Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / < Вы здесь
На фоне стальных кораблей, или 25 лет премии Андрея Белого
Pепортаж с юбилейным анамнезом

Дата публикации:  25 Декабря 2003

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Вручение премии Андрея Белого-2003 состоялось 20 декабря в Европейском Университете (СПб). За столом сидел Глеб Морев и двое, из четырех, лауреатов - Михаил Айзенберг и Владимир Топоров. Остальные члены Комитета (кроме оставшейся в Москве Ирины Прохоровой) расположились в первом ряду. Зрительные ряды стояли полукругом, полукруг же был разъят на две половины, образуя в середине промежуток малый. Поэтому любой, выходивший в центр зала сказать речь, мог говорить, либо обращаясь ко всем сразу, - и тогда непосредственно перед его третьим глазом была неуютная пустота, - либо к какой-то одной из равнообитаемых зала половин. Почти все ораторы бессознательно избирали второй путь, стоя спиной к членам жюри и сидящим за ними слушателям (включая и автора этих строк). Зато - лицом к двери, в проеме которой постоянно, как комиксы, возникали знакомые лица многочисленных опоздавших.

По традиции последних лет Морев вел церемонию. Он поприветствовал собравшихся, напомнил, что Премии исполнилось двадцать пять лет и предоставил слово основателю Борису Ивановичу Иванову, который прочел год из года переписываемый, почти слово в слово, доклад: самиздатский журнал "Часы"; первая негосударственная премия; вторая литературная реальность; психологическая поддержка автора; выживание Премии в разные времена, и т.д.

Затем приступили к вручениям. Елена Фанайлова, член Комитета последних лет и сама недавний лауреат (1999 г.), представила Айзенберга, награжденного за "бла-бла-бла... чеховскую ноту... бла-бла-бла". Фанайлова сказала, что его стихи только кажутся человеческими, а на самом деле они не человеческие, потому что их нельзя измерить и определить. В ответном слове Айзенберг заявил, что литературные премии это хорошо, потому что они показывают всем, кто лев толстой, а кто покурить вышел (передаю не слова, но суть). Еще он добавил, что событие - это происшествие, в котором был обнаружен смысл, и поблагодарил Комитет за то, что тот оформил событие из происшедшего с ним, с Айзенбергом, сборника стихов. Сказав это, лауреат стал внимательно смотреть, кто ему аплодирует, а кто нет. Кажется, аплодировали все.

Следующей номинацией была проза. Вступительное слово кратким артистическим экспромтом произнес Аркадий Драгомощенко - и слушать его, как всегда, было истинным наслаждением, несмотря на то, что фэн-шуй зала не пощадил и его. Со ссылками на Упанишады и изучавшего их Владимира Топорова, повернувшись к нам спиной, Аркадий Трофимович сказал, что писатель охотится за расколотой и скрывающейся речью, дабы сложить ее части воедино. И добавил, что такова, хочется думать, и Рита Меклина, с каковой он знаком с восьмидесятых, если я не путаю, годов, ибо были они соседями.

Поскольку с 1993 года Меклина живет в Сан-Франциско, бутылку водки и рубль (я яблоком повисло в воздухе) получала за нее ее подруга-родственница. Она же и зачитала присланное Меклиной ответное слово. В нем писательница сообщила о том, что уехала из Ленинграда, не различая Мойку с Фонтанкой, но теперь этот город вновь обретен ею через литературу, через прочитанные книги и через собственное ее письмо, в котором она, бесконечно далекая от физических его реалий, строит "собственные вымышленные пути сообщения, прокладывая рельсы между... Ленинградом и Турином, Питером и Патагонией". Вне глубинной связи, скорее в качестве сигнализаторов элитарности в тексте было упомянуто несколько сакральных авторов позднего советского андеграунда (и лауреатов Белого) - ленинградец Леон Богданов и москвич Е. Харитонов. Интересно, что Харитонова - тоже как произвольный пример гениального литератора и, возможно, как лауреата Премии - упомянула и Фанайлова, несправедливо добавив, что его творческий "сигнал" не имел со своим временем ничего общего. В литературном настоящем особенно интересно то, как оптически меняется его прошлое. В этом смысле индекс и характер цитируемости упомянутых писателей ярко указывает об их обретенном спустя десятилетия каноническом статусе.

