Русский Журнал / Круг чтения /
www.russ.ru/krug/inlit/19991210.html

"Иностранная литература", # 12, декабрь 1999

Дата публикации:  10 Декабря 1999
"Иностранная литература", # 12, декабрь 1999 | Пьер Реверди, стихотворения в прозе | Пауль Целан, "Псалом" | Сергей Гандлевский, "Тень Набокова" | Анкета для читателей | В следующем номере "ИЛ"

Содержание

Петер Туррини - Все, наконец (Монолог. Перевод с немецкого Л. Бухова)

Пьер Реверди - Стихотворения в прозе (Перевод с французского и вступление Алины Поповой)

Дилан Томас - Рассказы (Перевод с английского и вступление Е. Суриц)

Кристофер Бакли - Здесь курят (Роман. Окончание. Перевод с английского Сергея Ильина)

Вглубь стихотворения

Пауль Целан - Псалом (Переводы с немецкого. Вступление Н. Мавлевич)

Филипп Лабу-Лакарт - Молитва (Эссе. Перевод с французского Н. Мавлевич)

Литературный гид

Тень Набокова

Владимир Набоков - Третье лицо. Последняя глава мемуарной книги "Убедительное доказательство" (Перевод с английского С. Ильина)

Чарльз Кинбот - Серебристый свет. Подлинная жизнь Владимира Набокова (Начальные главы романа. Перевод с английского и послесловие С. Ильина).

Эрик Орсенна - Два лета (Повесть. Перевод с французского Т. Бунтман и А. Дегтярь)

Алексей Медведев - Перехитрить Набокова

Галерея "ИЛ"

Алексей Мокроусов - Музыка молчания, или Время зеркал

Среди книг

А. Виноградова - Неолиризм. С. Белов - О пользе огурца и правоте тещи. Л. Гинцберг - Третья империя: каждодневный ад

У книжной витрины

Курьер "ИЛ"

Содержание журнала "Иностранная литература" за 1999 год, # 1-12

Авторы этого номера

Анкета для читателей

Из материалов номера

Пьер Реверди

Стихотворения в прозе

Перевод с французского и вступление Алины Поповой
Из вступления

"Лучший из ныне живущих поэтов. Мы рядом с ним просто дети", - говорили о Реверди в 1924 году Луи Арагон, Андре Бретон и Филипп Супо.

В 1915 году выходит его первый сборник - "Стихотворения в прозе", в ближайшие десять лет за ним последуют "Овальная отдушина", "Переодетые жокеи", "Уснувшая гитара" и другие. С 1916 по 1918 год Реверди издает журнал "Норд-Сюд" ("Северо-Юг"), в котором сотрудничают Гийом Аполлинер, Макс Жакоб, Луи Арагон, Андре Бретон, Филипп Супо, Тристан Тцара. (...)

Сюрреалисты считали Реверди своим предшественником. Андре Бретон цитирует его в первом "Манифесте сюрреализма": "Пьер Реверди, человек, по крайней мере, столь же утомительный, как и я, писал: "Образ есть чистое порождение разума. Возникнуть он может не из сравнения, но из сближения двух более или менее отдаленных реальностей. Чем отдаленней и чем точней будет связь этих двух реальностей, тем могущественнее будет образ, тем больше в нем будет эмоциональной силы и реальности поэтической..." 1. (...)

Все, кто пишет о Реверди, отмечают его манеру вводить в стихи элементы повседневной жизни, лиризм реальности. "Ничто так не увлекает меня, как чтение ежедневных газет", - замечает он. При этом его совершенно невозможно представить себе приверженцем реализма. "Простой ум, - писал он, - выражает в темной форме то темное, то не могущее быть ясно выраженным, что он чувствует в себе". Это, видимо, как раз та сложность, о которой говорит Т. С. Элиот в своей лекции "Три голоса поэзии": "Если вам кажется, что поэт пишет непонятно, что ему все равно, понимаете ли вы его, или что он творит только для узкого круга посвященных, к которому вы не принадлежите, - помните: возможно, он пытается сказать то, что нельзя выразить никаким другим способом - и потому вам стоит обучиться этому языку"2.

