Русский Журнал / Круг чтения / Книга на завтра
www.russ.ru/krug/kniga/19991025.html

PYRAMIDUM ALTIUS : заметки на полях "Рассказов о Анне Ахматовой" Анатолия Наймана
Дмитрий Шушарин

Дата публикации:  25 Октября 1999

До их разборок мне дела нет. Они, естественно, все переругались, перессорились, пере... Ну, это уже скучно, как чужие сны. Каждый из них полагает, что только он (она) понимает Ахматову, что только ему (ей) доверял сокровенные мысли Бродский. Они пишут друг про друга романы, где намекают на связи своих заклятых друзей с КГБ и на прочие скучные детали.

Ну, и ладно. История русской литературы немыслима без противостояния текста и частной жизни, без постоянного смешения неравнозначных тем и разноуровневых проблем. И это не самое неприятное.

Куда серьезнее другое - непроницаемость друг для друга хоть и различных, но порой совсем близких явлений русской культуры, из-за чего, собственно, и не складывается единая русская нация, все еще не осознавшая себя как целостность, не принявшая ни единства с другими нациями, ни непрерывности национальной истории.

Книга Анатолия Наймана - повод для рассуждений именно на эти темы, а также на некоторые другие. О том, например, что пришло времечко желанное и книгу об Ахматовой издает "Вагриус" тиражом пятнадцать тысяч экземпляров, а купил я ее и вовсе в подземном переходе. Тираж, конечно, не шибко массовый, но место бойкое. Рынок, базар.

Парадокс в том, что книга эта не для массового читателя. Более соответствует массовым критериям написанное протоиереем Михаилом Ардовым и опубликованное в июньском номере "Нового мира" тем же тиражом. Однако "Новый мир" распространяется хуже, чем издания "Вагриуса", так что дело не в тиражных цифрах, а в социокультурном качестве. Поэтому получается, что исследование Наймана - почти явление массовой культуры. А пошлятина отца Михаила - чуть ли не элитарная продукция. Говорю об этом с тем большей уверенностью, что сам опубликовался в том же номере "Нового мира". О чем не сожалею, хотя соседством сильно недоволен.

Писать об отце Михаиле не стоит вообще. Достаточно того, что, по мнению батюшки, в Анатолии Наймане "с течением лет происходили такие метаморфозы, которые приводили лишь к изменению соотношений все тех же положительных и отрицательных иудейских качеств". Плюнуть и отойти. Однако ж оба - и Найман, и клирик Зарубежной Церкви Ардов - входят в число тех, кто пишет историю русской литературы, той ее части, где основным персонажем является Ахматова.

Поэт, кстати говоря, вполне массовый. Ведь и в самом деле несколько поколений русских женщин объяснялись в любви цитатами из ее стихов. И сейчас, если отвлечься от всего того, что связано с арестами, гонениями, постановлениями, то надо признать, что метания меж спальней и молельней не Ждановым придуманы, да и вообще в книге Наймана речь идет о том же, но в другом контексте. И рассуждает он об этом отменно тонко и умно. Действительно тонко и умно.

И нет ничего противоестественного в том, что Ахматову сравнивали с Радловой. И весьма неуклюже Лидия Чуковская пыталась защитить Ахматову от Набокова, предположив, что тот мог опуститься до пародии на какую-то подражательницу Ахматовой. См. роман "Пнин", над которым, по собственному признанию, плакал отец Лидии Корнеевны. Его, правда, Набоков тоже не пожалел, но уже в мемуарной прозе. Кстати, в пародии Набокова на Ахматову присутствуют те же вроде бы ждановские мотивы: монашенка, распятие над холодной постелью, оргии. И то, что в экземпляре, подаренном Найману, "все мы бражники здесь, блудницы" было вычеркнуто и заменено на "все мы вышли из небылицы", не меняет ничего.

Не меняет ничего в той Ахматовой, какой она пришла в русскую литературу. И ее возмущение оценками, звучавшими по ту сторону железного занавеса, как известно всем, кто хоть что-то читал о ней, были вызваны не уязвленным авторским самолюбием, а непониманием трагедии поэта, лишенного читателя.

Мир не знал, что она другая. В свободной его части не мог знать, а в несвободной... Да и в несвободной не мог. Жданов, скорее всего, читал "Реквием" и хотел сказать, что он думает по этому поводу, но, как все тоталитарные вожди, принадлежал к числу самых несвободных людей в стране. Произносимые им речи, как и тексты постановлений, были нацелены на другое. Ахматову загоняли в резервацию десятых годов.

