Главная страница Текущий выпуск Сборник Прислать текст Рейтинг Архив выпусков

Виктор Сонькин, "...Мениру Питеру Ластману"
Евгений Горный,"(Ре)конструкция виртуальной личности"
Макс Фрай, "Автопортрет"
Марк Итин,"Словарь себя"
Роман Лейбов,"Изображение мыслей с утра, при отведении взгляда от зеркала с похмелья"
Михаил Эпштейн,"Автопортрет мысли, или Как узнать новое от самого себя"
Александр Житинский, "Толпа"

Виктор Сонькин

(...Мениру Питеру Ластману)

Мениру Питеру Ластману,
на Херенграхт, что в Амстердаме,
во втором этаже, в доме колбасника Йонга

Любезный мой Питер!

Смею ли я надеяться, что твое жирное брюхо еще не лопнуло, и ты по-прежнему таскаешь его, отдуваясь и пыхтя, по рынкам и площадям нашего славного города? О, конечно же, смею: ведь если бы ты сдох, зловоние уже достигло бы Лейдена, и мои сограждане ходили бы по улицам, зажимая носы, и приговаривали: "Это в Амстердаме пал Питер Ластман".

Спешу уверить тебя, что и я пребываю в добром здравии, если не считать могущественного поноса, что прохватил меня четвертого дня вечером, около одиннадцати часов пополудни - и, как было угодно Создателю моему, в самое неподходящее мгновение. Тут впору нам остановиться и вопросить - а бывает ли у наших телесных нужд подходящее мгновение? или это мы по слепоте душевной мешаем природе и Господу совершать над нами свою работу, занимая ум и тело делами не столь благочестивыми, сколь лукавыми? Ибо не от тебя мне скрывать, любезный мой пердун, как наевшись копченой селедки и заморских земляных яблок у Хенка, что на Миддельвег, стал я было уламывать толстозадую Аннеке, которая, по слухам, выщипывает волоски из-под мышек, не захочет ли она показать мне это чудо победы разума над естеством, и заодно остальные свои богатства, и недолго бы пришлось, верь мне, вести осаду, если бы тут-то Господь в благости Своей не постановил отверзнуть мне кишечник; отчего я, стеная и ропща, поплелся домой, не раз и не два останавливаясь у сточных канав ради разумеющейся потребности. После у меня спросили, не были ли земляные яблоки сладки, и узнав что да, объяснили, как им-де не пристало быть таковыми, ибо это значит, что подлый корчмарь заморозил их в наших жестоких снегах, воспротивореча самой природе этих теплолюбивых и нежных плодов, и теперь Хенку лучше молиться, чтобы нескоро выдалась у меня свободная минута пойти и расквасить ему морду.

Милый наш Ян совсем зачах, спит до полудня и за всю зиму ни разу еще не встал на коньки. По ночам он выпивает пинту дрянного немецкого вина и мучается с поклонением волхвов. Недавно, придя поутру в мастерскую и найдя его спящим в зловонных своих испарениях, я так разозлился, что шутки ради приписал ослу на его холсте порядочный детородный орган в духе Апулея; и потом почти убедил его, что это он сам в хмельном помрачении так надругался над собственным творением. В этот день к нам обещался придти некий важный англичанин, так что пришлось, бранясь и хохоча, второпях закрашивать ослиную mentulam. Гость, впрочем, вовсе не явился, оставив нас гадать, не утонул ли он невзначай дорогою, а с ним и наши надежды на богатство.

Но не этот случай поверг меня в пучину отчаяния, и кому, как не тебе, поведаю я о своей неутешной печали. Незадолго до Рождества явился ко мне молодой купец, из тех выскочек, что сколотили состояние на заморских операциях, а брабантских манжет носить не знают и в латыни изрядно нетверды. Он-де слыхал от своих товарищей в Амстердаме и в Гауде, что есть, мол, такой живописец, да притом ему и земляк; и вот, не пора ли уже обзавестись портретом, ибо он намеревается в скорейшем будущем приобрести дом невдалеке от твоего скорбного обиталища, и чем же он развлечет знатных гостей, если не лицезрением его плоской рожи. Я надеялся, что сей homo novus не станет считать гроши, уж такова их купеческая натура; однако же этот шиш не забыл, как видно, голодного детства и вкуса гнилой капусты, так что насилу столковались мы о шестидесяти гульденах. Приходил он, не совру, исправно и сидел мирно; я же по давней своей привычке и на десять шагов не подпускал его к незавершенной работе.

Наконец, вожделенный день наступил - в первую неделю поста. Я с самого утра был в радостном нетерпении и думал, как напьюсь ввечеру у Хенка или сам-друг с Яном. Заказчику пришедшу, я для вида усадил его на табурет, два раза коснулся холста сухою кистью и жестом пригласил негодяя взглянуть.

Добрый мой учитель, я плачу, как подумаю, каких слов наговорил мне этот надутый мошенник. Боюсь, как бы не разорвалось мое сердце, если стану их пересказывать. Достаточно сказать, что он припомнил мне слова этого безмозглого выскочки ван Бухеля, который в художестве разбирается не больше, чем свинья в земляных яблоках. Ты их, подозреваю, слышал и сам, ибо их охотно повторяет каждый бездарь и завистник - дескать, мельникова сына из Лейдена все превозносят, а рановато. Ты легко вообразишь себе плачевный итог: купец остался без портрета, я - без шестидесяти гульденов.

Злость моя была такова, что я готовился немедля сжечь в печи проклятый холст; видит небо, я уже пошел на него с ножом в руке, и, клянусь петухом святого Петра, не преминул бы это сделать, окажись рядом Ян или кто-то из учеников. Однако ж бездельников я по торжественному случаю разогнал, а Ян за какой-то своей надобностью уехал в Гаагу; и оказавшись один на один, глаза в глаза с творением моих рук, я ощутил, что не в силах поднять на него нож.

Но этого мало, любезный мой Питер. Я мог бы со спокойной душой утащить холст на чердак и забыть о нем. Но чем дольше я вглядывался в свеженаписанный портрет, тем больше видел в непривлекательных чертах молодого купца что-то давно и хорошо знакомое. Не успев еще вполне объять мыслью свое озарение, я лихорадочно смешал краски и стал дописывать картину. Я облагородил лессировкой правую часть лица, а левую, наоборот, погрузил в глубокую тень - не уставая возносить хвалы тебе и мэтру Караваджо. Я превратил жидкие волосики купца во вьющиеся каштановые кудри. Я возвысил лоб, укрепил подбородок, почти невидно подправил линию рта. Все это были изменения небольшие, полузаметные, так, что каждое из них по отдельности, кроме разве что волос, незоркий взгляд не различил бы вовсе. Как знать, может быть, в таком виде купец пришелся бы себе по душе, и я пировал бы у Хенка с шестьюдесятью гульденами в поясе. Да только я и сам уже не отдал бы негодяю свой холст. Потому что теперь с него смотрело на меня, не без высокомерия и гордыни, мое собственное лицо.