Из подборки стихотворений

Ветер и мысли

Что за странное наваждение? На уровне вон того этажа, между проводами, устроилась голова и висит себе; вокруг все замерло без движения,

Незнакомая голова говорит, а я здесь внизу, на земле, не понимаю ни слова, не слышу ни звука. Я по-прежнему стою на тротуаре напротив и гляжу, я гляжу на слова, уносимые ветром, слова, которые он бросит где-нибудь вдалеке. Голова говорит, а я ничего не слышу, все разгоняет ветер.

О великий ветер, то насмешливый, то заунывный, я пожелал тебе смерти. И остался без шляпы, ведь ты унес и ее. У меня теперь нет ничего, но моя ненависть проживет, увы, дольше тебя.

Неприметный человек

Свисток - и состав тронулся весь в дыму, слившемся с низкими облаками.

Это длинный заплаканный поезд, и на каждом перроне - все новые расставанья и все новые руки машут платками вслед. А этот - совсем один, и очки его помутнели от потоков чужих слез или от ливня, бьющего по стеклу, к которому он прижался лицом. Он ни от кого не уехал, и никто не будет встречать его на вокзале.

К тому же о своих странствиях он молчит, он не умеет рассказывать о краях, которые видел. Может быть, он ничего и не видел, и, почувствовав на себе чей-то взгляд, опасается, как бы не начали задавать вопросы, и опускает глаза или смотрит в небо, с которым сливаются все новые облака. На станции назначения, не выражая ни радости, ни нетерпенья, он в одиночестве отправляется в ночь, и видно, как временами выныривая под фонарями, он пропадает вместе с маленьким чемоданом. Рядом с ним никого, или кажется, что никого. И все-таки, что-то движется вслед за ним, а может, и кто-то со странными очертаниями его тени.

Под открытым небом

Я, кажется, потерял ключ, и все вокруг надо мной хохочут, и каждый мне тычет в глаза свой огромный ключ, висящий на шее.

И только я не могу открыть ни одну дверь. Все разошлись и позапирали ворота, улица приуныла. Вокруг никого. Я начинаю стучаться повсюду.

Оскорбления брызжут из форточек; я ухожу.

И тогда за городом, на границе реки и леса, я обнаружил дверь. Просто дверной проем, без всяких замков. Я вошел и попал в ночь, у которой нет окон, а есть лишь тяжелый полог, и там, под охраной реки и леса, я смог наконец поспать.

Вглубь стихотворения

Наталья Мавлевич

Пауль Целан
Псалом
С немецкого

Джазовая импровизация на тему псалма для философа и девяти переводчиков

Нынешнее обращение к творчеству Пауля Целана (1920-1970) продолжает обширную публикацию, помещенную в двенадцатом номере "ИЛ" за 1996 г. в рубрике "Портрет в зеркалах". Ее составитель Б. Дубин отмечал тогда "странное недобытие, руинное на-три-четверти-отсутствие крупнейшего и, несомненно, поворотного лирика второй половины уходящего века" в нашем отечественном литературном пространстве. С тех пор положение сильно изменилось. Фигура Целана обретает плоть, его присутствие в русском поэтическом и философском контексте становится все более ощутимым. В 1998 году в Киеве вышел первый сборник Целана на русском языке в переводе Марка Белорусца. В 1999 году в московском журнале "Контекст-9" (# 4) опубликованы 11 стихотворений Целана в переводе Ольги Седаковой. Пауль Целан, немецкоязычный еврей из Буковины, переживший заключение в гетто, принудительные работы и гибель родителей в концлагере, вечный беженец, блестящий переводчик русской и французской поэзии, покончил с собой в Париже. Его судьба вобрала в себя трагедию ХХ века, его голос - голос пережившей эту трагедию европейской поэзии. Стало общим местом вспоминать в связи с Целаном вопрос немецкого философа Адорно: "Возможна ли поэзия после Освенцима?"