Знаменитого семиотика Владимира Топорова представила его коллега Елена Душечкина. Когда она зачитывала по бумажке свою речь, кто-то неожиданно крикнул: ПОКОРОЧЕ! Все обернулись и увидели сидящего на заднем ряду никому не известного юношу в красном пуловере, который с пьяно-наглой пугливостью взирал на собрание, кажется, сам испугавшись собственного окрика. В возникшей наадреналиненной тишине выступавшая продолжила, а в дверном проеме мелькнула чеширская улыбка светского Михаила Берга (кажется, единственная жизнерадостная реакция на случившееся). Потом, на неофициальной части, я спросил Берга, чему он так развеселился, и получил ответ: "Ну как же - петербургский вечер не бывает без скандала..." Тем не менее случившееся я бы определил как микроскандал - молодого человека не выставили, и мне довелось видеть, как он мирно общался с кем-то на последовавшем за вручением фуршете. В общем, Душечкина без помех дочитала свою речь (возможно, подсократив), а академик в ответном слове сказал, что ему очень приятно.

Внеконкурсная премия "за заслуги перед русской литературой" была торжественно вручена второму отсутствовавшему, на сей раз по болезни, лауреату Андрею Монастырскому. Виктор Лапицкий начал свою речь с несколько натянутого образа "Святой Троицы - Кабакова, Монастырского и Гройса", отметив, впрочем, трудность точного определения ипостаси каждого из них. Однако нашего лауреата, продолжал оратор, всегда называли "гуру". Отдельно Лапицкий отметил универсализм творческих исканий Монастырского (литература, музыка, акционизм и т.д.), его творческую бескомпромиссность и далее сосредоточился на "трагизме искусства", которое в двадцатом веке лишилось и своего предмета, и принципов своего описания, и в итоге оказалось сконцентрированным в одинокой личности самого художника. Александр Скидан зачитал любопытное письмо, присланное Монастырским по случаю его награждения. В письме Монастырский выражает "глубочайшую признательность и благодарность" и перечисляет свои многочисленные литературные занятия на протяжении жизни. Так, оказалось, что в девятом классе, в 1965 году, шестнадцатилетний будущий гуру и лауреат Белого посещал литературный кружок при Дворце пионеров. "Там был большой стол, за которым мы все сидели, и руководитель этого кружка часто говорил, указывая в мою сторону (я сидел там со своим школьным приятелем): "А вот здесь у нас сидят молодые поэты под знаменем символизма". Кстати, этот кружок во Дворце пионеров очень важен, на мой взгляд, для истории неофициальной советской поэзии того времени - до меня туда ходили смогисты - Губанов, Юля Вишневская и другие, там я познакомился с Л. Рубинштейном". Также Монастырский рассказывает о том, что в итоге пришел к "элементарной поэзии как особому виду поэтической событийности, необязательно связанной с текстом", и сообщает, что в октябре этого года группа "Коллективные Действия" закончила восьмой том "Поездок за город" и осуществила свою сотую акцию.

После вручения началась неофициальная часть, а именно фуршет. И пока все постепенно перетекают в роскошный банкетный зал с позолотой, лепниной и старорежимными высокими окнами, мы плавно перейдем к анализу общей ситуации, в которой сейчас находится Премия Андрея Белого. Выбор лауреатов этого года сложно рассматривать в отрыве от ситуации, сложившейся с Премией последние годы, а ситуация последних лет, в свой черед, взывает к общей предыстории. И сегодня совершить краткий экскурс в прошлое тем более уместно, что Премии в этом году исполнилось четверть века.