Как дивно устроен сей мир, толстый мой друг. Только что я потешался над невежественным выскочкой - а оказалось, что я выводим из него, как черный тюльпан из красного; только что я думал, что нет наряда глупее, чем этот полувоенный панцирь, который мой несостоявшийся заказчик напялил на себя, рассчитывая, по всякой вероятности, придать себе мужественности и из противуестественной любви купеческого сословия ко всякому ратничеству - а теперь я наряжен в этот панцирь на самопортрете, потому что мне отчаянно хорошо удался блик света под воротником; только что я был готов наслать на голову несчастного все мыслимые и немыслимые страдания за его жадность и невежество - а теперь я думаю, что ведь мы с ним ровесники и земляки, и, должно быть, не раз играли в снежки возле Бурга, и, может быть, когда-то он меня или я его вез домой на санках. Чудны дела Твои, Господи! Из порушенной сделки, из уязвленного самолюбия вышла вдруг картина, которой я по праву горжусь; inspiciens altius hunc scelestum, mirabar imaginem similem mihi invenire.

Между тем Ян приехал из Гааги по обыкновению пьяный, с мутным взором и блевотиной на камзоле; так что мне, любезный Питер, некому было даже похвастаться. Положение наше отчаянное, ученики лоботрясничают, англичанин нейдет, батюшка мой хворает и совсем забросил мельницу, так что придется мне, как видно, смиренновыйно отправляться в скорые времена в Амстердам к твоим жидам; а уж тогда и тебя разыщу, милый мой боров. Прими заверения в моей неизменной любви и смиренном почтении.

Писах с любовию к Господу Рембрандт Харменсов сын ван Рейн в Лейдене марта шестнадцатого дня от Рождества Христова года одна тысяча шестьсот двадцать девятого.

Post scriptum. Ван Эйленбургу напомни, что он мне должен рейксдалер за проигрыш в кости, которого не отдал, да пусть ущипнет за задницу свою кузину и скажет, что это поклон от меня.

---

Евгений Горный

(Ре)конструкция виртуальной личности - предисловие к проекту

То, как человек видит себя, никогда не совпадает с тем, как его видят другие. Да и как человек вообще может увидеть себя - свои уши, глаза или, скажем затылок? Для этого как раз и нужны другие - зеркало, видящее нас извне и передающее нам это отражение как внешнюю вещь для разглядывания и познавания.

Очевидно, однако (т.е. вовсе даже не очевидно, а как раз наоборот, если только речь идет о "внутренних очах"), что внешнее разглядывание поверхностно и вообще есть нечто особенное - обособленное от "того, что внутри", от того, как мы себя переживаем. Вместе с тем "внешняя вещь" - неизбежная основа внутреннего опыта. Без нее невозможно ни знание, ни самопознание. Без отражения нет лица (т.е. мы не можем сказать, есть оно или нет), и ощупывание лица слепыми или собственного лица, чтобы понять его выражение - лишь иная форма отзеркаливания.

Автопортрет - амальгама "портретов"; самоописание - компиляция описаний, сделанных другими. Зияние, возникающее между совокупностью "исторических свидетельств" и личным мифом - поле, в котором гуляет ветер самопознания.

---

Михаил Эпштейн

АВТОПОРТРЕТ МЫСЛИ, или КАК УЗНАТЬ НОВОЕ ОТ САМОГО СЕБЯ

═══ 1.

═══ Автопортрет... Всего одно слово, а как много оно вместило противоречий! Логическая ошибка - считать, что присоединение "авто" к словам "биография" и "портрет" ничего не меняет в этих жанрах, кроме темы. Mеняется все. Разве автобиография - это жизнеописание? Ведь жизнь пишущего еще не завершилась, и значит, автобиография, в противоположность биографии, это не описание состоявшейся жизни, а проект ее продолжения, обращенный к фактам прошлого для создания возможностей будущего (в том числе, посмертного). По мере приближения автобиографии к той точке жизненного пространства, где расположен сам автор, все полотно текста искривляется, стягивается в узел, как перед разрывом. Перо останавливается, а часы продолжают тикать, и остается только время от времени подклеивать быстро желтеющие полосы к сжимающейся чистой странице, как делает Солженицын в "Теленке" и его продолжении "Зернышке". Таким образом, автобиография - это жанр, по-первых, принципиально слоистый, лоскутный, во-вторых, незавершенный и незавершимый (мало кому удается поставить последнюю точку в момент испускания духа), в третьих - "задыхающийся". Автор бежит вдогонку за уходящей жизнью, а жизнь, между прочим, особенно быстро утекает, пока он ее описывает, так что все равно не удается свести концы с концами, свое "авто" и свое "био".
═══ Так же и автопортрет должен включать фигуру художника, рисущего автопортет. Что я делаю в тот момент, когда воспроизвожу себя на полотне? Рисую автопортрет. Значит, чтобы автопортрет был правдив, я должен воспроизвести себя в момент создания автопортрета. Но кого я рисую на этом уменьшенном автопортрете? Себя, еще более уменьшенного. Автопортрет должен изображать автора рисующего себя рисующего себя рисующего себя... - перспектива уходит в бесконечную зеркальную галерею саморефлексивных образов. Автопортрет, чтобы соответствовать своей жанровой задаче, должен строиться как фрактальный узор (мандельбротово множество), каждый завиток которого бесконечно делится и в мельчайшем фрагменте воспроизводит себя.

═══Итак, автопортрет либо просто невозможен, либо бесконечно множим, т.е. невозможен вдвойне. Нет ничего более таинственного, чем "авто", свойство "быть собой", иметь свое "я". В знаменитом выражении Декарта: "я мыслю, следовательно, существую" обычно обращают внимание на корреляцию мышления и существования, но эта фраза не имела бы никакого смысла, если бы вместо "я" там стояло "он" или "они". "Он мыслит, следовательно, существует" - нелепость, ибо существование другого подтверждается не его мышлением, о котором я ничего не знаю, а тем, что я зрительно, осязательно, чувственно воспринимаю его. Значит, в декартовой формуле самое важное - соотнесенность "я" с самим собой: я мыслю, следовательно, я существую. Я соотношу себя с собой, свое мышление со своим существованием - иначе, в точке их разрыва, прекращается единство и самого "я". Собственно, "я" - это и есть точка такого соединения, и пока я существую за пределами своей мысли, я еще не стал самим собой, я еще чужой для себя.

═══2.

