 |
      |
 |
|
|
|
|
|
||
|
||
| / Круг чтения / Иномарки < Вы здесь |
|
Иномарки #20 Дата публикации: 17 Декабря 2003  получить по E-mail версия для печати
Секс, наркотики, рок-н-ролл, житье в хипповских коммунах, увлечение восточными духовными практиками, политическая левизна - все эти детские болезни 60-х дали серьезные осложнения на религиозное сознание Запада. Последствия аукаются полвека спустя: это и гомосексуальные браки, освящаемые церковью, и превращение христианских общин в ансамбли песни и пляски а ля Jesus Christ Superstar, и практика рукоположения женщин в священнический сан, и другие агрессивные проявления гражданских свобод. Контркультура 60-х, заявившая себя социальным (в крайнем случае - антисоциальным) движением, на самом деле приняла форму новой религиозной традиции, особенно в США, утверждает Марк Оппенгеймер, обозреватель San Francisco Chronicle, только что защитивший докторскую диссертацию по теологии. Молодой профессор озаглавил свою книгу (героям которой он по возрасту годится в сыновья) строчкой из песни Боба Дилана. Оппенгеймер описывает эпоху, когда церковь была поставлена перед экзистенциальным выбором: куда вести и чему учить людей в эпоху массовых антивоенных демонстраций, противозачаточных пилюль и разного рода групповых экспериментов, которые одним концом смотрели на буддийский Восток, другим творили сексуальную революцию, а третьим погружались в глубины расширенного сознания. Разворачивая перед читателем хронику событий или, если угодно, историю болезни, Оппенгеймер напоминает, из какого сора выросли коллективные молебны и другие современные - теперь уже вполне конвенциональные - религиозные практики. Стареющие герои той бескровной революции могут поностальгировать, а их дети и внуки - поучиться на экспириенсе старших.
George Sim Johnston (Джордж Сим Джонстон) "Мне, как католику, разумеется, интереснее всего была глава "Римские католики и народные массы"... Оппенгеймер прав, утверждая, что форма, которую принимает наша повседневная религиозная практика, имеет глубокое влияние на наши представления о Боге. Но он не додумывает свою мысль - он скользит по поверхности, иногда ударяясь в надоедливую социологию. Да, люди открыли для себя разнообразные формы бытия - звуки гитары, ароматы восточных благовоний, тепло братских объятий и всякого рода поиски своей идентичности. Но что происходило тогда в реальности?.. В конце 1960-х многим иудеям и христианам удалось приручить Бога, поставив его на службу индивидуалистической идеологии "свободного выбора". Forward Jay Michaelson (Джей Михаэлсон) "Пару лет назад мы с друзьями возвращались из Невады с фестиваля Burning Man. Жуткая усталость и похмелье смешивались с ощущением хаоса и эйфории предыдущей недели, которая протекла у нас в измененном состоянии сознания. Мы ехали по пустыне, уже почти засыпая, и тогда я включил радио. На нас тут же обрушился мутный поток рекламных объявлений, дурными голосами расхваливающих достоинства автомобилей, магазинов и самой радиостанции. Мы были не в силах это слушать. Надышавшись за неделю свежим воздухом живой контркультуры, мы чувствовали, насколько невыносима и чужда нам современная Америка. Тогда я переключил радио на религиозный канал AM. Там говорили про грех, про рай и ад. Но эти слова - и смысл, и интонации - были гораздо ближе нам, чем "современная" музыка и реклама, звучавшая по обычному радио... Оппенгеймер написал добротную и профессиональную работу. Но мне сдается, что едва ли он на самом деле глубоко понимает то, о чем пишет. В пустыне Невада, два года назад, мы поняли, что сама религия и есть контркультура, противостоящая тоскливому материализму конца XX - начала XXI вв. Если ты пишешь книгу о взаимодействии религии и контркультуры и не понимаешь этого - чего стоит вся твоя работа?"