Изначально, в 1978 году, Премия задумывалась попыткой нормализации живого (в те годы это значило: альтернативного, неофициального, неподцензурного, фактически и юридически подпольного, "андеграундного") литературного процесса; формой создания собственной Табели о Рангах, не имеющей ни практически, ни теоретически ничего общего с официальной советской словесностью тех лет. Имя Андрея Белого как важнейшего представителя отечественного модернизма, автора крупнейшего романа о Петербурге и симбиотической фигуры, имеющей ко всему прочему неоднозначную историю взаимоотношений с Советской властью, пришлось как нельзя кстати.

Премиям вообще не свойственно забегать вперед. Уже в самом устройстве этого института заложена определенная реакционность и консерватизм - воздание за нечто свершенное, признание заслуг, инвентаризация ценностей, перераспределение уже произведенного. Однако и с мохнатых девяностых, и сейчас, с лысой горы нулевых, очень хорошо видно, насколько бодро шел "Белый" в ногу со временем. Практически не отставая, а иногда даже являя чудеса прозорливости. В товарах мы ценим сочетание "цена - качество"; говоря о премиях, имеет смысл выделить пропорцию "лауреат - год награждения". Вспомним тех, кто получил "белого" первым.

Аркадий Драгомощенко до сих пор, спустя двадцать пять лет, несмотря на свою известность, воспринимается даже филологами как поэт "авангардный" (в буквальном, а не искусствоведческом смысле этого слова) - не говоря уже о стремительной его прозе, за которую он был награжден. Борис Гройс уже больше двадцати лет проживает в немецкоязычных странах, однако и там он преподает на преимущественно "контемпорарных" университетских площадках, по сей день сохраняя репутацию модного, при всей своей успешности, профессора. Уже два с половиной года с нами нет Виктора Борисовича Кривулина, но его поэзия и сегодня отнюдь не смотрится ретроградной. Читаем список кораблей далее: Саша Соколов и уже упоминавшийся Евгений Харитонов (к сожалению, посмертно - зато в самый год смерти), Эрль и Горнон, Парщиков и Жданов, Мамлеев (в 1991 году) и Кондратьев - все это выхваченные почти наугад авторы, парадоксальная "неконвенциональность" которых на традиционном литературном море до сих пор ощущается всеми органами чувств.

В конце восьмидесятых феномен под названием "андеграунд" начал постепенно исчезать, причем не только в СССР, но и во всем мире. Вслед за явлением андеграунда, не мешкая, в историю сыграло и его понятие. Теперь оно работает в архиве, где обозначает вполне конкретные грибковые образования в литературе, музыке, искусстве 60-70-80-х гг. Однако в отличие от тихо скукожившегося западного (смерть которого особенно хорошо видна в музыке - на примере так называемой альтернативной музыки), отечественный андеграунд скончался в весьма болезненных судорогах. Идеологически андеграунд был в целом ориентирован на Запад в качестве антисоветского резистанса, поэтому превращение новоиспеченной Российской Федерации в экстремальную часть третьего мира было для него убийственным. К тому же идеологической его смерти предшествовали общественные потрясения. Бандитизм ударил андеграунду по голове, а рынок обокрал его как лоха. Пострадавший очнулся в больнице, и все бы ничего, поправляться да выписываться, но тут наступили 90-е, которые отключили андеграунду кислород. Общие 90-е - что на "Западе", что у нас. Несостоятельной оказалась базовая претензия андеграунда на эстетическую ценность. Как-то одновременно всем стало ясно, что эта ценность решительно не окупает полагающихся андеграундному статусу затрат. Параллельно этому невеселому открытию единственной, всосавшей в себя все и вся, формой актуального арт-существования были признаны китч и вообще поп-культура, наиболее живой частью которых стали клубы, реальные и виртуальные. И вот, с восходом ельцинизма, отечественный андеграунд облупился и рассыпался. Кто выскочил на свет и превратился в глянец; кто растерял символическую ценность и однажды проснулся бомжом без паспорта.

