широкое признание женских голосов в русской поэзии. Согласитесь, что со времен Ахматовой и Цветаевой, и отчасти Ахмадулиной и Мориц у нас вообще не было признанных женских голосов. А женские голоса всегда чище, и когда поэзия интересует не социальным, скандальным, философским, политическим своим измерением, а собственной глубиной и чистотой текста - оказывается, что женские голоса звучат чище. И сегодня, заметьте, мы слышали женские голоса разных поколений: и дебют Инги Кузнецовой, и большая премия, и специальная премия жюри, врученная Инне Лиснянской, одному из самых значимых женских голосов старшего поколения.

Р.Ж.: Когда премия вручается первый раз, то список лауреатов является заявкой. Он говорит о премии больше, чем любой пресс-релиз, чем любое описание концепции, чем устав. Что говорит о премии список награжденных?

Е.Б.: Да много интересного. Ну, например, оказалось, что и представители поэтического цеха иной раз высоко ценят не только то, что N - хороший поэт, но и то, что NN - хороший человек, - кое-где я это ясно вижу в результатах голосования. А еще оказалось, что тектоника сдвинулась: это критика все время говорит об одних и тех же авторах, а поэзия между тем развивается. Да, те, о ком говорит серьезная критика, - серьезные, достойные авторы, хватит сбрасывать всех с корабля современности. Но корабль современности оказался больше и вместительней, чем его описывают наши критики. И еще оказалось, что издатели понимают это лучше, чем литературные журналы и чем показывают наши традиционные табели о рангах. Мы видим, что после советской поэзии и даже постсоветской поэзии - скажем, после поколения, к которому принадлежу я сам, - возникло другое поколение, и оно достаточно внятно, у него свои лидеры и свой голос. Мне нравится предложенное этим поколением выражение "новая искренность" - это очень точные слова, особенно в начале века.

Р.Ж.: Мы сказали, зачем поэзия нужна цеху поэтов, критикам, издателям, самим авторам, - но зачем она нужна власти, теперь, когда в России нет соцзаказов?

Е.Б.: Не надо обольщаться: поэзия нафиг власти не нужна. И слава богу. Я еще помню, как мы все собирались в студии Ковальджи, и Кирилл Ковальджи, связанный с Румынией, рассказывал, что там все обстоит совершенно иначе, чем в СССР. Здесь было опасно именно поэтическое слово, и та же "Юность", где мы собирались, мои критические статьи вдруг напечатала, а стихи - нет, поэтическое слово означало нечто большее, его сильнее боялись, - как говорил Мандельштам о том, что за стихи убивают - значит, это сила. А в Румынии при диктаторе Чаушеску можно было заниматься любым авангардом, потому что Чаушеску понимал, что это никому не нужно. Ну будет 50 экземпляров или той книги - и что? А сегодня поэзии не боятся и власти она не страшна и не нужна. Существует только одно опасение, и оно похоже на опасение перед колдуном: есть что-то странное в ней, в этой поэзии. Черт ее знает, - или бог ее знает, - что там в ней происходит. Да, тиражи нулевые, но с другой стороны - вот Юрий Арабов, титулованный киносценарист, лауреат Каннской премии, - всегда говорит, что он вообще-то поэт, а сценарии - это так, промысел. Мишель Уэльбек, самый модный европейский прозаик, в личных разговорах начинает с того, что он поэт, а остальное - так... Я помню, как Майкл Ондаатже с его знаменитым "Английским пациентом", Букером и прочим в нашем разговоре за столом начинает краснеть, бледнеть и робко предлагать свою поэтическую книжку, объясняя, что вообще-то он - поэт. Это как масонская ложа - непонятно, кто эти люди, что в ней происходит и какая там странная иерархия, в рамках которой всемирно известные персонажи вроде Уэльбека и Ондатже начинают говорить на равных с какими-то босяками, у которых нет ни денег, ни власти, ни славы. У поэзии свое особое положение - и в России прежде всего. И не только относительно власти. Первая книга моих стихов вышла много лет назад во Франции, и там, когда издатель говорил: "Знакомьтесь, это поэт", - это вызывало неловкость, никто не знал что со мной делать. В России же, когда говорят: "Это поэт", - это вызывает некоторый испуг, оторопь: мол, черт его знает, что от этого человека ждать, но в нем есть какая-то своя сила, пусть нам неведомая.

Р.Ж.: Как составлялся список голосующих?

Е.Б.: Вообще говоря, в любой премии со списком голосующих дело обстоит примерно одинаковым образом: он формируется каким-то количеством экспертов. В данном случае - на основе, естественно, выходивших в обозримом прошлом книг, публикаций в основной периодике, попаданий в поэтические антологии... Мы писали в начальном пресс-релизе про список из ста поэтов, а на самом деле было у нас двести имен. И мы этот список не стали авансом вывешивать - хотя бы для того, чтобы не подставлять тех, кто не захочет ответить. Были авторы, отказавшиеся четко и недвусмысленно, - это одно дело, а кто-то просто не ответил - ну мало ли по каким причинам? Я вообще был удивлен, что за такой короткий срок мы, отправив бюллетени двумстам поэтам, получили больше ста пятидесяти ответов. Я рассчитывал максимум на сто. Теперь список ответивших доступен на нашем сайте - но если вы в нем не находите какого-то важного для вас имени, не спешите предъявлять претензии: вполне возможно, что этот автор - среди отказавшихся от ответа или среди тех авторов, которые просто промолчали или, быть может, не получили наших предложений...

