| Русский Журнал
/ Круг чтения / www.russ.ru/krug/20031226_krit.html |
|
Это критика Выпуск 20 Дата публикации: 26 Декабря 2003
Русский Журнал: Никита Львович, вы несколько раз говорили, что "серьезная" русская литература находится в кризисе и ваши надежды сейчас связаны скорее с жанровой беллетристикой. Вы видите в этом естественную актуализацию младшей линии или же это необратимый процесс: "мир, как мы его знали, подходит к концу", и литература превращается в средство развлечения, конкурирующее с боевиками и компьютерными играми? Никита Елисеев: Позвольте, но "естественная актуализация младшей линии литературы" как раз и означает, что "мир, как мы его знали, подходит к концу"... По крайней мере, я так понимал и понимаю формалистов, у которых я вычитал эту самую мысль насчет "актуализации младшей линии". Иное дело, кто это "мы", знавшие мир, который подходит или уже подошел к концу? Я, к примеру, уже столько миров увидел, подошедших к концу или вовсе кончившихся, что впору завопить: "Мы, мы, мы, что за странное слово? Неужели они - это "мы"?" Иное дело, что я не то чтобы надежды связываю с жанровой беллетристикой. Нет, нет, здесь потребно иное слово. Не надежда, а... прогноз, что ли? Диагноз? Здесь не радостный клич Льва Лунца "На Запад! К Стивенсону!" и не веселое довлатовское "Долой Пруста и Джойса! Да здравствуют Виталий Бианки и Борис Житков!". Здесь такая... мм... печальная констатация факта - "литература превращается в средство развлечения". То есть умирает. Или не умирает? Я не знаю. Понимаете, мне кажется, что если литература будет только средством развлечения, то она попадет на то поле, где ее побьют. Футбол - азартнее, шахматы - интеллектуальнее, фитнес - здоровее, кинематограф - зрелищнее. Конкуренции с боевиками и компьютерными играми литературе не выдержать. Я, кстати, если и хвалю современные жанровые книги, то как раз такие, в которых развлекуха (so?), экшен (так, что ли?) не более чем средство решения... мм... извините, высоких, внелитературных задач. Идеология "решателей" этих задач может быть мне - мягко говоря - не близка, но я ценю энергию, пусть это будет даже энергией ошибки, как в "На будущий год в Москве" Вячеслава Рыбакова. Видите ли, я люблю писателей, которые уважают читателей. Писателей, которые стараются писать интересно, но уверены в том, что читателям интересен не один только экшен. Господь с вами (ними, нами), а у ругаемого-хвалимого Тарантино в "Бешеных псах" что? Экшен? Да там полфильма разговаривают - и на какие темы! Вслушайтесь: "Потому что она испытала боль, вот и полюбила. Ей больно, очень больно, а казалось бы, со всем городом переспала! Поэтому песня и называется "Как девственница". Мне, к примеру, ругаемая-хвалимая "Орфография" Дмитрия Быкова по сердцу, постольку поскольку там остросюжетная история соединена, сцеплена с нетривиальными - ей-ей! - мыслями и чувствами касательно положения интеллигенции в мире, который подошел к концу... РЖ: Существует ли сегодня деление русской литературы на питерскую и московскую? Н.Е.: Не знаю. Наверное. Питер все-таки очень странный город. Не похожий ни на Москву, ни на другие русские города. Может быть, это мне только кажется так? Я ведь живу в Питере, а в прочих городах - наездом, набегом, пробегом. Хотя, знаете, уж очень это хорошо получилось у Давида Самойлова в "Кломпусе":
чтобы быть вовсе фикцией. РЖ: А по каким параметрам можно провести эту границу? Н.Е.: Очень точно и верно провел разделительную линию между питерской и московской литературами Дмитрий Быков. Он сравнил "Невозвращенца" Александра Кабакова и "Не успеть" Вячеслава Рыбакова. И там и там - антиутопия, написанная в одних и тех же обстоятельствах поздней перестройки. И безнадега вроде бы одинаковая. Но то-то и оно, что "вроде бы"... У Рыбакова как-то все лиричнее, карандашнее. "Невозвращенец" - пышное московское барокко. А "Не успеть" - грустный и черно-юморной питерский романтизм. Не успеть, господа-товарищи, вырастут у нас крылышки, и никто нам не поможет в борьбе с внезапной нашей ангелизацией. РЖ: А почему вы, петербургский автор, печатаетесь по преимуществу в московских журналах? За этим стоят какие-то эстетические разногласия с "питерской словесностью" в ее нынешнем виде? Н.