Любите приглашать гостей? Значит, в глубине души вы хотите стать диктатором. Во всяком случае, уж точно любите власть. Такова главная мысль автора "Неформальной истории гостеприимства", писателя и переводчика Джесса Браунера (его перу принадлежат два романа и английские переводы Жана Кокто, Рильке и Элюара). Чтобы у читателя не осталось сомнений, Браунер подробно рассказывает о гостеприимстве Гитлера, лично выходившего встречать каждого из гостей своей высокогорной резиденции Бергхоф и обязательно читавшего им перед обедом лекцию о пользе здоровой пищи (главным образом, о моральных преимуществах вегетарианства). Кроме того, во всех без исключения гостевых комнатах огромного гитлеровского дома заботливой рукой хозяина были разложены труды его собственного сочинения ("Майн Кампф") и французские порнографические журналы. Принимая гостей, полагает автор "Истории гостеприимства", любой хозяин пытается навязать им свой образ мира, а отсюда, само собой понятно, рукой подать до мечты о мировом господстве. Впрочем, иногда гостеприимство может быть даже не сублимацией воли к власти, а непосредственным инструментом оказания влияния на окружающих. Хороший пример этого - Гертруда Стайн, которая смогла стать настоящим пророком модернизма исключительно благодаря своим знаменитым парижским "субботам", где кормилась вся голодная богема начала века: от Пикассо, Матисса и Брака до Хэмингуэя и Шервуда Андерсона. В книге содержится масса восхитительных исторических анекдотов про гостеприимство, среди которых и история вынесенной в заглавие герцогини, не пожелавшей на приеме у Людовика XIV сесть на поданный ей вместо кресла стул. Король-солнце, как видно, вполне разделявший идеи Браунера, отправил ее в пожизненную ссылку.
Элизабет Хэнсон (Elizabeth Hanson) "...будьте осторожны - выводы, который делает в своей книге Браунер, могут испугать тех, кто думает, будто всю жизнь приглашал гостей только для того, чтобы выпить, закусить и поговорить за жизнь". "Последняя глава, в которой рассказывается о том, как семья Браунеров отмечает День Благодарения, возможно, и имеет терапевтическое значение лично для автора книги, но не очень вписывается в общую канву книги". The New York Observer "Браунер - неутомимый историк-любитель, с энтузиазмом роющийся в анналах западной цивилизации в поисках занимательных историй о гостеприимстве: от римских императоров, для которых обед был не обед без того, чтобы не подсыпать кому-нибудь хорошую порцию яду, до прославившейся своим неумением принимать гостей британской леди Моррелл". "Исторические примеры удачно перемежаются в книге с историями из жизни самого автора: например, про то, как вкусные сэндвичи помогают усыпить бдительность и обыграть заглянувших на партию в покер приятелей. В последней главе, повествующей о том, как автор и его супруга сами приготовили для своих гостей большой обед в честь Дня Благодарения, Браунер сокрушается, что для современного человека (особенно занимающегося интеллектуальным трудом) гостеприимство все меньше ассоциируется с собственноручно приготовленным угощением".
Enough уже признана одной из лучших научно-популярных книг 2003 года. Билл Маккибен - авторитетнейшая фигура среди ученых "зеленой" ориентации. Еще 15 лет назад вышла его книга "Конец природы", ставшая Новым Заветом экологического движения. Новый труд озаглавлен еще более лаконично - "Хватит". Это пророчество о новом, генетически модифицированном мире, напичканном нанотехнологическими дивайсами, в котором человек, изначально создававшийся по образу и подобию Божию, обречен потерять человеческий облик - как в переносном, так и в буквальном смысле. "Какому создателю вы собираетесь молиться, если ваши гены пришли из лаборатории Pfizer?" - вопрошает Маккибен своего читателя. Однако это не просто антиутопия. Моделированием техногенных катастроф давно и успешно занимается научная фантастика, но для Маккибена важнее другой вопрос: а что мы будем делать, если катастрофы не случится? И это оказывается страшнее всего. Если процесс пойдет "как надо", то уже скоро и незаметно для себя человеческий род потеряет представление о том, что есть человек. Отдельная проблема - рынок. Большая часть биотехнологических разработок сегодня сосредоточена в руках частных компаний, озабоченных прежде всего проблемами рентабельности, а не этики или глобальной экологии. Возможность определять пол ребенка на ранних стадиях беременности уже привела в азиатских странах к избиению младенцев женского пола в утробе матери. Что случится с населением земного шара, если каждая супружеская пара получит возможность моделировать пол будущего ребенка? А если общедоступным станет генетическое моделирование каких-нибудь экстраординарных способностей? Возможно, люди будут делиться на тех, кого родители генетически запрограммировали на разные таланты и способности, и "натуралов" - допотопных существ, лишенных каких бы то ни было сверхчеловеческих возможностей (таких, как большинство из нас сегодня). Как будут складываться отношения между этими подвидами? Что будут делать в этом мире простые обыватели, когда всю работу возьмут на себя бионанороботы? Тем, кто готов выпустить джинна из пробирки, стоило бы задаться такими вопросами если не с моральной, то хотя бы просто с практической точки зрения. Единственное, на что надеется Маккибен, - что мы успеем прочесть его книгу до того, как перестанем быть homo sapiens.
