Русский Журнал / Круг чтения / Книга на завтра
www.russ.ru/krug/kniga/19991007.html

Происшествие текста: "Поэзия русского футуризма"
Анатолий Барзах

Дата публикации:  7 Октября 1999

Кубо и местами даже эгоВыход в свет тома "Поэзия русского футуризма" в "Новой Библиотеке поэта" (вступ. статья В.Н.Альфонсова, сост. и подг. текста В.Н.Альфонсова и С.Р.Красицкого, примеч. С.Р.Красицкого) √ несомненно, событие неординарное (и эта дежурно-панегирическая фраза отнюдь не столь банальна, в чем мы вскоре и убедимся). Правда, футуризм сейчас вниманием не обойден, и нельзя сказать, что здесь заполнена какая-то зияющая лакуна: уже несколько лет публикуются интереснейшие выпуски "Архива русского авангарда", появилась феноменальная по своему охвату и дотошности монография А.Крусанова (продолжения коей ждем с нетерпением), репринты крученыховских книжек, ряд публикаций Е.Гуро и т. д. Нельзя сказать также, что вступительная статья В.Н.Альфонсова (а тем более комментарии) - это новое слово, новый этап в изучении футуризма (скорее некое - слегка запоздалое - подведение итогов), хотя она и полна интересных и глубоких наблюдений (чего стоит хотя бы замечание о внутреннем - и реальном - провинциализме течения, не говоря уже о давнем коньке автора "Слов и красок" - сопоставлении авангардной живописи и поэзии). Никоим образом не умаляя заслуг составителей тома и их поистине титанической работы, попробуем осознать само событие, сам акт появления данной книги (мы тем самым невольно оказываемся в орбите футуристической поэтики перформанса, перенося акцент с "содержания" на "событие" √ о, здесь нет преднамеренного обезьянничанья: видимо, сам материал толкает к подобной переакцентуации).

И прежде всего следует констатировать, что, несмотря на отмеченное выше сравнительное обилие публикаций, связанных с футуризмом, именно данный том знаменует собой, по-видимому, его окончательную институциональную интеграцию. И в этом есть неустранимая антиномия: внутренне противоречива интеграция в историко-литературный континуум течения, частью (и существенной) содержания которого была именно маргинальность ("провинциализм"), аутсайдерство, вызов этому самому континууму (напомним, что том ограничен досоветскими рамками, то есть не включает постфутуристических (лефовских) текстов с их противоположной установкой). Замкнутый в респектабельный зеленый переплет, футуризм как бы окончательно обретает свое строго пронумерованное место на полке - что, вообще говоря, невозможно, поскольку в этот самый момент он перестает быть самим собой.

Но парадоксальность данного события еще глубже: футуристический текст не есть лишь нечто, нанесенное на бумагу, - утрачивая или редуцируя его событийность, мы тем самым радикально его трансформируем, делаем принципиально иным. Это исследовательский конструкт, но не футуристический текст: он исчезает, как только мы пытаемся его остановить. Ведь футуристический текст является событием, по определению, в идеале - однократным, "единожды рожденным". Это может быть и скандальное выступление, но основной тип футуристического текста - малотиражная публикация (с тенденцией к самодельности, рукописности) с неповторяемыми шрифтами, рисуночками и опечатками, "генерирующими смысл". (А традиция "самодельной книги" не так уж проста, это целый пласт культуры городского примитива, связь которой с футуризмом требует специального анализа. Все многообразие этой традиции, вообще само существование этого культурного феномена как такового, впервые, по-видимому, было продемонстрировано на выставке, организованной этой весной в галерее "Navicula artis" Ю.Александровым). И повторить, скажем, ту же опечатку нельзя: повторенная, она уравнивается в правах с остальными элементами текста - и перестает быть опечаткой. Воспроизводя футуристические тексты репринтным способом (что, кстати, в изобилии есть в данном томе: "Ночь в Галиции" Хлебникова-Филонова, "Владимир Маяковский" Маяковского-Бурлюка и др.), мы имитируем изначальное событие, точнее - напоминаем о нем: репринт - это фотография; но фотография не тождественна событию, это лишь память о событии, его субститут. В том-то и состоит уникальное своеобразие футуристического перформанса: ведь всякий стих вообще тяготеет к перформативности (в лингвистическом смысле), но это перформативность произнесения, переживания; футуристический же текст - это вещь, событие вещи, ее происшествие. (И здесь-то и пролегает разграничительная линия со сходными явлениями символистского круга: тот же Вяч.Иванов был не менее внимателен к шрифтам, к зрительной организации своих сборников, но он при этом стремился создать не вещь, но смысл прежде всего). Перед нами событие-вещь, точнее, бытие-вещь: бытие вещи. Бытие раскрывается, высветляется не через субъективное переживание (Анненский, Ахматова), но в непосредственности внесубъектной вещи - текста.

Удивительный "вещный мир" Анненского, мир его "страдающих вещей", мир, опосредованный его поэтическим словом-переживанием, трансформируется здесь в мир вещей, ничем не опосредуемых (а стало быть, как кажется, ничем не опосредуемого бытия, чистого бытия), - этими вещами и являются сами футуристические тексты. И рассматриваемый нами том делает решительный шаг именно к такому пониманию сути дела.