Е.: Такой есть анекдот про советский знак качества: человечек ноги растопырил, руки раскинул: извините, мол, так получилось... Вот и я... Никаких особенных разногласий у меня нет ни со "Звездой", ни с "Невой". Ну, получилось так. И потом, я же печатаюсь в питерских журналах! В "Собаке.ru", в "Календаре", в "Эксперте Северо-Запада". Хотя да... это же не специально-литературные журналы. В общем, простите, не могу ответить на этот вопрос. РЖ: А кроме Питера-Москвы, какие оппозиции в русской литературе актуальны сегодня, когда прежние (эмиграция - метрополия, либералы - почвенники, радикалы - традиционалисты) вроде бы сняты? Н.Е.: "Масскульт" и "серьезная литература"? Нннет. Не получается. Для оппозиции необходимо отторжение, неприятие, а в случае с "масскультом" и "серьезной литературой" - или снобистское незамечание с той и с другой стороны, или... тово-этово... (см. выше, нет, нет, еще выше) плодотворное взаимопроникновение. Сходу-сразу вспоминается Пелевин или его протагонист Сорокин (в лучших своих произведениях). А впрочем, мне вообще-то стоит заткнуться по поводу "масскульта". Я ведь (к стыду своему) не читал "женских детективов": Маринину, Донцову, Устинову, а там... Фу ты, извините, я же об оппозициях. Эк меня занесло... Может, художественная проза, "беллетристика" и невыдуманное, "нон-фикшн"? Мне, например, интереснее читать невыдуманную прозу о войне Елены Ржевской, чем всякие эротико-мистические страсти-мордасти в "Голой пионерке" Михаила Кононова. Но это - факт моей биографии, а не общелитературной ситуации. Беллетристический, реалистический "Генерал и его армия" так же не противостоит воспоминаниям Левки Рубинштейна (не спутайте десантника с поэтом), как и беллетристическая фантастическая "Голая пионерка" не противостоит "Дусину деньку" Ржевской. То есть мне-то кажется, что противостоит, но это потому мне так кажется, что мне очень не нравится "Голая пионерка" и очень нравится "Дусин денек". Однако это - "воинствующий субъективизм", как сказал бы Николай Ленин (Владимир Ульянов). Объективной оппозиции здесь нет. Настоящего противостояния здесь нет. Да. Рискну утверждать: нет никаких оппозиций в современной русской литературе. Современная русская литература от канализованного состояния при соввласти (самиздат-тамиздат и просто-издат, традиционалисты и радикалы, либералы и почвенники) перешла к состоянию диффузному, болотистому, атомизированному. Ну какие уж там оппозиции (литературные), когда в "Завтра" печатается Тимур Зульфикаров, взорвавший (по собственным словам) "золотую клетку" русского стиха? Клетка эта, на мой взгляд, не "золотая", а "биологическая", поскольку
но это на мой (с Ходасевичем) взгляд. Может, мы ошибаемся? Да, я об оппозициях. Так вот - повторюсь - их нет, этих оппозиций. Каждый за себя, один Аполлон - за всех. (Я имею в виду бога, а не поэта и премию его имени.) РЖ: Если верить вашему эссе о Елене Фанайловой, то все беды современной русской поэзии от бардов. Как вы относитесь к бардовской традиции? Вы не признаете ее вообще или вам несимпатичны попытки "письменной" поэзии опираться на поэзию "голосовую"? Н.Е.: Сейчас я буду каяться и хвастаться. Я очень плохо выражаю свои мысли. Остается успокаивать себя тем, что мысли мои слишком неожиданны и парадоксальны, чтобы выразить их достаточно точно. Мне очень приятно, что вы читали и помните мое эссе о Фанайловой, но в данном случае я чувствую себя, как тот бакалейщик из "Швейка", которого волок полицейский со словами: "Я тебе покажу, как нельзя требовать от солдат Австро-Венгрии победы, когда с ними так обращаются!". Бакалейщик, как известно, лопотал, что у него лавка и он совсем не то хотел сказать! Лавки у меня нет, но я не то хотел сказать. От бардов у современной русской поэзии все беды и победы. Вернее, все беды-победы. Понимаете? Это все та же "актуализация младшей линии литературы", что и в прозе. Если верх берет циничная развлекуха, то это - беда, а если наивность, непосредственность, открытая эмоция, то это - победа. В конце концов, я очень люблю поэзию Дмитрия Быкова, а уж там бардовского, окуджавского завывания - ууу.