Wesley Burnett (Уэсли Барнетт) "Недавно я разговаривал с одним из образованнейших африканских ученых. "Нам нужны ваши технологии, но не ваша культура", - доказывал он. Я ответил: "Извините, но оно у нас идет в комплекте". Технология - не все, что у нас есть, но по большому счету наша технология - это и есть наша культура... Хотя я не разделяю оптимистические взгляды Маккибена, надо признать, что об этих ужасных материях он пишет ужасно здорово. Каждому, кто хоть сколько-нибудь интересуется вопросами науки, технологии или этики, а также нашим будущим, стоит найти время для этой книги. Она про путь, на который нам вскоре предстоит ступить". Conservative Monitor "Если бы у меня был выбор, я бы выбрал бесконечное продолжение моего нынешнего существования, даже если бы по моим венам циркулировали нанороботы, а несколько генов пришлось бы перекроить. Возможно, смысл жизни претерпел бы тогда существенные изменения... Маккибен постулирует смерть религии и человечности. Я не уверен, что это непременно должно случиться, хотя Маккибен приводит достаточно весомые аргументы. Он убедительно доказывает, что технологии, которыми мы балуемся сегодня, должны находиться под жестким контролем. Маккибен ясно дает понять, что надо провести черту, за которую нельзя заступать. Остается вопрос: где именно должна пролегать эта черта? Об этом стоит вести дебаты. "Хватит" - умная, интеллигентная книга. Это обязательное чтение для того, кто хочет понять, в чем суть новейших технологий нашего времени и какое отношение они имеют к нашей жизни".
Эрик Хобсбаум - едва ли не самый известный из ныне живущих историков. Вот уже много лет его книги (а за свою долгую жизнь он написал их великое множество) входят в программу обязательного чтения для студентов исторических факультетов по всему миру. Однако последняя работа заслуженного историка - не научный труд, а автобиография. Правда, биография у Хобсбаума такая, что как ни крути, все равно получается историческая летопись - хроника XX века. Англо-австрийский еврей, родившийся в Александрии Египетской в год большевистской революции, учился в Вене, Берлине, Лондоне и Кембридже, преподавал чуть ли не во всех именитых университетах Старого и Нового Света, своими глазами видел и падение Веймарской республики, и разрушение Берлинской стены, был переводчиком у Че Гевары и членом знаменитого "тайного общества" Апостолов (куда в свое время входили Витгенштейн, Кейнс и Бертран Рассел), жил в Каталонии в самый разгар испанской гражданской войны. И, наконец, о главном: всю свою жизнь Хобсбаум оставался коммунистом (в компартию он вступил еще гимназистом, в начале 1930-х годов), не став при этом ни историком-марксистом, ни партийным активистом. Почему Хобсбаум, подобно многим другим западным интеллектуалам, попавшим под скромное обаяние коммунизма, по сей день хранит верность своим одиозным идеалам, объясняет в своей рецензии известный американский историк и политолог Тони Джадт, директор Института Ремарка при Нью-Йоркском университете.
"Когда Хобсбаум называет политику Тэтчер "анархизмом нижней части среднего класса", он клеймит ее сразу с двух позиций: одна - старая добрая марксистская ненависть к тем, кто жирует, а другая, генетически еще более древняя, - презрение британской элиты к дремучему, социально неустойчивому, но экономически состоятельному классу клерков и торгашей. Эрик Хобсбаум - настоящий коммунистический мандарин, со всеми верованиями и предубеждениями, присущими этой касте. Но кроме того, он еще и романтик. Он романтизировал революционных головорезов...Он романтизировал итальянскую компартию Пальмиро Тольятти... Он романтизировал Советский Союз... Эрик Хобсбаум - самый одаренный историк нашего времени. Но, прожив свою жизнь в тишине и покое, он умудрился закрыть глаза на все чудовищные, позорные события истекшего века". Guardian "Хобсбаум не ставил себе целью написать автобиографию в традиционном понимании этого слова. Он сам честно признался, что книга посвящена не личной, а общественной жизни. Вторая половина книги фрагментарна и напоминает сборник эссе на самые разные темы. Его вторая жена Марлен и дети выглядят на этом фоне какими-то теневыми персонажами". "Иногда политика и частная жизнь у Хобсбаума все же переплетаются - в первый раз, когда он описывает Берлин начала 1930-х, в другой раз - студенческие годы в Кембридже. Но очень скоро читатель понимает, что же по-настоящему волнует автора: его вечная борьба с призраком Сталина, стремление справиться с разочарованием, наступившим после венгерских событий 1956 года, и, наконец, необходимость хотя бы частично признать крушение своих идеалов".
