Дата публикации:  11 Ноября 1999

 получить по E-mail
 версия для печати

Кристофер Бакли - Здесь курят (Роман. Перевод с английского Сергея Ильина)

Харри Мулиш - Симметрия (Рассказ. Перевод с нидерландского С.Белокриницкой)

Из книги "Лучшие американские стихи 1998 года" (Перевод с английского и вступление Г.Кружкова)

Радек Кнапп - Франек (Рассказ. Перевод с немецкого Е.Соколовой. Вступление Станислава Лема)

Литературный гид

Жизнь как роман - 2

Илья Кормильцев - Три жизни Габриеле Д'Аннунцио. Габриеле Д'Аннунцио - Речь, произнесенная с балкона Капитолия 17 мая 1915 года (Перевод с итальянского И.Кормильцева.) Ноктюрн (Фрагмент романа. Перевод с итальянского С.Герье под редакцией А.Смирнова)

М.Аннинская - Творивший легенды. Борис Виан - Квартира в наперстке (Рассказ. Перевод с французского М.Аннинской)

Сергей Дубин - "Самоубитые обществом": Риго, Ваше, Краван. Жан Риго - Э.Л. (Рассказ). Жак Ваше - Письма с войны. Артюр Карван - Оскар Уайльд жив (Рассказ. Переводы с французского С. Дубина)

Эпистолярий

"Храни меня в своем сердце!" (К 250-летию со дня рождения Иоганна Вольфганга Гете). Зигрид Дамм - "Ах, но ты же не оставишь меня одну!". Кристиана и Гете: из семейной переписки. (Перевод с немецкого Г. Косарик)

Статьи, эссе

Алена Злобина - Зеркало. Шекспир на московской сцене и вокруг

Галерея "ИЛ"

Алексей Мокроусов - Счастливый побег, или Время манекенов. Жак Эльон и соблазны эпохи

Среди книг

Алексей Зверев - "Друг друга отражают зеркала". Михаил Визель -Прореха в ткани бытия. Борис Дубин - Прирученная бесконечность словаря

Марк Стрэнд родился в Канаде в 1934 году. Как большинство американских поэтов, он преподает в университете (в Балтиморе). Был поэтом-лауреатом, получал самые престижные премии. Стрэнд пишет свободным стихом, который сразу узнается благодаря особому изгибу мысли и настроения, а оно у Стрэнда всегда подвижно, почти ребячески капризно, но подразумевает при этом некую нешуточную экзистенциальную драму. О своей "Перспективе" он пишет: "Я посвятил стихотворение Дереку Уолкотту, потому что 1) он тоже мне когда-то посвятил стихотворение, 2) что-то в моих стихах напомнило мне его стихотворение, описывающее сцену из фильма, происходящую на балконе. И еще - когда я писал это стихотворение, мне представлялся какой-то Карибский остров, тропические пальмы, океанская ширь".

Дереку Уолкотту

Вот как описывал самого себя (слегка прикрывшись для приличия масками героев) итальянский поэт, прозаик и драматург Габриеле Д'Аннунцио (1863-1938):

Достигнув осуществления в своей личности тесного слияния искусства и жизни, он открыл на дне своей души источник неиссякаемой гармонии. Он достиг способности беспрерывно поддерживать в своем уме таинственное состояние, рождающее произведение красоты, и мгновенно преображать в идеальные образы мимолетные впечатления своей богатой жизни.

Обладая необычайным даром слова, он умел мгновенно передавать самые неуловимые оттенки ощущений с такой рельефностью и точностью, что иногда только что выраженные им мысли, теряя свою субъективность благодаря удивительному свойству стиля, казались уже не принадлежащими ему... Все слушавшие его в первый раз испытывали двойственное впечатление - восторга и отвращения... ("Пламя").

Яркая и незаурядная фигура Д'Аннунцио в конце прошлого и начале нынешнего века сияла звездой первой величины на интеллектуальном небосклоне Европы. Его романами зачитывалась культурная элита (в том числе и русская), пьесы его не сходили с театральных подмостков, и трудно найти писателя той эпохи, на которого эстетика и поэтика Д'Аннунцио не оказали влияния.