А вообще к списку из ста пятидесяти или двухсот поэтов мне предъявляют два вида взаимно исключающих претензий. Один: "А может ли быть вообще двести поэтов? Ну от силы - пять, остальные - графоманы". И понятно, что список этих пяти настоящих будет разный. Есть противоположная реакция: "А почему двести? А где еще вот эти десять?" Да, можно подключить еще десять, - и придет другой человек и назовет еще десять. Любой состав списка может быть оспорен, и мне, в конце концов, этот список приходится заверять своим именем и своей подписью. Дайте мне значимые имена, которых в нем не хватает, - добавим.

Р.Ж.: И все-таки - про список. Вот придет, скажем, председатель секции поэзии Союза писателей России и скажет: "Послушайте, у нас в секции тысяча сто двадцать человек..."

Е.Б.: ...Послушайте, на сайте "Московский писатель" записано три c половиной тысячи человек - только тех, кто входит в профессиональные объединения. Это уже стадион можно заполнить. Мечта Вознесенского, что трибуны стадиона займут поэты, а на арене будет стоять один читатель, виртуально исполнилась на сайте "Московский писатель". И из этих трех с половиной тысяч уж наверно две тысячи считают себя поэтами, но я не буду опрашивать две тысячи поэтов. Точка.

Р.Ж.: Как удается столько лет сохранять позицию человека, который столько лет находится над всеми этими разборками, над схваткой, да еще и может сказать: "На этой премии стоит мое имя. Доверяйте моему имени"? Особенно если этот человек - сам поэт?

Е.Б.: Не доверяйте моему имени. Да и позиция не над схваткой - она в какой-то мере между схватившимися. Мне трудно оценивать собственные позиции, но вот, скажем, в американской "Антологии русской поэзии" я прочитал о себе, что я "являлся точкой равновесия своего поэтического поколения", а Евтушенко в своей антологии писал, что я "наиболее мягкий из представителей" какой-то там группы. Видимо, у меня есть внутренняя готовность не то чтобы к компромиссу, но к тому, чтобы слушать разные голоса. А самое главное - я призываю других вручать другие премии и совершенно не претендую на исключительность. Чем больше поэтов получат премии, деньги, грамоты, дипломы - тем больше я буду рад, даже если это будут те поэты, которых я сам никогда читать не буду. Моя литературная корректность никак не мешает моим личным вкусам. Не думайте, что я сам прочту все шестьдесят книг, которые представил. Нет. Есть книги, которые я закрою сразу,- даже среди тех, авторам которых я сегодня вручал дипломы. И это мое право.

Р.Ж.: Вы не только в поэзии между группами, еще и между поэзией - и властью...

Е.Б.: Да, честно говоря, не так чтобы особенно "между"... Я ведь мало сейчас пишу, практически вообще не пишу. И именно этот пробел я заполняю прочей своей деятельностью. Как справедливо писала Цветаева по куда более достойному поводу, по поводу Мандельштама, - "был в ужасном состоянии, когда не писал, а не писал он почти всегда". В такой ситуации каждый поэт чувствует в себе дыру - и затыкает ее, чем может. Вот на Биеннале поэтов мы предлагали затыкать ее водкой "Стихотворной". Есть и другие варианты. А у меня всегда был общественный темперамент - так и затыкаю дыру.

Р.Ж.: Помогает?

Е.Б.: Вы знаете, странное представление об отношениях поэта с властью сложилось из-за пушкиноцентричности нашей поэзии. Я хочу напомнить про Гаврилу Державина, который был губернатором - что требует гораздо большей хозяйственной деятельности, чем положение депутата, особенно в период становления губернии. Я хочу напомнить о том, что Грибоедов и Тютчев занимали немалые посты, - и это нормальная традиция, жестоко оборванная большевиками; я был бы рад, если бы она возродилась. Меня часто вдохновляет один не самый известный и не самый популярный текст Бродского - а именно его речь при назначении его поэтом-лауреатом США. Тогда он предложил - и не просто предложил, а осуществил, я потом был в Америке и видел результаты! - целый ряд мер по пропаганде поэзии. И это была речь не только поэта, но и чиновника.

Р.Ж.: Вам удается при этом примирять поэзию с властью, а власть с поэзией - не только внутри себя, но в целом?

Е.Б.: Не знаю, удается ли мне их "примирять", но вот что очень важно: в любом разговоре с представителями власти я не хочу менять - и не меняю - свой язык. Это наверняка немного шокирует, это кажется непривычным - когда я говорю в правительстве Москвы или в коллегии Министерства образования так же, как говорю сейчас с вами. Но с другой стороны - это непривычно, это заставляет прислушаться. Я не хочу играть на чужом поле, и поэтому же в своей политической деятельности пользуюсь не "коридорами власти", а публичными и медийными жестами: я проиграю в "коридорах", я их хуже знаю. Я хочу достичь результата, и достигаю его там, где умею действовать, - играя на своем поле, говоря на своем языке. Иначе я не выиграю.

Беседу вела Линор Горалик