Составители как будто поставили перед собой задачу (может статься, не до конца осознанно) максимально выявить, продемонстрировать - но не сохранить, что невозможно, - именно событийно-бытийно-вещный характер футуристических текстов. (Фототипические имитации лишь оттеняют всю новизну и глубину такой постановки вопроса). Например, хрестоматийные тексты "Облака в штанах" Маяковского публикуются с чудовищными цензурными купюрами: но ведь именно в таком виде произошло "событие "Облако в штанах". Поэму (чистый текст) вы можете прочесть в любом собрании сочинений "лучшего и талантливейшего"; вдохнуть запах подлинности, почувствовать биение времени вы можете, взяв в руки оригинал или хороший репринт; но только так (а к цензурным изъятиям, замененным точками, добавим диковатое для "Библиотеки поэта" оформление поэмы: она вся напечатана прописными буквами и жирным шрифтом - но при этом, естественно, по новой орфографии) - только так может быть предъявлен статус событийности, вещности данной поэмы. В том-то и дело, что поэма Маяковского вполне читаема и вне сугубо футуристического контекста "события вещи" - и это прекрасно доказывается ее многолетним безбедным "традиционным" бытованием. Не пытаясь (что, повторю, невозможно) сохранить или воспроизвести событийность (бытийность) футуристических текстов, не ограничиваясь ее исследовательской констатацией, данная антология делает эту бытийность частью их содержания, отчуждая ее (и репринты оказываются здесь очень кстати, создавая необходимый контрастный фон). По меньшей мере неточны были бы ссылки на то, что та или иная особенность оформления имела для Зданевича или Крученых смысловое значение и именно потому должна быть сохранена. В отличие от символистических текстов тотализация текстов футуристических требует ответа на вопрос "что?", а не на вопрос "зачем?", то есть на вопрос о бытии, а не о смысле. В этом отношении особенно характерен "Янко круль албанский" (вернее, "Янко крУль албАнскай") Зданевича, все безумные выделения и "словоразделы" которого воспроизведены скрупулезнейшим образом, а вкравшиеся таки досадные оплошности специально оговорены в списке исправлений, приложенном к допечатке тиража (заметим, "исправлений", но не "опечаток"!). Но все-таки это не фотография (в отличие от аналогичных текстов Чернявского), то есть текст, напечатанный в томе, не тождествен оригиналу. Это совсем иное качество текста - и не классический текст, в основе которого представление о существовании некоего идеального платоновского образца, копиями которого, к нему приближающимися, являются печатные реализации, и не футуристический текст в узком смысле, существующий как уникальное событие-вещь: перед нами текст, эту событийность как бы объективирующий, отчуждающий.

И в связи с этим отчетливей становится еще одна важная проблема. Вот в стихотворении Крученых "Хиромант" при его первой публикации буква "О" оказалась чуть поднята над последней строкой (Л/А/М/П/О/Ч/К/Е....). Типографский дефект? Или содержательный элемент? Составители сохраняют его (равно как и четыре точки в конце), хотя, конечно, объяснить "смысл" этого приподымания не в состоянии. Так же, впрочем, как и для большинства других "отступлений от канона", начиная от места, где печатается подзаголовок "Opus #..." у Бурлюка, и кончая очевидными орфографическими ошибками (одна из таких ошибок у Крученыха в квазизаголовке его знаменитого "Дыр бул щыл", поначалу исправленная, восстановлена в "исправлениях" к допечатке тиража; ситуация сама по себе замечательная: исправление "правильного" на "ошибочное").

Речь идет не о дихотомии "осмысленное-бессмысленное", "значащее-незначащее" - скорее, "преднамеренное-случайное" (ситуация еще сложнее в связи с пост-преднамеренностью опечаток и тому подобным пост-"осмыслением"). Элемент не включается в систему, то есть не обретает даже соотносительной значимости (как правило, никакой целостной системы нет); он не указывает также ни на что вне себя, то есть не является, вообще говоря, знаком. Но он несет на себе некую ауру, причем ее ошибочно можно принять за ауру смысла (аура смысла характерна как раз для символистов); здесь ее скорее следовало бы назвать аурой воли, или, еще точнее, аурой интенции (в том числе и в случае ее внесения post factum). Элемент (вроде прописных букв в "Облаке") как бы подсвечен изнутри чистой интенцией. И сохраняя подобные несистематизируемые элементы (а в несистематизируемости все дело) в нефотографическом воспроизведении, где весьма много неинтенциональных (точнее, тех, что были признаны таковыми) элементов оригинала утрачено, мы выносим саму эту интенцию на свет, так же отчуждая и "присоединяя" ее к тексту как бы извне, как это происходит с событийностью.

Особо содержательны и остры становятся означенные проблемы на фоне вполне традиционных, с точки зрения "события текста", произведений большинства эгофутуристов или поэтов "Центрифуги", также вошедших в состав этого тома. Северянин, видимо, столь же далек от этой проблематики, как и пестовавший его Федор Сологуб. (Вообще вопрос о единстве авангарда, о критериях этого единства никогда прежде, пожалуй, не был столь наглядно поставлен, как в этом томе, объединяющем слишком уж разношерстую публику).

То, о чем я говорю, в той или иной мере выявляемо и выявлялось и прежде, при иных публикациях футуристических текстов. Но мне представляется, что именно выход в свет данной антологии - при всей дискуссионности избранных принципов публикации - открывает совершенно новый горизонт понимания этих текстов, даже не понимания, поскольку это слово из разряда "смысловых", но бытования - бытия - события этих текстов. Сама эта книга несет некое непредусмотренное ("футуристическое") содержание, метасодержание, делающее фактом искусства (событием) ее саму, и в этом свете и присутствие Северянина, и наличие репринтов обретает совсем иной смысл, который я и пытался уловить, "прочесть". Вот почему вполне традиционный зачин моих заметок таит в себе немаловажную (хотя и непреднамеренную) двусмысленность.