В период между двумя мировыми войнами значение Д'Аннунцио начинает убывать (хотя остается еще достаточно сильным для того, чтобы итальянские футуристы, с трудом скрывая раздражение, озаглавили один из своих манифестов "Боги умирают, а Д'Аннунцио все еще жив"), а после падения фашизма почти и сходит на нет.

Однако в последнее время об Il Poeta (именно так, с большой буквы и с определенным артиклем именовали его в расцвете славы - честь, которую до того оказывали в итальянской культуре исключительно Данте) снова пишутся статьи и монографии. И дело здесь не столько в художественных достоинствах его творчества, которое во многом принадлежит своему времени, сколько в человеческой его судьбе, в прожитой поэтом активной и насыщенной жизни неугомонного новатора, донжуана, скандалиста, солдата и авантюриста. В этой жизни отразилась суматошная эпоха, породившая век, с которым мы вот-вот навсегда расстанемся.

Не будет преувеличением сказать даже, что это была не одна, а целых три жизни - так богаты событиями были прожитые поэтом долгие семьдесят пять лет.

^...

Чем закончить рассказ об этой удивительной жизни? Можно погрузиться в рассуждения о посмертной судьбе наследия Д'Аннунцио, о том, как драматически поменялось отношение к нему после крушения фашизма, о той почти культовой роли, которую стала играть (и играет до сих пор его фигура в экстремально ориентированных кругах: политических и артистических. Можно углубиться в психологию культуры, в разговор о том, как биографическая легенда порою укрупняет значение автора (напомним еще раз: сейчас непросто сопереживать восторгам современных Д'Аннунцио читателей). Можно, сделав шаг в сторону, полюбоваться кармическими играми истории, проанализировав то, как развивались отношения между Муссолини и Гитлером, - одержавший победу над Д'Аннунцио диктатор сам оказался в шкуре своей жертвы, повстречав более сильного и лишенного поэтических сантиментов "нежного вампира".

Но нам хотелось бы закончить разговор на легкомысленной ноте и сделать несколько полезных для всех выводов из повести чужой жизни:

1) Никогда не говорите: "Мне уже слишком поздно начинать..."

Д'Аннунцио, ставший авиатором в пятьдесят два года, вызывает большее уважение, чем Гайдар, командовавший полком в шестнадцать.

Первому, в отличие от второго, было что терять.

2) Лучший способ написать много книг - придумывать названия и брать под них авансы у издателей. Если не стесняться и действовать с размахом, то можно стать даже классиком.

3) Тщательно проверяйте всех тех, кто хвалит вас и называет учителем. Среди них может оказаться не только ваш Иуда, но и ваш Муссолини.

Второе намного опаснее.

4) Управлять народом ничуть не тяжелее, чем развлекать читателя. И не легче - и в том и в другом случае вам рано или поздно придется смириться с потерей популярности.

Д'Аннунцио был противоречивой личностью во всех смыслах: как писатель, как политический деятель, как гражданин и как частное лицо, поэтому суждения о нем не могут не быть противоречивыми. Некоторые вещи (в частности, изобретение символики и риторики фашизма) ему и сейчас тяжеловато простить.

Однако все же не будем слишком пристрастны к Габриеле Д'Аннунцио. В конце концов, ему удалось прожить насыщенно и увлекательно целых три жизни.

Многим не удается прожить так и одну.

"Не будь Ваше, я, наверное, стал бы поэтом", - признается Бретон. В устах человека, всю свою жизнь посвятившего переосмыслению феномена творчества и роли автора, такое признание дорогого стоит. В январе 1916 года молодой военврач Бретон знакомится в госпитале Нанта с раненым пехотинцем Ваше, и эта встреча, возможно, в какой-то степени изменила лицо всего последующего искусства. Ночи напролет они беседуют о литературе, и поэт, подражавший Малларме, с удивлением обнаруживает, что кто-то может ненавидеть Рембо и почти ничего не знать об Аполлинере. Среди "по-хэттов" - с таким благоговейным придыханием - Ваше почитает одного лишь Жарри, такого же сумасброда, как и он сам. Клясть литературу и ее "пророков", сомневаться во всем, кроме себя самого (но при этом и над собой смеяться при каждом удобном случае), не стирать с лица бесстрастного и презрительного выражения - пожалуйста, никаких ухмылок! - таковым было его кредо.