Долгое время думали, что "Белому" не выжить. Этот период хорошо виден по периоду с 1989-го по 1996 гг., когда Премия вручалась лишь дважды. Любой близкий наблюдатель и любой участник Комитета подтвердит, что "Белый" неоднократно умирал - как правило, в силу радикальных внутренних противоречий между его членами, однако в 90-х наступил такой системный кирдык, что дальше, казалось, некуда, деятельность мозга прекратилась, температура упала ниже нуля, тело околело. Вспомним, что мы имели тогда, да и сегодня, по премиям. И зададимся в очередной раз ужасным эдиповым вопросом: какую из них, собственно, волнует современность? ...Современная литература? ...Сегодняшнее слово? Поразительный факт, который нелишне еще и еще раз проартикулировать: кроме сегодняшнего юбиляра, в нашем литературном отечестве, вопреки какому-никакому рынку с его обещанной падкостью на "новое", нет ни одной премии, чьей официальной установкой является современная мысль и современная словесность. Есть организации, награждающие за ремесленные, более или менее удачные промыслы в традиционных и глубоко отчужденных от сегодняшнего дня жанрах; существуют премии для "своих" и несколько официозных, оторванных и от мира бестселлеров, и от интеллектуального чтения учреждений, однако никто не награждает даже пятью копейками за "обновление принципов письма" и "радикальные инновации в сфере тематики и художественной формы". Если же говорить о науке, то "Белый" - единственная в России премия, чьи шорт-листы адекватно, без иронии, отражают уровень сегодняшней критики и исследовательской мысли. Но вернемся в девяностые.

В силу разных обстоятельств, во многом связанных с обновлением состава жюри, кризис был все-таки преодолен, и начиная с 1997 года мы видим, что Премия объявляется и присуждается ежегодно, строго в конце каждого года и, каламбурно выражаясь, как "часы" - но уже не машинописно-самиздатские, а как бы механически-типографские. Вхождение в Комитет Глеба Морева, а затем Ирины Прохоровой (в качестве постоянных членов) словно дисциплинировало "петербургских идеалистов" - вручения по всем номинациям происходят теперь исправно, вне зависимости от качества собранного урожая и настроения членов жюри. Однако и статус Премии, и характер ее взаимоотношений с окружающим миром тоже существенно переменился. Так, заявленное официальное сотрудничество с Издательским домом "НЛО" (книжные публикации номинантов и лауреатов, выпуск специальных поэтических серий) теоретически и практически означает многоуровневое влияние Прохоровой на формирование шорт-листа и существенное ее влияние на Комитет при выборе победителей. То есть, хорошо это или плохо, но Премия стала инструментом издательской стратегии "НЛО". В плане публичной политики можно сказать, что Прохорова и Морев явились своеобразными агентами истеблишмента, привлекшими к Премии бОльшее внимание СМИ и пролоббировавшими ее определенную "московизацию" (отмечаю сие нейтрально, без традиционной питерской ксенофобии).

Ранее, в дорыночную эпоху для герментичного объединения литераторов была невозможна нынешняя перформативность премиальной политики, игра на общественных ожиданиях и столь охотное использование, от случая к случаю, легкой скандальности. Все эти перемены, а также явная демократизация Премии, особенно заметная в области поэтической и, тоже, но меньше, в "прозе", частенько заставляют поморщиться верных ее ценителей - истинных эстетов и снобов. Важно, однако, честно отметить, что это изменение курса не означает ни деградацию, ни подмену решаемых Премией задач. Речь именно о совершенно новом, лет пять назад восставшем из ада институте, сменившем лицо и характер, но в целом продолжающем следовать некогда заявленным принципам. Так, если взять наиболее спорную и неровную номинацию √ поэтическую, - мы не увидим никакой коррумпированной логики либо идеологически злокозненной последовательности. Отличный сидящий в тюремной психбольнице поэт Василий Филиппов (2001 г.) уравновешивается консервативно "чеховским" Михаилом Айзенбергом в домашних тапочках (2003 г.), присутствие воронежской школы (Фанайлова, Анашевич) - суперкнижным Михаилом Ереминым (1998), а прошлогодний Михаил Гронас - "свидетельством неравной борьбы" с 17-дюймовым "уделом поэта", то бишь Ярославом Могутиным (2000 г.).