Сборник статей рафинированных интеллектуалов, представляющих цвет западной гуманитарной мысли, посвящен наболевшей проблеме: почему академический дискурс настолько непонятен простому смертному? Является ли наукообразная муть и заумь неизбежным злом, или же это такой артефакт, которому место на свалке истории? Тема отнюдь не высосана из пальца, учитывая неиссякаемое стремление академических гуманитариев прорваться через масс-медиа к широкой публике, смягчить жестокие нравы, стать властителями дум толпы, - словом, добиться того, чтобы грубая неодушевленная материя, заключающая в себе существование обывателя, наконец смогла худо-бедно помыслить себя самое. Утопический характер подобных мечтаний совершенно очевиден: всем известно, что ученые - философы, теоретики литературы, антропологи и пр. - давно уже пишут исключительно друг для друга. Однако, как и следовало ожидать, "плохой райтинг" при ближайшем рассмотрении оказался делом темным. Недоступность его широким массам не есть результат гордыни или иного злого умысла, доказывают авторы сборника: сам материал, с которым имеют дело ученые, порой не имеет другого способа выражения, чем усложненный академический язык, изобилующий свернутыми пропозициями, вложенными друг в друга, как матрешки. С другой стороны, возражают их оппоненты, - кто ясно мыслит, ясно излагает. Любую, самую заковыристую идею можно выразить доступным человеческим языком. А с третьей стороны, стремление "быть проще" оборачивается немотой, невозможностью высказать суждение, выходящее за пределы печного горшка. Авторы, собравшиеся под одной обложкой в Just Being Difficult?, явили миру поразительный пример метатекста: о пороках и добродетелях академического языка, крепко увязшего в отвлеченном теоретизировании и кусающего собственный хвост, подобно пресловутому змею, им приходится рассуждать не чем иным, как тем же самым языком. Пусть темный, зато родной. Другого-то у них нет.
"В сознании большинства ученых плохое академическое письмо - аксиома, само собой разумеющийся факт. Это примерно то же самое, как принятое всеми по умолчанию представление о плохом академическом сексе". "Некоторые эссеисты, питающие склонность к коллекционированию исторических фактов, приводят примеры тупиковых ситуаций, в которые может завести эта святая простота. Робин Валенса из Чикагского университета и Джон Бендер из Стэнфорда обратили внимание на замечание Дэвида Юма о различии между "научным" и "повседневным" мирами. Эти исследователи полагают, что обращение Юма к "разговорному стилю" привело к тому, что в своих последних работах он просто не смог отразить все нюансы собственных эпистемологических выкладок". "Признавая, что некоторые тексты, порожденные академической наукой (включая собственные тексты участников сборника), в самом деле часто бывают неудобоваримыми, авторы книги пытаются доказать, что к такому выбору их подталкивают первостепенные задачи науки".  поставить закладку
 написать отзыв
|
|
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Knocking on Heaven's Door: American Religion in the Age of Counterculture
Mark Oppenheimer. - Yale University Press, 304 pages
Jesse Browner. The Duchess Who Wouldn't Sit Down: An Informal History of Hospitality. - Bloomsbury, 198 pages
Bill McKibben. Enough: Staying Human in an Engineered Age. - Times Books, 288 pages
Eric Hobsbawm. Interesting Times: A Twentieth-Century Life. - Abacus, 464 pages
Just Being Difficult?: Academic Writing in the Public Arena edited by Jonathan Culler and Kevin Lamb. - Stanford University Press, 240 pages
предыдущая |
||
|
|
||
|
||