Здесь, как и в случае с Риго, истоки позднейших убеждений также следует искать в сакраментальной фразе "среда заела": подвижный, словно ртуть, Ваше вряд ли был создан для размеренной жизни его родного провинциального Нанта. Единственным выходом из затхлого болота посредственности ему виделось осмеяние всего и вся, а его ответом на пресловутую французскую рассудительность стала взрывная смесь из английской чопорности и интернационального абсурда. Первую прививку против литературы и серьезного отношения к чему бы то ни было (а не есть ли занятие литературой, сидение в кресле на протяжении многих месяцев в попытке изложить миру свои взгляды - торжество этого самого "серьезного отношения"?) будущий апологет "забавного смертоубийства" получил в 10-х годах столетия, в группе местных поэтов-анархистов, эпатировавших буржуа и скорее склонных к потасовкам и выпивке, нежели к уединенному творчеству в тиши кабинетов. Сторонясь позиции лидера, публичной и чересчур "долдонской", как он любил повторять вслед за Жарри, Ваше уже тогда вырабатывал свою будущую маску: "одновременно отсутствующего вида и пустоты внутри себя", по словам одного из его биографов. Остро чувствуя ограниченность идеологий прошлого, архаичный характер традиционного искусства и мессианских притязаний писателя, Ваше отказывается от творчества и исповедует принцип вселенского сарказма, непостоянства и подвижности - так, в одном из писем он "расправляется" с Аполлинером, а в другом уважительно признает, что тот "определил свое время". В одежде и поведении Ваше культивировал отстраненный английский стиль, и, наверное, частью этой надменной сухости был и его весьма своеобразный "йумор" или "уморизм" ("umour" или "umore"), отличавшийся от традиционного юмора лишь парою букв, но на деле порывавший с банальной галльской веселостью самым решительным образом и позже во многом определивший экзистенциальный черный юмор сюрреалистов. Наблюдая за Ваше на премьере "Сосцов Тиресия" того же Аполлинера - Ваше был одет в форму британского офицера и размахивал револьвером, - Бретон признается: "Никогда еще до того и после мне не представала столь очевидной пропасть, отделяющая новое поколение от предыдущего".

Его единственными произведениями, за исключением короткого стихотворного наброска и небольшой новеллы, стали письма, ранее всегда почитавшиеся своего рода "добавкой" к основному творчеству, развитием предыдущей известности. При этом, выстраивая каждое послание как небольшое эссе, рассыпаясь дробью многоточий и веером карикатур, презирая правила орфографии и синтаксиса, Ваше взламывал и каноны эпистолярного жанра. Он воплощал в себе сам принцип тотального неподчинения, словно незаметно подтачивал окружающий мир, сводя все то, что, казалось бы, наполнялось неким значением, до смехотворных размеров, обмирщая все на своем пути. Весь его жизненный проект состоял в сопряжении предельного накала существования и внешней холодности. "На войне дезертирству вовне Ваше противопоставляет дезертирство внутрь себя самого, тотальное безразличие, стремление не служить ни одной из сторон или, точнее, старательно разрушать сам смысл служения", - писал о нем Бретон (вспоминаются слова Бродского о "внутренней эмиграции").