Другое дело, что с изменением статуса Премии изменился и смысл ее награждения. Функции диктата культурной политики пришла на смену функция признания уже существующих моделей, перспективность которых была установлена ровно этой же самой Премией десятилетия назад. Не удивительно ли, что очень многих бесспорных лауреатов последних лет (Пятигорского, Смирнова, Сорокина, Рубинштейна, Кузьминского и др.) можно было смело наградить бутылкой водки, яблоком и рублем еще в восьмидесятых, лишь самую чуточку видоизменив формулировки? Вот и теперешнее присуждение выдает явную одышку - либо Премии, либо уходящего литературного года. Из четырех присуждений последние два, Топорову и Монастырскому, невозможно не приветствовать, однако и то, и другое выглядят несколько запоздавшими признаниями заслуг. Награждение Михаила Айзенберга уже не так бесспорно, однако и это решение, по сути, консервативно и ностальгично. Водка же и рубль, улетевшие в Америку к Маргарите Меклиной, читаются как большой кредит доверия, уверенность в лояльности лауреатки, запрограммированный "прокат" Пелевина (как мы уже отмечали выше, игра на ожиданиях - то есть номинирование знаменитости с ее последующим ненаграждением - стала в определенный момент неотъемлемой составляющей политики "Белого") и счастливая звезда этой интересной писательницы, которую мы, ничуть не противореча вышесказанному и не кривя душой, искренне поздравляем.

В заключение отметим, что в сегодняшней России, когда основным Собеседником интеллектуала опять становится не рынок, а серая государственная машина с фальшивым идеологическим буфером; когда мы все очутились (не сказать чтобы неожиданно) в однопартийном автократическом обществе, характеризуемом абсолютной властью одного законно избранного и всенародно любимого Президента, - андеграунд как будто имеет шансы возродиться в новом, доселе неведомом обличье.

Причем будущий сугубо онтологический героизм его функционирования (как и любой неподотчетной властям культурной деятельности - каковой всегда и была Премия имени Андрея Белого) будет тем более впечатляющим, что, в отличие от периода советского застоя, никакого спасительного Запада у нас с вами больше не существует.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Евгений Майзель, Живой журнал словами писателей /19.12/
Выпуск 23. Последний Звук прыгает, общий строй атонален. Чтение опционально.
Устные мемуары (5) /18.12/
Я очень хорошо помню, как утром за завтраком мой отец, очень корректный, мягкий человек, говорил моей маме: "Маришенька, друг мой, не пускай ты к нам, пожалуйста, в дом господ футуристов".
Сергей Солоух, На мокрой стороне кровати /17.12/
С большой государственной машиной, как с Господом Богом. Любви не может быть. Только порка. Два варианта. Номер один - зажмет в углу и разменяет. Второй - сначала скажет, что глаза красивые, а уж потом четыре раза с другом пополам.
Выборы книг. Тур третий /16.12/
Что читают люди, создающие интеллектуальный климат России? Есть ли, по их мнению, книги, способные повлиять на политические предпочтения читателей? На вопросы отвечают Александр Агеев, Дмитрий Быков, Борис Кагарлицкий, Артемий Магун, Глеб Морев, Алексей Цветков.
Павел Басинский, Потемщики сраму не имут /11.12/
Я скажу, что происходит. Бульварная газета нагло, по-хамски и последовательно травит крупнейшего русского писателя. Травля, издевательства эти сознательно приурочены к 85-летию Солженицына.
предыдущая в начало следующая
Евгений Майзель
Евгений
МАЙЗЕЛЬ
daseiner@rol.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100