═══ Поймать момент возникновения мысли очень трудно: она там, где ее уже нет. У автомобилистов есть такое выражение: "слепое пятно" или "слепая точка" - это та точка в непосредственной близости от машины, которая не отражается ни в одном из зеркал и в которой часто случаются дорожные столкновения. Вот так и мысль находится в слепой точке по отношению к проходящему мимо нее процессу мысли. Все отражается в мысли: вещи, отношения, числа, понятия, только не сама мысль. Это как глаз, который может видеть все, кроме самого себя.
═══ Но глаз хотя бы может видеть себя в зеркале. А у мысли даже нет и зеркала. Если текст - это зеркало мысли, то "запаздывающее", в котором она видит только свой след, а не себя. В написанном тексте мысль застает свое прошедшее, от которого она отдаляется в самом процессе написания. В сущности, любую мысль по мере ее записывания следовало бы заключать в кавычки, она принадлежит уже не мне, мыслящему, а другому, каким я был вчера или минуту назад. Если говорю я более или менее синхронно своему мышлению (оно само во мне и говорит), то пишу я уже как бы от имени мышления, цитирую свою мысль, а не прямо ее выражаю. Все тексты - это наши цитаты из себя. Нет в тексте того места, где мысль может встретиться сама с собой, не разминувшись.

═══ Внутреннее пространство головы похоже на пещеру - там всегда темно, туда, кажется, ничто не должно проникать. Я ощупываю мыслью ее крепкие, каменистые своды - тюрьма, никуда не деться. Но каждое утро просыпаешься - а свод уже влажен. Откуда берутся мысли, как проникают в эту пещеру, как просачиваются через камень? Вот этого никто не объяснит - как мысли оказываются в голове неожиданно для их обладателя. Вчера истратил все деньги - а наутро снова полные карманы. То, что мысли растут в голове - так же чудно и необъяснимо, как если бы деньги росли в карманах.
═══ И потому объяснять произведения искусства или создания мысли какими-то законами, выводить их из обстоятельств времени, биографии автора или механизмов языка, определять их точный смысл, настаивать на таком-то, а не другом их значении - все это приятное, но бесполезное занятие, пока мы не поймем, откуда берется этот таинственный прибыток. Примерно в 9 случаях из 10 то, что принято объяснять влиянием, знакомством автора с тем или иным лицом или произведением, есть просто выросшее в нем знание - то же самое, которое естественным путем, как трава, прорастает и в других.

═══Мысль растет как трава, как дерево, в ней постоянно появляется нечто, неведомое ей самой, отчего она и становится больше и смотрит на себя как бы с высоты. Мы не можем непосредственно наблюдать свой физический рост, ибо он происходит слишком медленно, неощутимо, и мы не можем наблюдать рост своих эмоциональных состояний, ибо они хаотически сменяют друг друга, но тот внутренний рост "из ничего", который нам дано в себе наблюдать и который мы наблюдаем вокруг себя, например, в растениях, происходит нагляднее всего в области мысли, постоянно усложняющейся и синтезирующейся на все новых уровнях. Мозг проще всего представить как некое растение, которое нуждается в питании извне, фактах, текстах, но при этом перерабатывает это и выдает готовым в виде мыслей. Мысли растут из мозга, как почки вытягиваются из дерева. Растут днем, растут ночью, пока мы спим. Мысль - то, что случается с нами, когда мы не думаем или думаем о чем-то другом.

═══ Очевидно, само мышление есть род существования, которое параллельно существованию тела и всего окружающего мира. Оно так же меняется, растет, движется во времени, как и все существующее. Одно существование, которое есть мышление, существует в и о другом.

═══ 3.

Иногда мне кажется, что мысль - это нечто вроде телеграфной ленты, которая бежит из глубины мозга, и на ней написаны слова, которые я считываю и затем заново записываю. Нужно сделать усилие, сосредоточиться на какой-то идее, как бы дернуть за ленту, чтобы включить передающий механизм, - и вот она начинает бежать, и тогда слова на ней появляются быстро, словно по заказу. Среди этих слов надо делать некоторый отбор, редактуру, но в основном, на три четверти, сообщения приходят уже готовыми. Лента бежит, то замедляясь, то убыстряясь, из какой-то щели, из какого-то аппарата, вроде факсового. Но кто ее посылает и печатает - неизвестно.

═══ Так и во сне, точнее, в вечернем или утреннем полусне, я ясно ловлю себя на том, что стоит мне подумать о чем-то - и мысли сразу поступают ко мне в виде готовых слов и предложений, причем таких замысловатых, что я сам бы их никогда не придумал. Они идут ко мне, но явно не от меня. Это такие властные состояния ума, когда, о чем ни подумаешь, все моментально проясняется и выстраивается в систему.

═══ Вопрос себе:
══════ Что тебе больше всего помогает думать?< BR> ══════ Недуманье. Я стараюсь не думать, когда только могу, и все равно трудно удержаться от мыслей, от жажды информации, которая норовит пробиться к тебе отовсюду и закупорить мозг. Лучше всего не думается во сне, поэтому я стараюсь больше спать, а когда не спится - лежать с закрытыми глазами, впадая в дрему. Зато, когда я полупросыпаюсь из полусна, у меня голова полна мыслей, и порою за целый день я не успеваю их записывать.
═══ Думать и не думать - это почти одно и то же. Главное - оставлять сознание пустым, не забивать его всякой гадостью, информационной мелочью - и тогда, как только оно пустеет, оно тотчас заполняется мыслями. Это как если вырыть яму во влажной земле - яма быстро наполнится водой. Но надо вырыть яму. Надо создать пустоту, которую заполнит вода. Так я ощущаю мыслительную среду моего мозга - она сама по себе увлажнена, но влага не выделится из нее, пока не выкопаешь яму, которую заполнят мысли. Недуманье - это образование ямы в сознании, а думанье - это вычерпывание всего, что накопилось в этой яме за время недуманья.

═══ В области интеллектуальных интересов я веду себя как беременная женщина: стараюсь ни в чем себе не отказывать ради блага будущего ребенка. Тянет на кисленькое - пожалуйста, вот тебе клюква. Потянуло вдруг на Светония, "Жизнь 12 цезарей" - пожалуйста, ложись на диван и западай в Калигулу. Потянуло на физиологию и психологию осязания - вот тебе сочинение Дэвида Каца "Прикосновение". А между тем я работаю в этот период над философией модальностей. Но ум сам знает, что ему нужно и чем он хочет разродиться. Беременная женщина ни в чем себе не отказывает, потому что носит в себе другого и не может за него решать - может только выполнять его безотчетные прихоти. Так и мыслящий носит в себе некий плод, которому нужны те или иные питательные вещества. Не мне это нужно - я занимаюсь модальностями, но ему нужны зачем-то и Светоний, и Кац. То, что я испытываю как прихоть, есть неведомый для меня закон. Ум - это чрево, способное беременеть мыслями, а значит - испытывать совершенно непонятные прихоти.