В начале посвященной поэтике Целана книги "Поэзия как опыт", отрывок из которой приведен ниже, видный французский философ, переводчик и исследователь Гельдерлина и Ницше Филипп Лаку-Лабарт пишет:

"Массовое уничтожение людей - невозможная возможность, невыносимая, потрясающая будничность нашего времени. Сколько ни посыпай голову пеплом, нам от этого не уйти. Этот темный фон затопил весь мир, превратив жизнь в несусветную мерзость. Ничто не может вырваться из этой черной тени времени, избежать раковой опухоли, пожирающей все живущее: личности и народы... Вопрос, которым я задаюсь, таков: смог ли Целан поставить не себя, а нас перед лицом "всего этого"? Способна ли вообще на это поэзия, и если да, то какая, какого рода поэзия?"

Целан - лучший переводчик на немецкий язык Мандельштама, глубокое родство с которым он неоднократно подчеркивал. Название одного из сборников Целана "Роза Никому" - прямая цитата из Мандельштама. В этом сборнике есть стихотворение, всегда привлекавшее особое внимание читателей, переводчиков, истолкователей. Это знаменитый "Псалом", гениальная попытка нового осмысления триады Бог - Мир - Человек. Вся поэзия Целана и "Псалом" как ее чистая квинтэссенция - это всеобъемлющий вопрос о смысле. Вопрос без ответа (если таким ответом не становится молитва). Да и смысл вопроса одновременно предельно ясен и предельно невыразим. Ассоциативная ткань стихов, синтаксическая и даже грамматическая недоговоренность, похожие на сжатые пружины паузы - все это заставляет переводчика, если он не хочет сделать мертвую ксерокопию, пользоваться собственными ассоциациями, наполнять пустоты по собственному "подразумению". Вот почему перевод Целана - огромное искушение.

На сегодняшний день, насколько нам известно, существует девять русских переводов "Псалма", предлагающих разные и подчас исключающие друг друга прочтения. Вслед за поэтическими вариациями помещен философский комментарий Филиппа Лаку-Лабарта. Впрочем, не столько комментарий, сколько импровизация на тему ... Говоря о манере Лаку-Лабарта, О. Аронсон называет ее "непрямой коммуникацией", когда "некоторые образы и темы провоцируют философа даже не на рассуждения, а на предъявление собственных образов"3. Иначе говоря, это джазовая манера. Так что текст Лаку-Лабарта нельзя рассматривать как расшифровку, разъяснение Целана, это тоже поэтическая интерпретация, с которой можно соглашаться или не соглашаться.

Psalm

Niemand knetet uns wieder aus Erde und Lehm,
niemand bespricht unsern Staub.
Niemand.

Gelobt seist du, Niemand.
Dir zulieb wollen
wir bluhn.
Dir
entgegen.

Ein Nichts
waren wir, sind wir, werden
wir bleiben, bluhend:
die Nichts, - die
Niemandsrose.

Mit
dem Griffel seelenhell,
dem Staubfaden himmelswust,
der Krone rot
vom Purpurwort, das wir sangen
uber, o uber
dem Dorn.



Вернуться"Niemandsrose", 1963

Псалом

Нас вновь из глины и из праха не вылепит Никто,
и не благословит земную персть -
Никто!

Хвала Тебе, Никто!
Тебя возлюбим
И да предстанем
пред Тобой
в цвету.

Вот мы - ничто -
так было, есть и будет, -
цветок небытия.
Вот - роза Никому.

В ней пестик -
светлый перст души,
тычинок прах из пуст-небесья
и красный венчик -
пурпур слова, что мы пропели,
о, над самым
над острием шипа.