Ваше символизирует собой свободу от готовых значений, когда единственным способом отношения к ним становится игра и насмешка, но насмешка не "веселая", снимающая напряжение проблемной ситуации, а "серьезная", призванная обострить восприятие проблемы. Видимо, такой же свободной игрой было и отношение Ваше к собственной жизни - готового значения par excellence. С тем же бесстрашием, которое он демонстрировал на фронте, Ваше принял смертельную дозу морфия - может быть, решив уйти от жизни, может, по неосторожности, а может, как писал Бодлер, "чтобы испытать судьбу, чтобы заставить себя дать доказательства своего мужества... или же так, без всякой цели, из каприза, от безделья". Как скажет позже Бретон, "смерть Жака Ваше прекрасна хотя бы тем, что абсолютно случайна".

4.6.17

Надеюсь в скором времени (числа 15-го-20-го) оказаться в Париже и повидать вас - В принципе, нечто похожее я уже написал Народу Польскому, но ответа от него до сих пор нет. Похоже, наши коварные почтари умудрились затерять сие послание, а потому ответьте мне вы - задержит ли вас Париж до этой даты?

Кругом стена огня и клубы пыли, пот так и льет - сердиться бесполезно, это наверняка какой-то вселенский заговор. - Вереницы огромных грузовиков сотрясают раскаленный воздух и застилают золоченую монету солнца своими ядовитыми испарениями. Как это все смешно! - ну чистый Аполлинер - что ж, тем хуже! - глянцевые журналы с лакированными блондинками и блестяще-взмыленные ноздри штабных лошадей одинаково прекрасны. The girl I love is on a magazine cover². Ну и пусть! Тем хуже! - Все без толку, тут уж ничего не поделаешь. Однако мне порядком надоели эти томные лилии, что вскипают во время артобстрелов белыми одинокими столбами, а затем опадают, точно после старого как мир наслаждения - ах, эти лилии - вы помните цветочные ряды, раскидывавшиеся летом прямо на асфальте, и лейки, лейки продавцов, которые нет-нет да и замочат чье-то воскресное платье? - Стоит жара, и непонятные субъекты, лорнируя толпу, с важным видом домохозяек рассуждают, судя по всему, о биржевых сводках. Да... Правда, вас быстро возвращает к реальности аромат раздавленных дынь под ногами толпы и запах из сточной канавы неподалеку! А потом благоухание сырости меж ног у молоденькой шлюшки в линялом белье, висящем пузырями! И тут вы видите, как раздувшаяся зеленая муха плавает в вашем стакане чая, бессильно распластав крылышки - Ну и черт с ним, тем хуже - вот и все - Well³.

Well - Коли будет на то ваша воля, я жду от вас письма, покуда окутанные монотонным ревом самолеты прихорашиваются пуховкой бомбовых разрывов, а какая-то ужасная птица исчезает в режущей глаза синеве, оставляя по себе лишь ядовито-уксусную струю мочи прямо мне на голову.

Ваш друг

J. H. T.

Рассказы одного из лучших английских писателей ХХ века Дилана Томаса, посвященные вечным темам: детство, дружба, чувство родины, смерть.

"Все, наконец" - экстравагантная пьеса-монолог известного австрийского драматурга Петера Туррини.

В рубрике "Вглубь стихотворения" - "Псалом" крупнейшего немецкоязычного поэта Пауля Целана: девять русских версий текста и эссе французского философа Филиппа Лаку-Лабарта "Молитва".

Литературный гид "Тень Набокова", посвященный столетнему юбилею классика, вовлекает читателя в стихию игры, спровоцированной гением писателя: он предстает здесь не только автором, но и объектом исследования, и даже персонажем. Мы печатаем фрагмент из книги Владимира Набокова "Убедительное доказательство", роман французского прозаика Эрика Орсенна "Два лета", повесть-мистификацию Чарльза Кинбота "Серебристый свет" и дающее неожиданный поворот теме эссе Алексея Медведева.

Примечания:

¹ Адресатами "Писем с войны" были Бретон, Луи Арагон и Теодор Френкель - французский поэт-дадаист и сюрреалист. Публикуемые в настоящей подборке письма адресованы Бретону.

² Моя любимая красуется на обложке журнала (англ. В оригинале письма в середине фразы стояли несколько нот этой песенки).

³ М-да; ну ладно (англ.).

написать отзыв

поставить закладку