═══ Мысль с каждой минутой отстает от мыслимого, от того, что открывается ей - точно она восходит на гору, и с каждым маленьким шагом ей открываются новые километры окрестностей. Таков удивительный и печальный закон отставания мысли от мыслимого - мысль открывает в себя такое возможное, которое ее превосходит, от нее ускользает, то есть в тот же миг, когда оно становится мыслимым, оно оказывается и немыслимым. И как бы ни возрастала мысль, немыслимое растет еще быстрее.

═══ Мысли часто рождаются парами и троицами, как будто при игре в биллиард: один точный удар кия сталкивает шары под нужным углом и посылает их в разные лузы. Меняется парадигма - и тут же происходят мыслительные сдвиги в самых разных направлениях. От места сдвига катится ударная волна во все области сознания, достигая одних раньше, других позже. Круги или рябь от этого возмущения расходится в разные стороны, т.е. мысль не вытекает из мысли, а все они порождаются неким сотрясением парадигмальных основ, как бы тектоническим сдвигом, меняющим сразу весь ландшафт сознания.

═══ Когда приходят сразу несколько мыслей, хочется записать их хотя бы кратко, в виде заглавий, чтобы потом приняться за подробное изложение одной, - а то ведь легко забыть такое множество никак не связанных между собой мыслей. Но какой-то инстинкт удерживает от такого записывания. Возвращаешься к записанной мысли - и уже не находишь себя в ней, она засушенная и сморщенная лежит на бумаге, и непонятно, что тебя волновало в ней и побуждало мыслить дальше. Поэтому лучше задержать мысль в голове, дать ей повариться в мозговом соку, окунуться в бессознательное - тогда, если она вспомнится, то свежей, таинственной, мерцающей выйдет из-под пера. Может, конечно, и забыться - и сколько мыслей таким образом было потеряно - но именно этот риск забвения как-то сохраняет свежесть и пряность мысли. Ее забываемость есть форма ее свободного пребывания в бессознательном, откуда она потом тянет за собой шлейф новых ассоциаций. Именно так это физически ощущаешь, что в голове есть влажное место для мысли, а на бумаге она быстро сохнет.

═══ Еще один вопрос себе:
══════ Откуда ты черпаешь основную информацию о мире?
══════ 80-90% самой важной информации я получаю от собственного мозга.
Не через мозг от каких-то внешних источников, а именно от самого мозга.
Он думает, а я получаю от него информацию. Когда-то - в детстве, в юности - все было иначе: 80-90% информации я получал от внешних источников, от чтения, разговоров, обучения. Когда мне было 23-28 лет, на написание каждой статьи у меня уходил почти год, потому что приходилось знакомиться с многочисленными источниками, выбирать из них главное, делать выписки, подчеркивать, думать, сопоставлять. А теперь я пишу статьи, почти не думая, и на написание одной статьи затрачиваю неделю или месяц (правда, "вылежка" и доработка может затягиваться на долгие годы). При этом они получаются у меня - надеюсь - более содержательными, чем в молодости. Потому что они думаются и пишутся, когда сам я почти не думаю, т.е. прилагаю мало мыслительных усилий. Мозг думает за меня. Моя задача состоит в том, чтобы загрузить в него тему и несколько предварительных идей - а также освободить его от всякого другого груза. И вот с этими исходными данными, облегченный от всякой иной ноши, он запускается в работу, а я начинаю писать под его диктовку. Оттуда, как из компьютерного принтера, бежит полоска бумаги, а я считываю с нее, быстро редактирую и впечатываю в свой компьютер. Таким образом, моя задача состоит лишь в том, чтобы наладить связь между своим мозгом и стоящим передо мной компьютером. Я считываю с одного компьютера и впечатываю в другой.

═══ При этом во время работы я стараюсь как можно меньше читать, а если читаю, то какой-нибудь газетный мусор, который не задерживается в голове, или даже наоборот, очищает голову, как песок или наждак. Во время работы я стараюсь больше спать и меньше думать, особенно о предмете моей работы. Вообще я стараюсь как можно меньше о нем знать, чтобы не прерывать работу моего мозга и не досаждать ему тем, что я знаю и без него - из книг, разговоров и т.д. Ведь мне важно узнать от своего мозга то, чего я еще не знаю - и по-видимому, никогда ни от кого не узнаю, кроме него. Поэтому мне нужно ограждать его от всяких внешних помех, назойливых подсказок, понуканий, - и предоставить ему делать то, что он умеет лучше меня, поскольку он-то всегда может узнать от меня все, что я знаю, а я не знаю даже и маленькой частицы того, что знает он. Поэтому если у меня и есть какие-то знания о предмете, если перед работой я прочитал о нем несколько книг или вспомнил то, что раньше читал, - теперь, накануне работы, я стараюсь обо всем этом забыть. Пока я не забыл, я не могу начать работать. Все свое знание я выкидываю на помойку, которая находится где-то в стороне от моего сознания. Если мозгу зачем-то захочется покопаться в этой помойке, выудить оттуда какое-то нужное сведение - пожалуйста, я ему не мешаю. Но сам я не прилагаю никаких усилий для приобретения знаний.
═══ Если я о чем-то хочу узнать, я спрашиваю у своего мозга, и он немедленно выдает мне такую гору информации, что я и за целый день не смогу ее записать. Спросить у мозга мне гораздо легче, чем отправляться в библиотеку, шарить там по полкам в поисках нужной книги, а потом шарить в книгах в поисках нужной страницы. И то, что я могу узнать из книг, роясь там по многу часов, я за одну минуту могу узнать у своего мозга. Собственно, так и рождается каждая работа: я что-то спрашиваю у своего мозга, и он начинает мне отвечать. Я записываю ответ, потом снова спрашиваю, переспрашиваю, и т.д. Часто сам ответ содержит в себе следующий вопрос, и так мозг продолжает мне диктовать свои ответы, пока я не закончу работу.

═══ Иногда в тишине ума я слышу какое-то начало внутренней речи. Какой-то обрывочек, полфразы - и остановка. К этому надо прислушаться. Это все равно как если бы тыркнулось печатающее устройство или зажужжал факс. Это значит, что кто-то передает вам сообщение, и нужно настроиться на прием. Нужно подставить под эту внутреннюю речь бумажную ленту, так сказать, заправить этот свежий рулон в факс-машину - и ждать, что она начнет выстукивать дальше. Наш мозг, как и факс-машина, устроен таким образом, что если в него не заложить бумагу, он не заработает. Но как только бумага вложена в печатающее устройство, оно начинает работать и дальше, выстукивая сообщение. Важно при этом записать начало фразы, зазвучавшей в уме, и это уже будет сигналом тому, кто передает сообщение, что ты готов к приему, и дальше тебе будет передано все сообщение, какая бы ни была его длина. Тебе остается только сидеть у выходного печатающего устройства, считывать это сообщение, наскоро редактировать (случаются помехи, текст может быть сокращенным, вроде стенограммы, с опущенными грамматическими связями) - и впечатывать в свой компьютер или записывать на бумагу.