Перевод Натальи Мавлевич (1999)

Сергей Гандлевский

Вступление к Литературному гиду
"Тень Набокова"

Искусство, как известно, игра. Глубинное осознание зачинщиком игры, художником этого непреложного факта не всегда проходит безболезненно. Кто он, человек искусства, в конце-то концов: демиург или фокусник? Холод гордыни и жар самоуничижения, в которые время от времени бросает художника, объясняются в первую очередь двусмысленностью избранного им поприща. И бывает, что автор из лучших побуждений - будь то забота об общественном благополучии или страсть к объективной истине, к тому, "как оно есть на самом деле", - ополчается на свой же несерьезный род деятельности, на его условности и приемы и с неизбежностью впадает "в неслыханную простоту". Общество лишается художника, приобретая взамен моралиста, религиозного проповедника, политического агитатора. Но с другой стороны, творчество писателя, которому совершенно не в тягость постоянное пребывание в башне из слоновой кости, как правило, теряет насущность и, следовательно, обречено на поверхностное и даже снисходительное внимание ценителей литературы. Конфликт между жизнью понарошку и собственно жизнью неразрешим и чрезвычайно плодотворен. Многими шедеврами искусства человечество обязано дерзким - на грани безрассудства - игровым попыткам художественного вымысла освоить неокультуренную целину реальности.

Вопреки сказанному выше, герой нынешнего литературного гида "ИЛ", русско-американский писатель Владимир Набоков, искренне, последовательно и даже с вызовом не признавал конфликта поэзии и правды, "ересь" простоты не соблазняла его. И не потому, что Набоков неглубок, легковесен или олимпийски равнодушен, как иногда думают. Само противоречие между игрой искусства и тем, "как оно есть на самом деле", писатель счел несущественным и надуманным: его осенила догадка, что мир не бессмысленное движение материи, и не громоздкое воплощение запредельных истин, и не "пустая и глупая шутка", а блистательный розыгрыш. Опыт художника и натуралиста раз за разом утверждал Набокова в справедливости такого предположения. Особый склад таланта позволял Набокову с воодушевлением узнавать стихию игры - и в природе, и в личной судьбе, и в творчестве любимых писателей - и, разумеется, сделать игру первотолчком собственной художественной вселенной. Убеждение, что космос и сонет заведены одним и тем же ключом и "при всех ошибках и промахах внутреннее устройство жизни", как и устройство "точно выверенного произведения искусства <...> тоже определяется вдохновением и точностью", избавило Набокова от тоски по проклятым вопросам и почтения к ним, внушило уверенность в том, что, занимаясь творчеством, он занимается очень насущным делом, имеющим непосредственное отношение к тайне мироздания, к механизму великой игры. Речь идет, говоря напрямую, о сокровенной перекличке творца с Творцом. Естественным образом в такой эстетизированной вселенной главное зло - пошлость во всех ее проявлениях: безвкусный поступок, расхожая фраза, плоская мысль, примитивная идеология или скудоумие массового энтузиазма равно грешат против мировой гармонии и поэтому отвратительны.

Именно максимализм артистических притязаний делает Набокова "своим" в русской литературе, как бы ни дорожил писатель собственной исключительностью и выстраданным одиночеством. Посмотрите, как расширительно и человечно толкует он понятие эстетического наслаждения: "...особое состояние, при котором чувствуешь себя - как-то, где-то, чем-то - связанным с другими формами бытия, где искусство (то есть любознательность, нежность, доброта, стройность, восторг) есть норма". От пафоса этого и подобных ему набоковских высказываний не очень далеко и до затасканного до неприличия афоризма "Красота спасет мир". Еще ближе - к мечтательно-меланхолическому возгласу пушкинского Моцарта: "Когда бы все так чувствовали силу Гармонии...". Можно назвать такой взгляд на вещи эстетическим гуманизмом.

Для Набокова творчество, эстетика, игровое начало не приправа к бытию, а суть его. Набоков не столько обнажает частные приемы своего искусства, сколько главный, на авторский взгляд, всеобщий прием, обнаруживает пружину, приводящую мир в движение. Таково мировоззрение писателя. Так Набоков против своей воли и вопреки темпераменту становится идеологом. Но его идеология предполагает наличие у прозелитов искры Божьей, подобному "учению" не грозит овладеть массами: "тогда б не мог и мир существовать", - продолжим цитату из "Маленьких трагедий".