В конце концов, какой замечательный поэт современной России - Михаил Щербаков. А уж он-то - бард из бардов! Патентованный бард, бард par excellence. И потом, что означает "попытки "письменной" поэзии опереться на поэзию "голосовую"? Я старомоден. Поэзия для меня прежде всего произносима. Она, будучи записана, только то и делает, что пытается опираться на "голос". Сколько бы ни были корявы стихи Сергея Стратановского или Николая Кононова, но они - произносимы. Интонируемы. Кононов - тот просто поет, даром что без гитары:
Нет, нет, если в моем эссе о Фанайловой вы вычитали нотки неуважения к бардам, то mea culpa, я не предугадал, что мое слово отзовется эдаким боком. Бардовская традиция - это, понимаете ли, вроде джаза. Ну, как бы это пояснить... Вот однажды я слышал, как поэт и переводчик Валерий Шубинский рассуждает о кризисе в современной американской поэзии: мол, если что и выведет эту поэзию из кризиса, так это джаз. А нашу поэзию из кризиса выведет бардовская песня. РЖ: Хорошо, а рок-поэзия существует как литературный феномен? Н.Е.: Отважно и безоглядно скажу: существует. Яна Дягилева - чем не поэт? Чем не рок? Соединим и получим: рок-поэт. РЖ: Некоторые наблюдения из ваших эссе (о Набокове и Селине или Бунине и Достоевском) выиграли бы в убедительности и признании литературоведов, будь они несколько более академически оформлены. Согласны ли вы с таким утверждением? И не привлекает ли вас академическая манера письма? Н.Е.: Спасибо. Я просто не умею, не научился академически оформлять свои мысли и наблюдения. Но мне кажется, что истине все равно, в какой одежде появляться. Я так думаю и потому так выражаю свои мысли. Если бы я думал по-иному, то и выражение мыслей у меня было бы иное. Меня не привлекает академическая манера письма, потому что она не моя. РЖ: А как вы относитесь к традиционному литературоведению? Н.Е.: Я прекрасно отношусь к традиционному литературоведению, только себя в него не отношу. Не оно плохо и не я хорош, а просто мы - другие, разные. Оно - традиционное литературоведение, а я - Никита Елисеев. РЖ: Существует ли в современной русской литературе и критике розановская традиция? Если да, то плодотворна ли она? И относите ли вы к ней себя? Н.Е.: Ну вот видите, вы сразу мне и пару нашли; да нас там целая компания - вы правы. Просто я не рискну назвать Самуила Лурье, или Виктора Топорова, или Льва Аннинского, они-то все разные и могут обидеться, де, а нас-то куда? Кто вас уполномочил нас эдак "скомпанировать"? А вот все ж таки рискнул. Заметьте, что Андрея Немзера или Ирину Роднянскую, к примеру, я в эту "компанию" не внес. Другие. Не розановские. А в Бенедикте Сарнове или в Станиславе Рассадине, как ни странно, "розановское" имеет место быть. Да: самая мощная традиция современной русской литературы и критики - розановская. А коль скоро она (эта традиция) столь мощна, то, стало быть, в ней плодотворного ровно столько же, сколько губительного. Конечно, конечно, он (Вас. Вас. Розанов) - Царь Прозы Новой, и, конечно, конечно, конечно, это царствование куда как опасно. Здесь Андрей Немзер прав. Возвратимся все к тем же овечкам "актуализации младшей линии", к детективу, мелодраме, бардам, вот и розановщина пристегнулась - тенденция, однако, а уж как вывезет, как выедет - к гибели и жалкому всхлипу, взвизгу, или к гибели и взрыву, или к нормальной, естественной жизни - ну, это как при демократии: кого выберут. Просто надо помнить и знать, кто ты и что делаешь, ну и быть готовым к ответу за сделанное. Вот и все. РЖ: Вы стали в этом году лауреатом "Тенет", заняв первое место в разделе "Литературно-критические статьи" (кстати, впечатление было странное: будто игрока высшей лиги пустили поиграть с дворовой командой - я не про премию в целом, а про конкретную номинацию). В связи с этим: как вы относитесь к институту литературных премий, в частности сетевых? Помогают они литературе, мешают, не влияют вовсе? Н.