═══ Не случайно я в описании всего этого процесса мышления прибегаю к таким метафорам, как компьютер, факс, печатающее устройство. Это почти не метафоры, во всяком случае, меньше метафоры, чем традиционный образ вдохновляющей и диктующей музы. Когда-нибудь, с развитием информационной техники, могут появиться и более точные модели того, что происходит с мозгом во время мышления. Но пока что компьютер, факс, принтер - наилучшие модели. Может быть, мы потому их и изобрели, что они отвечают природе нашего мышления. Мышление, исходящее из мозга, непрерывно работает над тем, как воссоздать мозг вне себя, найти ему образ и подобие в рукотворном приборе. Если одежда, жилище, город и прочие культурные оболочки есть воссоздаваемое человеком вне себя защитное пространство материнской утробы, то машины ума есть попытка воссоздать помещение для ума, т.е. мозг. Мы скопировали устройство своего мозга - и получился компьютер с выходящим из него принтером.
═══ Вот и сейчас, когда что-то тыркнулось в моем внутреннем устройстве и прозвучало: "я слышу начало внутренней речи, обрывочек, полфразы" - я немедленно сел к компьютеру. И напечаталось то, что выше.

═══ 4.

═══ Ни с чем не сравнимое чувство волнения - когда при мне читают мой текст. Это совершенно иное, чем наблюдать реакцию слушателей на свою устную речь или заочно представлять восприятие читателем своего текста. Дело в том, что речь произносится непосредственно для слушателя, а текст пишется для отсутствующего читателя. Когда же текст читается "очно", смешиваются два жанра, два способа коммуникации, устный и письменный. Написанное "вообще", для чтения "там и тогда", воспринимается здесь и сейчас - это все равно как вечное предстает перед судом времени. Это очень стыдно, как будто тебя застают за чем-то неприличным, не предназначенным для восприятия. И действительно, написанное предназначено для чтения в другом пространстве или времени, потому оно и написано, а не сказано. Пишущий совершает акт трансценденции - и вдруг оказывается сам имманентным этому акту. Я застигнут врасплох, живой, со своими руками, ногами, цветом кожи, выражением глаз, в своей физической данности - как будто меня уличили во лжи, я не тот, за кого себя выдавал. Вот там меня читают, воспринимают трансфизическое тело моей мысли, в которое я без остатка себя перелил, - а тут, оказывается, есть еще и этот жалкий остаток, я сам. Я не знаю, чего я больше стыжусь, когда меня читают при мне, - текста или себя. Они стыдятся друг друга. Они незаконны в присутствии друг друга. Писать - значит создавать другого себя, свое текстуальное тело взамен природного, и стыдно, когда сам оказываешься рядом со своим текстом. Автор неполноценен как придаток к своему тексту, текст - как суррогат своего создателя.
═══ Когда читают мой текст, я отчуждаюсь от себя, я весь немею и каменею, потому что быть живым в присутствии своего текста - очень больно. Чувствительность обостряется до такой степени, что лучше окаменеть. Я уничтожаюсь, как будто меня нет в присутствии читателя. По коже пробегает озноб - избыток чувствительности перед тем, как ее потерять. Если Он(а) читает вполглаза, продолжая говорить со мной, - я ревную свой текст к себе: значит, он не забирает глубоко, не отвлекает от меня. Если Он(а) углубляется в текст и не обращает на меня внимания, - я тревожусь по другой причине: какое же я, значит, ничтожество, раз текст не вызывает ни малейшего интереса к своему автору. И продолжающаяся болтовня, и затянувшееся молчание звучат как приговор тексту или приговор мне на основании текста. Быть писателем в присутствии своего читателя - значит ревновать себя к написанному и одновременно ревновать написанное к себе.
═══ Когда автор читает свое произведение вслух, и то ему неловко перед слушателями, хотя текст и озвучен, т.е. хотя бы условно переведен в "здесь и сейчас". Когда же твой текст читается при тебе в молчании, это модель страшного суда, когда ты уже не сможешь говорить - но будет читаться список твоих дел. Тебя будут судить не по сказанному, а по записанному, по твоему следу и отпечатку в книге жизни. Записанному, т.е. предназначенному для кого-то дальнего, кто вдруг оказывается здесь и сейчас.
═══ Еще раз оценил глубину выражения: "Страшно попасть в руки Бога живого". Как же не страшно, если даже попасться на глаза живому, читающему тебя читателю - и то страшно.

═══ 5.

═══ Быть может, мысли и впрямь, как полагали в середине 19 века, - это тончайшие физиологические процесы в мозгу, какие-то смещения и набухания клеток, изгибы мембран, которые воспринимаются как мысли. Позитивизм? Самый неистовый идеализм был бы рад примкнуть к такому позитивизму. Ведь это значит, что воспринимаемое нами непосредственно как мысль может осуществляться как физический процесс в других мирах, где мысли Канта или Гегеля вспыхивают протуберанцами над неизвестными нам светилами, где рождаются целые вселенные, зачатые мыслью Платона или Ницше.
═══ Таково участие мысли - цитирую Р.-М. Рильке, - "в деле непрестанного превращения любимого видимого и ощутимого мира в невидимые вибрации и возбуждения нашей природы, вводящей новые частоты вибраций в вибрационные сферы вселенной. (А так как всякие виды материи во вселенной суть лишь различные проявления вибраций, то мы, таким образом, готовим не только интенсивности духовного рода, а, кто знает, может быть, новые тела, металлы, звездные туманности и созвездия)".

═══ Всякое движение мысли начинается из пустоты, с точки ничто. Когда мне задают какой-нибудь вопрос: а что вы думаете об информационном взрыве.... о 21 веке... о судьбе русского постмодернизма....? - я чувствую себя загнанным в угол, в пространство нуля, в безразмерную точку, откуда надо начинать сначала. Я ничего не думаю о том или другом, именно потому, что думаю постоянно. У мысли нет готового содержания, и когда вопрос ей ставится предметно, сразу обнажается ее неукорененность, ее провал в пустоту и исход из пустоты. Я ничего не думаю, мне еще надо подумать, чтобы ответить. Растерянность. Мысль - это усилие мысли, мысль всегда в предстоящем, рождается из ничего.

