Основная мысль, возникающая по прочтении журнала, - никакой "другой", альтернативной литературы не существует. Какие бы основания ни подводились под этот проект, декларировать существование таковой становится все труднее и труднее, если вообще возможно.

Хотя попыток делается немало, их можно легко распределить по нескольким категориям. Из наиболее заметных - сетевая литература, литература наркотическая (в данном случае не имеет большого значения, пишутся ли тексты в состоянии наркотического опьянения, пишутся ли они в расчете на наркотическое опьянение читателя или описывают состояние измененного сознания) и, наконец, гей-литература. Первая категория, как правило, сводится лишь к смене носителя, вторая же и третья, по сути дела, возникают на основании скандального содержания, что является необходимым, но отнюдь не достаточным условием для того, чтобы такую литературу можно было назвать альтернативной или "другой". Ситуация эта вполне нормальна в отсутствие мейнстрима как такового - альтернативы нет просто потому, что нечему себя противопоставить. Любой альтернативный проект в условиях развалившейся Вавилонской башни превращается в рупор того или иного клуба по интересам.

Что происходит и с "Митиным журналом".

Быть может, главное свидетельство того, что альтернативной литературы здесь нет, состоит в том, что все содержимое этого журнала можно классифицировать по вполне понятным признакам и даже выстроить некую иерархию текстов, что само по себе уже слишком привычно глазу.

Основание для классификации, то есть пределы своего рода аутентичности, выделяется очень легко. Для этого не нужно читать весь журнал, хватит ознакомления с произведениями главных действующих лиц. Среди таковых, бесспорно, Ярослав Могутин, чьи тексты занимают пятую часть номера. Старое доброе насилие, с которого Ярослав Могутин когда-то начинал и из-за которого - чуть не написал "пострадал" - оказался в Америке, старые добрые наркотики, старый добрый расизм - это, наверное, должно шокировать обывателя, только вот вряд ли обыватель когда-нибудь купит "Митин журнал". Все это напоминает видео какой-нибудь рок-группы восьмидесятых - сильно отдающие одеколоном учителя-Лимонова тексты (что, в принципе, и не скрывается), скинхэды, бодибилдинг и сакраментальные фразы вроде "Наш Rang Rover мчался на скорости 100 миль в час по узкой дороге, уходящей за горизонт". Это узнаваемо и именно поэтому аутентично, это комфортно. Долгожданное ощущение сбоя (страх) возникает, лишь когда понимаешь, что текст этот может продолжаться до бесконечности, что Могутин - своего рода монстр, порождающий один и тот же набор метафор, один и тот же тип синтаксиса, нерасчлененность которого - ни знаками препинания, ни заглавными буквами - в то же время так же стопроцентно уместна и комфортна. Сбой сглаживается, страх исчезает - по-другому этот текст ни написать, ни прочесть было бы невозможно. Все на своем месте. Нарратив определяет нарратора.

При том, что тексты Могутина занимают наибольшее количество журнальных полос, смысловое ядро журнала образует в полном смысле этого слова главный герой номера Жорж Батай. Долгожданный перевод романа "История глаза" окружен комментариями (в том числе и могутинским), среди которых выделяется статья Игоря Кона "Гомоэротический взгляд и поэтика мужского тела". Академически ясный текст поднимает из принципиальной "темноты" батаевского произведения одну из важнейших и актуальнейших для современной культуры тем - тело как герой произведения, тело как актор, и даже более того, часть тела как актор. Это разъяснение необходимо - оно собирает в некоторое единство даже тексты Могутина, худо-бедно оправдывая их помещение по соседству с таким шедевром, как "История глаза". Помимо прочего, статья дает представление об уровне гендерных штудий в Центрально-европейском университете, что должно быть небезынтересно молодым отечественным гуманитариям. Батаю же посвящено и стенографированное заседание "коллегии песка и воды" (А.Секацкий, А.Драгомощенко, А.Скидан), и здесь та же тема, только взятая уже менее общо, менее академично в сравнении со статьей И.Кона. Порнография как жанр литературы умерла, причин смерти множество, в том числе и массированное наступление на означенном фронте телекоммуникационных технологий, но даже если предположить, что этого не случилось, батаевский текст оказывается, как это ни парадоксально звучит, гораздо более непристойным, чем порнография. При том, что все комментаторы испытывают к роману явный пиетет, без дополнительной информации или, скажем так, без разбегающихся тропок возможных интерпретаций (в случае Батая всегда становящихся невозможными интерпретациями) публикация "Истории глаза" была бы стрельбой из пушки по воробьям - при всей тревожащей экстатичности текст этот более чем герметичен, он практически нечитаем, и в этом, наверное, его главное кощунство и источник притягательности.

Не стоит обходить вниманием один странный и неудобный для писателей факт. При всей своей принципиальной "инаковости", батаевский текст в литературном плане остается предельно, даже нарочито традиционным. Применительно к нему можно говорить об альтернативном мышлении - и, кстати, когда размышляешь об этом, создается ощущение, что вот-вот схватишь определение того, чему же именно оно альтернативно - но никак не об альтернативной литературе. Литературная часть представляет собой застывшую форму европейского романа.

Немало страниц номера отдано на откуп тем писателям, которым в свое время просто необходимо было быть другими - поколению битников. Основные тексты - рассказы и эссе Уильяма Берроуза (в том числе эссе "Падение искусства", "Женщина - биологическая ошибка?", "Метод разрезок Брайона Гайсина") и поэтическая подборка Чарлза Буковски. К сожалению, составители журнала не обременяют себя такой мелочью, как датировка публикуемых произведений, поэтому с уверенностью сказать, что опубликованные стихи Буковски относятся к последнему периоду его жизни, нельзя, но впечатление складывается именно такое.

В отношении этого раздела возникает еще одно недоумение. Представляется, что человек, некогда представлявший в СССР авторские права Эдуарда Лимонова, а ныне именующий себя "русским Рушди", несколько педалирует криминальные биографические подробности жизни Берроуза - как в своих переводах (в номере некоторые тексты "крестного папы" битников даны в переводе Ярослава Могутина), так и в комментариях. Достаточно вспомнить вступительную статью к роману "Nacked Lunch", вышедшему в издательстве "Глагол". Хотя, с другой стороны, быть может, он и прав, и это лишний раз говорит о литературном кризисе, о необходимости выхода вовне, за пределы текста - на/под поверхность тела, другого тела или тела другого.

Немного смущает постановка в этот ряд текста Диаманды Галас - можно даже вывести некую пропорцию: "Говно Бога" так относится к, например, "Призрачному шансу" Берроуза, как тексты Могутина к ранним романам Лимонова. Формы опасны тем, что имеют свойство застывать.

Впрочем, это лишний раз говорит о невозможности существования "альтернативной" литературы. Любое "другое" существует не как традиция, а как нарушение традиции, как выход за рамки, эк-стазис. При последовательном культивировании нарушение неизбежно становится методом - методом, например, Могутина, подхваченным, например, Георгием Осиповым, чья повесть "Черный поезд" среди скотов", быть может, не так тщательно отделана, но в принципе укладывается в ту же схему - старое доброе насилие и старый добрый гомосексуализм, приправленные старыми добрыми наркотиками. Современность, обернувшаяся на недавнее "сегодня", моментально падает во "вчера".

Буковски, "Термиты страниц":

• Книга на вчера
• Полный список книжных обзоров
• Дискуссии