Тексты, предлагаемые вниманию читателя, объединяет то, что все они, за исключением собственно набоковской статьи, написаны под влиянием и обаянием игрового гения писателя. Влияние лестное, но неуютное: сопоставление с первоисточником неизбежно. Творчество Набокова отбросило на настоящее и будущее искусства густую и обширную тень. Кому-то она придется кстати, кому-то вконец заслонит белый свет. Набоков, как и всякий большой писатель, не дает рецептов творческой удачи - но показывает, каким надо быть, чтобы уметь сочинять такие рецепты самому.

Анкета для читателей

Дорогой читатель!

Два с половиной года назад, в юбилейном, пятисотом номере "Иностранной литературы" мы обратились к Вам с просьбой ответить на несколько вопросов. Попытка установить обратную связь увенчалась успехом: редакция получила сотни писем с отзывами о нашей работе - как положительными, так и критическими. Теперь нам хотелось бы продолжить диалог, и мы предлагаем Вам новую анкету:

1. С какого года Вы читаете "ИЛ"?

2. Какие публикации последних двух-трех лет Вы считаете наиболее удачными?

3. Назовите наши наименее удачные публикации.

4. Считаете ли Вы, что за последние годы журнал стал:

лучше, хуже, содержательнее, скучнее...

Подчеркните нужное или, по возможности, дайте свое определение. Прокомментируйте Ваше мнение.

5. Наш журнал начинает издавать книжное приложение. Произведения каких зарубежных авторов Вы хотели бы в нем видеть?

6. И немного о себе: возраст, пол, образование, профессия и все, что сочтете важным и интересным.

Среди тех, кто пришлет ответы на нашу анкету, мы разыграем десять книжных комплектов, куда войдут три первых тома нашей книжной серии.

А шанс получить дополнительный приз появится у читателей, разгадавших наш чайнворд (см. бумажную версию журнала), - среди них будут разыграны десять бесплатных подписок на 2001 год.

Наш адрес: 109017, Москва, Пятницкая ул., 41.

В конкурсе участвуют письма, отправленные до 1 марта 2000 года.

Благодарим Вас за участие в анкете.

В следующем номере "ИЛ" (#1, 2000 г.)

"Мое столетие" - фрагменты новой книги нобелевского лауреата 1999 года немецкого писателя Гюнтера Грасса, состоящей из ста глав (по одной - на каждый год) и представляющей собой своеобразную мозаичную картину жизни Германии в уходящем веке.

Основанная на автобиографическом материале проза французского писателя, знаменитого "отца нового романа" Алена Роб-Грийе "Анжелика, или чары" - фантастический сплав рыцарского романа, эротических грез и реальных воспоминаний.

Новая пьеса польского драматурга и прозаика Славомира Мрожека "Прекрасный вид" - две пронизанные иронией, лаконичные и обманчиво простые детективные сценки.

В рубрике "Документальная проза" - главы из книги популярного перуанского писателя Марио Варгаса Льосы "Рыба в воде", где он рассказывает истории из своей жизни, которые легли в основу самых известных его романов.

Герой рубрики "Портрет в зеркалах" - крупнейший ирландский писатель и драматург Сэмюэл Беккет, чье творчество по новому представило мироощущение человека ХХ века и обозначило целую эпоху в современной литературе.

Примечания:


Вернуться1
Андре Бретон. Манифест сюрреализма. Пер. В. Козового. В кн.: Писатели Франции о литературе. М., 1978.


Вернуться2
Пер. С. Завражновой. Цитируется по книге: Т.С. Элиот. "Назначение поэзии". Киев-Москва, 1997.


Вернуться3
См. диалог Е. П. Петровской и О. В. Аронсона "Пути импровизации. Лаку-Лабарт - Пазолини" в журнале "Киноведческие записки", 1996/1997, # 32.



www.reklama.ru. The Banner Network.