Ну, не бывает в истории ничего случайного! Два антипода - постановление о ленинградских журналах и "Поэма без героя" - посвящены были одному и тому же - итогам Серебряного века. Большевизм, являвшийся его органической частью, отрекся от родства и обратился к серо-бурому наследию революционных демократов. Жданов звучно сообщил об этом. А поэма Ахматовой не могла стать фактом ни литературы, ни истории, ни истории литературы. В тот момент не могла, а позже - стала. Но "прощание с двусмысленным миром", как сказал о поэме Сергей Аверинцев, произошло тогда, тогда...

Когда все оставили поэта в десятых годах. Оставалось только работать.

Вот о работе, о ремесле, о технологии - лучшее в книге Наймана. Здесь ощущается то равенство, которое существует на одном кладбище близ Таллинна, где на отдельном участке похоронены актеры. И все - первые любовники, "кушать подано", инженю, гамлеты, гробовщики и комики - посмертно имеют право на надгробную плиту, отличающуюся от других только именем. Один цвет, один размер.

Это - неведомое России цеховое братство, ремесленное единство, то, что сохраняет трудовые традиции и, главное, критерии оценки ремесла.

А многое другое в "Рассказах о Анне Ахматовой" о другом и свидетельствует.

Шел себе литературный процесс. Акмеисты преодолевали символизм с его примитивным словарем и привязанностью к массовым потребностям и вкусам (см. соответствующие наблюдения Лидии Гинзбург). Однако ж принадлежность к одному и тому же течению не означала равенства между его приверженцами. Но естественно формирующаяся иерархическая пирамида оказалась смятой внешним прессом. В одном пространстве и на одном уровне оказались носители разных потенций.

Пространство было вполне определенным - бараки, камеры, коммуналки пострашнее карцера. Уровень же... Ну, где там было сравнивать. Оставалось лишь выживать.

А когда выжили, то получилось довольно склочно. Именно это зощенковское словечко "довольно", которого я обычно стараюсь избегать, здесь уместно.

Речь идет только об одном - об отношении к наследию Мандельштама и его вдове, которое отразилось в книге Анатолия Наймана. Подробности, касающиеся людей, несопоставимых с Ахматовой, неинтересны.

"Не надо связывать его с Соловьевым", - раздраженно говорила Ахматова Анатолию Найману о неуче Мандельштаме, который, тем не менее, связан с Соловьевым, что сейчас очевидно. "Мне кажется, что, начав со снижения "бытом" образов Мандельштама и Ахматовой, Надежда Яковлевна в последние годы верила, что превосходила обоих умом и немного уступала, если вообще уступала, талантом". Так пишет сам Найман.

Но в том-то и дело, что превосходила и не уступала. Социальный мыслитель и писатель Надежда Мандельштам сопоставима с немногими своими современниками.

Важна ли эта оценка только одного из многих персонажей книги Наймана? Да, поскольку это оценка знаковой фигуры, а не часть склоки (не борьбы же), касающейся проблемы лидерства в поколении, которое было уничтожено, в направлении, которое не сложилось.

То есть склока-то была, есть и будет, но не является предметом этих заметок, которые вряд ли соответствуют жанру рецензии. Поводом послужило второе издание наймановских "Рассказов о Анне Ахматовой". Не только и не столько сам текст, уже новостью не являющийся, а состав книги, место и время издания. И если о месте и времени уже говорилось в связи с массовостью, то вот о составе надо сказать отдельно.

Там есть "Дополнения", немного из "Поэзии и неправды", кое-что еще и "Великая душа". О Бродском.

Название самое что ни на есть антибродское. Да и антиахматовское тоже. Сказал бы "Великий ремесленник", было бы по-другому. Но не сказалось.

Хотя многое получилось. Прежде всего признание того очевидного факта, что Бродскому профессионально ближе Цветаева, а с Ахматовой были отношения более человеческие, нежели ремесленные. Хрестоматийная фраза "какую биографию делают нашему рыжему" находится в слишком явном противоречии с многочисленными рассуждениями Бродского о независимости поэта от его биографии. Даже на обложку книги Наймана вынесены слова Бродского: "Книга о поэте написана поэтом, то есть личностью, способной постичь первенство стихов над биографией".

И все же на вопрос "Откуда взялся Бродский?", ответа нет. Потому что ниоткуда. И из всего сразу. Настоящий профессионал, а не дешевый гений кровно связан с традицией, но при этом невозможно назвать его чьим-то учеником. Анатолий Найман резко и определенно сказал о Бродском как о поэте, давившем на "барабанные перепонки, затекшие серой "Бабьего яра" и "Гойи". Но ведь не только благодаря этому вышел он за рамки советской поэзии, перейдя в поэзию русскую, а значит, мировую.

А еще (хотя не еще, а прежде всего) благодаря тому, что не полез разбираться в том, что же получилось из пирамиды под давлением пресса. Он просто изначально не был под прессом - ни дня. И ни строчки не написал под давлением.

Недаром же он был со всеми на вы.