═══ Тело застает свое место готовым в мире. Вот земля - и оно идет, отталкиваясь от нее. Вот вода - и оно плывет... А мысль не застает своего места в мире. Она беспривязная, подвешенная в пустоте. Чтобы найти место в мире, ей нужно самой положить себе основание. Родить себя из себя. Мысль - саморожденное существо. Родить себя - значит найти в самой себе принцип саморазделения, самоотталкивания - мыслящее и мыслимое, объясняющее и объясняемое, аксиому и теорему, посылку и вывод.
═══И вот мысль создает свою собственную землю, объявляет некий принцип, из которого выводит все остальное. Вода или огонь в древней натурфилософии. Число. Всеобщий разум. Бог. Идея. Абсолютный дух. Воля. Жизнь. Материя. Существование. Чаще всего мысль объявляет своим началом саму себя - но в виде расширенном, как если бы объясняемое само искало в себе принцип своего объяснения и выводило бы себя из вселенского разума, из всеобъемлющей божественной мысли. Но это иллюзия тела, которое покоится на превосходящем теле земли. Мысль пытается найти под собой более широкое основание - Мысль, Абсолютную Идею, Первопринцип, и действительно, во взаимодействии с таким первопринципом мысль обретает спокойствие и достоинство - но одновременно овеществляется, уподобляется телу, которое опирается на другое тело, сопоставимое по субстанции, но более протяженное.
═══ Более глубокое самопонимание приводит мысль к развеществлению, к пониманию относительности всех своих основ, коль скоро они сами полагаются ею. Тогда мысль может впасть в отчаяние, подобно телу, которое зависает в пустоте и отчаянно пытается за что-то ухватиться, опереться на что-то вне себя - и ничего не находит, кроме собственных теней, "первопринципов", шатких опор, которые колеблются в момент прикосновения к ним. Постепенно приходит сознание, что мысль может успешно взаимодействовать с любым первопринципом, но что ее подлинный исток - пустота, ее призвание - хватать губами воздух, задыхаться, странствовать, не иметь места, где преклонить голову. Не мысль рождается из принципов, а принципы рождаются из мысли в ее попытке обосновать себя, обрести дом и лоно, уподобиться телу, в которое она заключена, создать свою идеальную землю. Ничто из того, что я мыслю, не обосновывает мысль, но само обосновывается ею, а мысль не имеет основы. Мысль имеет только мыслящего - позади, и только мыслимое - впереди себя.

═══ Мысли в голове мечутся, как тени, как призраки в дантовском аду.
═══ Может быть, человеческая голова - это и есть ад для мыслей. Они брошены туда за бесчестие, за похотливость, за связь с инстинктами вожделения и власти - и мечутся жалкие, почти слепые, как пленники в темной яме. Они творили вещи, миры - а теперь вынуждены только познавать их, начинать с нуля.
═══ Только слово прокладывает мысли путь обратно к свету. Держась за золотую ниточку слова, мысль пробирается по темному лабиринту мозга и выходит обратно в мир, где она может заново соприкасаться с вещами и, пусть временно, их преображать. Слово - утешитель и спаситель мысли, ее Вергилий, путеводитель по темным кручам и расщелинам мозга.

═══ И все-таки в мысли всегда остается темная сторона, какая-то сумеречность, скорбность, загробность. Мысль, даже самая светлая и блестящая, ведет за собой тень изгнанничества и отверженности. В том месте, откуда приходит мысль, всегда ночной облачный пейзаж, чуть озаренный призрачной луной. Небо затянуто мглою. Над мыслью, как над робким путником, проносятся бесы подсознания, кружат ее, сбивают с пути.

Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.

═══ Вот таков пейзаж сознания, через который проносятся вихри полусознания и бессознательного.

═══ Получается картина, близкая платоновской. Наша мысль - тень, отброшенная высшей реальностью, где мысли обладают собственным бытием, источают воздух и свет. Мозг - место ссылки, тюрьма для мыслей, где они заперты в нервные клетки. Свободное место мысли - вселенная, где мысль может пользоваться палитрой всех элементов и субстанций, чтобы создавать миры по своему образу и подобию. Познающая мысль - обезьяна мысли бытийствующей. Познающая мысль - как ребенок, подглядывающий в щелку двери за тем, что делают взрослые (Оставлена ли эта щель по небрежности или с умыслом?)

═══ 6.

═══ Я пишу, чтобы узнать, о чем я думаю. Я думаю, чтобы узнать нечто новое от самого себя.

═══ Почему от своего мышления узнаешь больше, чем из чтения чужих мыслей? Каждому даны свои собственные мысли, которые и значат для него больше, чем чужие, не потому что они от него исходят, а потому что они ему даны, переданы, доверены. Читая чужое, нельзя быть уверенным, что именно это тебе поручено для восприятия и поучения, но читая собственные мысли, нельзя сомневаться, что они обращены именно к тебе.
═══ Удивительны две вещи. Во-первых, как можно из своих собственных мыслей узнавать то, чего я еще не знаю? Кто делится со мной моими же мыслями? Как можно приобретать новое знание от самого себя?
═══ Во-вторых: почему я хочу делиться своими мыслями с другими? Ведь они обращены ко мне? Если бы я был только автором этих мыслей, я не мог бы узнавать из них что-то новое для себя. Но поскольку я узнаю из них нечто новое для себя, очевидно, я являюсь скорее адресатом, чем автором этих мыслей. Если же я адресат, то почему у меня возникает потребность передавать их дальше, т.е. как бы занимать место их автора и передавать их другим адресатам?
═══ Вот, например, сегодня я узнал из своих мыслей кое-что новое о соотношении возможного, необходимого, невозможного и случайного, построил логический квадрат этих четырех модальных категорий, - то, чего не знал раньше ни от кого из читанных мною мыслителей. Собственно, мыслить потому и интересно, что постоянно узнаешь что-то новое, хотя и трудно бывает определить, насколько оно ново и для других. Поэтому перечитываешь гору литературы, чтобы отделить в своих мыслях то, что давно известно и ново только для тебя, - от того, что может быть новым и для других. Таким образом, в качестве адресата своих мыслей, я их сортирую на новые только для меня и новые также и для других, и первые оставляю при себе, а вторые пытаюсь передать другим.
═══ Основные трудности я испытываю, передавая мысли другим, - стараюсь как можно яснее их выразить, найти место для их публикации... Но что же я делаю с теми мыслями, которые новы только для меня? Убедившись в том, что они известны другим, поскольку высказывались уже раньше, прихожу ли я к выводу о том, что они менее ценные, чем те, что никому неизвестны? Похоже, что я беспокоюсь больше о том, чтобы передать другим то, что передано мне, и меньше о том, что же собственно мне передано и что я с этим должен делать.