Е.: Да ну, прямо-таки "игрок высшей лиги". Скажете тоже... Литература (сейчас протру очки-велосипед) не спорт, там что-то иное. Кстати, поэтому я с сомнением отношусь к институту литературных премий, но не осмелюсь утверждать, помогают они литературе или мешают, я же не социолог литературы. То, что влияют, - точно, но в какую сторону? Не знаю. Мне, например, премия "Тенет" помогла финансово. Я вернулся из отпуска без копейки, а тут - бац! Премия! Деньги, хорошо... И вовремя прислали, как и обещали. У меня, знаете, такая заниженно-завышенная самооценка, с одной стороны, а с другой стороны - такая завышенно-заниженная оценка современной литературы, что мне... мм... странны разговоры о высшей лиге или дворовой команде. Я, может, и в высшей лиге, но далеко не Пеле. Ну и Лев Пирогов тоже, знаете, не Марадона. Так что уж там - высшая лига, высшая лига. Фу ты, неловко как-то. Получается, что я оправдываюсь и тем самым подвожу и обижаю людей, давших мне премию. Нехорошо-с. Но будем надеяться, что они не обидятся. Я им за премию очень и очень благодарен, как может быть благодарен любой пишущий, когда он понимает, что его прочли и что ему благодарны за то, что он написал. РЖ: Вопрос к вам как к человеку, системно работающему в разных "средах": отличается ли чем-то принципиально сетевая критика от критики бумажной? И шире: существует ли феномен "сетературы"? Н.Е.: Не знаю. К стыду своему, мало знаком с "сетературой". Должна отличаться. Большей раскованностью, если угодно, безответственностью. Не свобода, но воля! Срифмую -
Впрочем, здесь же и вполне профессиональные критики действуют. Сергей Костырко пишет. Быков, которого я трижды помянул, орудует вовсю. Ну его-то работоспособность, меня просто... как это... валит наземь, о-шелом-ляет и о-пешивает, так что я без шелома и пешком волокусь по пыли. Молодость, молодость... Феномен "сетературы", может, в чем-то схож с черновиком? Огромным черновиком литературы? Или с письмами другу, врагу, самому себе? Странным таким эпистолярным жанром, эхом XVIII века? Или такой, знаете, акварелью, если брать живописные сравнения, или карандашным наброском? Когда работают легко и быстро и без эскизов - ррраз, и намазюкал. А клиент-реципиент скуксится: мда, мол, если вы скажете, что это не Пикассо, я вам поверю без честного слова. РЖ: Вы сознательно выбрали для себя имидж анфан-террибля современной российской критики и работаете на него? Н.Е.: Ух, ну до чего же приятно. Нет, нет. Ни за что и ни в каком случае! Очень хорошо и славно, что меня считают анфан-терриблем, но не я выбирал этот имидж. Я даже не знал, что (судя по вашим словам) этот имидж выбрал меня. Но раз вы говорите, что я enfant terrible, то соглашусь без всяких "так и быть", а с радостью. Инфант так инфант. Но работаю ли я на этот образ? Нет, нет и нет. Моя любимая сказка - сиквелы, продолжения "Нового платья короля" Андерсена. Первый сиквел великолепно сработал Владлен Бахнов. Там мальчика делают советником голого короля. Мальчик ездит в золотой карете, а король по-прежнему голый, потому что из кареты "вылетишь вон, крикнув: Голый король!" Второй сиквел сделала моя приятельница. "Мальчик, - сказала она, - орал, ничего не боясь, потому что папа у него был начальник дворцовой стражи. Ему и отвечать, ему и валидол лизать, а мальчику-то что? Голый король!" Третий сиквел я вычитал у Евгения Попова. Мальчик оказывается обыкновенным и жестоким хамом, разрушающим мечту о красивом, несбыточном, невероятном. Вот этот сиквел мне теперь больше всего по душе. Теперь мне нравятся слова Жана Кокто после того, как критики проехались по его великому "Орфею" туда и обратно: "Я не требую от критиков искренности. Я требую от них воспитанности". По-моему, гениально. Поэтому "образ, на который я работаю": если и анфан-террибль, то такой, которому нарвали уши. "Чего ты орал? За что обидел хорошего человека, старенького короля? Все видели, что он голый. Ну и что? На кой ляд ты вылез со своей правдой-маткой? Гаврош нашелся... Ты уже всех тут успел обидеть, оскорбить и унизить. Иди и больше не безобразничай". P.S. (Михаил Эдельштейн) К последним аполлон-григорьевским чтениям АРСС выпустил занятный буклет. Мало того, что книжица отлично издана, так еще и содержание вполне захватывающее: портреты всех "академиков", их кредо в собственнословном изложении и краткие выдержки из отзывов коллег. Причем какой отзыв про себя опубликовать, сами "академики" и решали. Естественно, тут-то самый интерес литературно-психологический и начинается: кто в какие зеркала смотреться любит, кто какие отражения предпочитает. Так вот, у нашего героя на самом видном месте красуются две цитаты: "Злобный щенок Никитушка Елисеев" и "Критик либерального общепита". И подписи: Олег Павлов и Сергей Семанов, соответственно. Вот и верь после этого критику, когда он, отвечая на вопрос о своей анфантерриблистой репутации, уходит в глухую несознанку - и я, мол, не я, и имидж не мой. Кстати, об Олеге Павлове. Опубликовал как-то автор "Казенной сказки" в РЖ статью о том, как критики мешают писателям жить и творить. Нормальная такая статья, забавная, как все, что пишет Павлов. Афоризмов много. Вот, например, один из самых выразительных: "Любить искусство - это значит относиться к нему с любовью, отдавая свою жизнь служению тому, что любишь". Ага, а любить кашу с маслом - это значит класть масло в кашу. Но не суть, не суть. Мы же тут как бы не о Павлове, а о Елисееве. А Елисееву в той статье посвящен такой проникновенный пассаж: "И вот со страниц "Нового мира" какой-нибудь знатный академик объявляет гениальную русскую прозу Платонова продолжением физиологических очерков Глеба Успенского и уже-то всю послеплатоновскую русскую прозу, обращенную к своему народу, пока что пробуя, намекая, еще без имен, объявляет не более чем "талантливым эпигонством"". И цитата соответствующая из елисеевской статьи: "Народническая традиция Глеба и Николая Успенских, последним вершинным достижением которой был Андрей Платонов, а эпигонами, правда очень талантливыми, деревенщики, ныне мертва". В общем, заступился букеровский лауреат за обиженного классика. Все чин чином, даже фамилия зоила не упоминается. Вот только насчет "без имен" Павлов немного погорячился. Имена в новомирской статье Елисеева как раз есть. Точнее, имя. И названо оно в аккурат перед тем предложением, которое цитирует автор "Письма к другу". Вот, пожалуйста: "Павлова волочит, тащит за собой инерция великой, но мертвой традиции". А уже дальше про Успенских и Платонова. Естественно, после такого диагноза и Платонова срочно полюбишь, и "злобного щенка" до конца жизни запомнишь, чтобы при каждом удобном случае поминать как клеветника России. И вот это в манере Елисеева, может быть, самое главное: он критик-диагност, он умеет так определить писателя, что тот будет трепыхаться, как пришпиленная бабочка, и статьи писать о том, что в эпоху Сервантеса критиков не было, оттого "Дон Кихот" так хорош получился, но с булавки ему уже не слезть и надпись на этикетке не поменять. И совершенная неправда, что Елисеев "обращает внимание лишь на те книги, статьи, эссе, что позволяют ему проявить свой дар - дар насмешника, сатирика", как утверждает Сергей Беляков (цитата, отобранная Елисеевым для того же АРССовского буклета). Скорее уж наоборот: удивительно, как мало отличаются "положительные" и "отрицательные" елисеевские статьи. В какой-нибудь "Синдром Фрица" вполне неблизкого ему Дмитрия Бортникова Елисеев вникает столь же тщательно, как и в стихи своего любимого Сергея Стратановского. Разносная статья про Юрия Мамлеева, после которой объекту, по-моему, только одно и остается, что тихо уползти из литературы, не менее убедительна и аргументирована, чем рецензия на симпатичную критику быковскую "Орфографию". Но самый блестящий образчик елисеевской критики - это, конечно, его летняя рецензия на сборник Андрея Немзера. Единственный в своем роде пример, не рецензия даже, а непонятной жанровой природы сочинение в манере "бормочущей розановской записки", агон, стилевое состязание, в котором рациональной центростремительности насквозь логичного Немзера противопоставляется дионисийский хаос, распад, шушукание по углам: "Я здесь краем, краем". Спор маргинала Марсия с Аполлоном, закончившийся, по счастью, для обеих сторон благополучнее того, античного - нравы за истекший период все же несколько смягчились.
|
|
||
|
||