═══ Как возможно приобретать новое знание от самого себя? Откуда в моем уме берется то, чего я не знаю, - а если я этого не знаю, то как я могу это узнать?
═══ Но ведь все писатели, ученые, мыслители, те кто производят новое знание, обычно приобретают его от самих себя. От кого же еще? От кого Эйнштейн узнал, что энергия - это произведение массы на квадрат скорости света? Он узнал это от самого себя, потом другие ученые проверили и подтвердили. Мыслить - это и значит приобретать новое знание от самого себя, тогда как исследовать, изучать, учиться значит приобретать знание у других. Мышление - это единственное знание, которое приобретается у себя.
═══ Но как я могу приобретать у себя то, чего еще не имею - и кто во мне уже знает то, чего не знаю я? Кто имеет это знание о модальных категориях, которого я еще не имею и впервые извлекаю из своих мыслей? Как вообще возможно мыслить?

═══ Мыслить так же невозможно, как умирать. Умирать - это значит еще быть тем, кого уже нет. Мыслить - значит еще не знать то, что уже знаешь.

═══ У Платона знание приобретается путем анамнесиса, т.е. воспоминания о том, что бессмертная душа уже знает, приобрела в качестве знания внеопытно, до своего рождения (диалоги "Менон", "Федон"). Мышление, таким образом, есть припоминание известного, но забытого. Мышление и умирание взаимосвязаны, как восхождение души в дотелесное и послетелесное бытие. Отсюда философия есть размышление о смерти и приготовление к смерти, т.е. погружение в мир вечных идей, из которого душа выходит на свет и в который возвращается обратно. Анамнесис есть связь души с дожизненным бытием через мышление-припоминание, а философия есть связь души с послежизненным бытием через размышление о смерти и ее моральное преодоление. Между мышлением и умиранием обнаруживается то общее, что они соединяют бренное тело с миром вечных идей, притом, что умирание есть процесс выхода из времени, а мышление - процесс вхождения в вечность.
═══ Парадоксальность и невозможность мышления и умирания - в их пограничности между двумя мирами, которым одновременно принадлежит человек, так что он знает там то, чего не знает здесь, и не есть здесь то, что он есть там. Мыслить - знать то (метафизически), чего не знаешь (эмпирически), умирать - быть тем (метафизически), чего нет (физически).

═══ Речь идет о мальчике-рабе, который никогда не изучал геометрии, но в ответах на вопросы Сократа обнаруживает ее знание:
═══ "Сократ: А ведь найти знания в самом себе - это и значит припомнить, не так ли?
═══ Менон. Конечно.
═══ Сократ. Значит, то знание, которое у него (мальчика) есть сейчас, он либо когда-то приобрел, либо оно всегда у него было? /.../ Так если правда обо всем сущем живет у нас в душе, а сама душа бессмертна, то не следует ли нам смело пускаться в поиски и припоминать то, чего мы сейчас не знаем, то есть не помним?" (Платон, "Менон", 85 D - B)

═══ Я не считаю, что идеи нам целиком врождены, скорее, нам даны только потенции, семена, "почки" идей, которые набухают и развертываются в ходе напряженного мышления. Поэтому "узнавание нового от самого себя" не есть только припоминание забытого, ранее известного, но и процесс мышления, то есть добывание нового из ячеек собственного мозга, конструктивная деятельность ума, который одновременно создает нечто и сообщает мне о созданном. Мышление - это не вспоминание ранее известного и потом забытого, а такой же рост клеток в мозгу, как в земле происходит рост семян (разумеется, нейроны растут не пространственно, а структурно, образуя новые сигнальные связи, усложняя и ускоряя свой энергообмен и т.д.).
═══ Есть три основных среза сознания, которые легче всего объяснить сравнением с жизнью растения. Есть семя, некий прообраз, из которого развертывается форма растения, "мыслящего тростника": это анамнесис, припоминание начальных идей, каких-то доопытных структур сознания. Есть солнечные лучи и дождевая вода, которые питают семя и выталкивают его из кожуры, встраиваются в клетки растения: это образование, чтение, познание, поступающая извне информация. Но между анамнесисом и информацией, между семенем и его питанием, есть еще и чудесная жизнь самого растения, его зеленое прохладное тело, его яркие, жадные цветы, которые привлекают пчел, его подземные корни, которые обволакивают округу. Откуда берется это растение? Ни в семени его нет, ни в земле, ни в дождевой воде, ни в солнечном свете. Вот так и мышление ново по отношению к глубинным доопытным зародышам идей и по отношению к внешнему океану знаний. В мышлении возникает нечто, что я могу узнать только от самого себя, а от меня это могут узнать и другие.

Макс Фрай

Анфас

Возраст

Не более суток: человек, который просыпается в моей постели каждое утро, не имеет решительно никакого отношения к тому, кто ложился туда накануне. Иногда их связывают общие воспоминания, но они смутны и малозначительны.

Рост

Обладая средним ростом, я почему-то остро ощущаю себя очень высоким человеком - возможно, потому, что в детстве я некоторое время действительно был длинным, гораздо выше большинства сверстников, а потом они как-то незаметно меня догнали и перегнали. Веду я себя, однако, в связи с этим комично.

Инстинктивно пригибаюсь, преодолевая дверные проемы. Инстинктивно же смотрю на собеседника (который вполне может быть на полторы головы выше меня) сверху вниз. Какое-то время назад я еще и сутулился, как сутулятся только очень высокие, нескладные люди.

Мне кажется, что окружающие гораздо ниже меня ростом; лишь зеркала порой знакомят меня с действительным положением вещей.

Странная разновидность высокомерия, однако!

Вес

Я почти ничего не вешу, когда смеюсь. Это открытие сделала моя подружка, девушка далеко не атлетического сложения: рассмешив меня как следует (что несложно), она без особых усилий поднимает мою сведенную судорогой хохота тушку в воздух и переносит с места на место. Думаю, нас с ней уже давно пора показывать за деньги.

Когда я серьезен, я оставляю зловеще глубокие следы на песке. Бойкая старушка с цыганскими глазами и юной гибкой тенью, которая взвешивала всех желающих на людном пляже маленького южного города (пленившись ее призрачным очарованием, я как идиот полез на эти чертовы весы, чтобы доставить ей удовольствие) решила, будто орудие ее труда настиг бесславный конец: я был вызывающе худ, тщедушен и невзрачен, а стрелка весов не менее вызывающе подползала к отметке 90: в тот день я был чрезвычайно озабочен своими запутанными околосердечными делами.

Но когда я смеюсь...

Цвет кожи

Порой я почти уверен, что зеленый. Мало ли, кому что кажется...

Цвет глаз

Не имеет значения.

Я давно пристрастился к темным очкам.

Цвет волос

В детстве я был рыжим. В глубине души я до сих пор рыжий. Как это выглядит со стороны - дело десятое.

Группа крови

Единственный врач, с которым я обсуждал эту тему, с энтузиазмом утверждал, будто бы я - идеальный донор. Типа моя кровь подходит чуть ли не всем без исключения.

Впрочем, он был пьян и в глаза не видел результатов моих анализов.

Род занятий

Иногда я молчу.

Личные связи

"Я тебя люблю, я без тебя жить не могу, не исчезай, пожалуйста", - говорю я себе в самые черные дни. Пока мы все еще вместе.

Особые приметы

Комический, в сущности, персонаж.

В профиль

А профиль у меня почему-то птичий...

---

Марк Итин

Словарь себя

Предисловие

Когда бы, человек, - я был пустым собраньем
Висков и губ и глаз, ладоней, плеч и щек!
═════ Б. Пастернак. Разрыв

Словарь

Волосы - инопланетяне в моей плоти. Начали выпадать в расцвете жизни и продолжат расти после смерти.

Лоб - становится все выше и скоро начнет переползать на затылок.

Глаза - серо-зелено-коричневые, цвета болотной ряски, как раз для того, чтобы все затягивать в себя и ничего не выдавать наружу.

Уши - ходил к врачу жаловаться. Говорит: слух у вас стопроцентный. Но почему же я плохо слышу лектора в зале? Изо всех сил вытягиваю то левое, то правое ухо - и через минуту перестаю слышать. Слышу, когда обращаются только ко мне.

Нос - орган ностальгии. Давно уже не вдыхал свежей московской пыли, смешанной с дождем. Как может пыль быть свежей?

Язык - иногда вспоминаешь, что так называется не только русский, но и твой собственный, и удивляешься такой подмене. Болтало, едало, но причем здесь великий и могучий?

Зубы - дилемма такая: либо ты по-американски улыбаешься, выставляя напоказ свои неамериканские зубы, либо скрываешь свои неамериканские зубы, но это не по-американски.

Борода - я не классицист, чтобы быть гладко выбритым, и не романтик, чтобы носить одни усы. Я мистик и реалист, хочу быть заодно с природой и, за отсутствием земельной собственности, возделываю свой единственный сад.

Шея - ничем, ну ровно ничем не выделяется. Галстуков не ношу, удавки не примерял. Вот только пачкает воротнички.

Грудь - бесплодная пустыня, без млеком обильных сосцов, никого не вспоит и не вскормит, о чем печалиться смешно, но не зазорно.

Сердце -═ я всегда бился за что-то, а оно просто так.

Пальцы - любят трогать что-нибудь маловажное, какой-нибудь уголок, ободок, лоскуток, обиходить всякую шершавую мелочь.

Ногти - не напоминайте мне об отрочестве, когда вгрызаешься в щель между собой и не-собой как раз там, где потом образуются заусеницы.

Пупок - самое интересное место, которое знает про меня нечто такое, что я забыл. Но смотреть в него страшно, как в циклопический глаз смерти.

Зад - сидел, сижу и буду сидеть. Из всех тварей, бегающих, прыгающих, летающих, только человек построил свое дело-цивилизацию на заднем месте.

Ноги - ножницы для отстрижки═ времени-пути. Можно куда-нибудь сходить, но пространство бесконечно, а время жизни конечно, и стоит ли разменивать меньшее на большее?

Ступни - когда-то были такой же нежной, шелковой выделки, как и шея. Что делает с человеком дорога!

Приложение. Словарь исчезновения себя.

Дорога - чем больше путешествуешь, тем═ скорее═ мир разделяется на два города. Тот, где ты есть, - и тот, где тебя нет. Второй всегда интереснее.

Интересное - то, что любишь и чего боишься. Между влечением и отталкиванием как раз и образуется "inter-esse". Всем интересным в своей прошлой жизни я обязан страху.

Страх - хорош еще и тем, что в нем уже все сбывается. Я смертельно боюсь умереть. И адски боюсь попасть в ад.

Ад - автоматизм я, перестающего быть собой. Волосы, которые затягиваются на шее, как петля. Грехи, которые становятся возмездием. Собственный автомобиль, который на тебя наезжает (в отличие от аварии, когда наезжает чужой). Автопортрет*, который душит тебя своей рамкой. Вроде бы я, ан нет - уже не я.

Послесловие

Я, я, я. Что за дикое слово!
Неужели вон тот - это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего, как змея?
═══ В. Ходасевич. Перед зеркалом

Примечание из будущего

*Автопортрет - значение этого слова в точности не установлено. Одни исследователи связывают его с устаревшим понятием "самости": А. - это изображение "самого себя" и в этом смысле роственно таким архаическим словам, характерным в особенности для═ конца 2-го тысячелетия, как "самосознание" и "самочувствие" (см.). Другие связывают А. с понятием "автомата" и в особенности "автомобиля" - транспортного средства, распространенного в начале третьего тысячелетия. В этом случае А. - изображение автомобиля (на картине, экране, голограмме) и родственно таким словам, как "автогонки" и "автостоянка" (см.) Ряд исследователей полагают, что именно переход к автотранспорту стал первой ступенью изживания архаической категории "я", поскольку свойство "самости", "яйности" стало признаваться не только за человеком, но и за техническими изделиями. Наиболее известный образец А. - гиперпространственный голограф "Автогалактика", выставленный в стратосфере Нью-Йорка═ в середине 3-го тысячелетия. ═ Словарь архаизмов. Нью-Москоу, 5000

---

Александр Житинский. Толпа

Во мне много всяких людей, временами - целая толпа.

Один женат, у второго вчера вечером болела голова, третий любит выпить, четвертый его за это презирает, пятый ходит с детьми в цирк, у шестого неприятности по службе, седьмой чертовски свободен, восьмой ленив, до девятого трудно дозвониться, у десятого есть возлюбленная, одиннадцатый очень беден, двенадцатый боится собак, тринадцатый просто счастлив, к четырнадцатому любят ходить друзья, пятнадцатый одинок, на шестнадцатого можно положиться, на семнадцатого нельзя, восемнадцатый много думает, девятнадцатый тоже, но о другом, двадцатый умирает по воскресеньям, а остальные семьдесят пять представляют меня в различных учреждениях.

Никто из нас не играет на скрипке. Но зато мы очень любим разговоры о сложности души, которые помогают нашему коллективу выдерживать конкуренцию цельных натур.

---

Роман Лейбов. Изображение мыслей с утра, при отведении взгляда от зеркала с похмелья

В общем-то меня нету. Это в частности означает, что нету и этого текста. Предыдущей, например фразы. Тут следовало бы остановиться. Но

---

Имя

E-mail

Тема поэтического боя титанов: