Русский Журнал / Круг чтения / Книга на завтра
www.russ.ru/krug/kniga/20000117.html

Потайная лазейка: памяти детства
Маргарита Меклина

Дата публикации:  17 Января 2000

Биньямин Вилкомирский. Фрагменты. Воспоминания военного детства. Перевод с немецкого (на английский) Кэрол Браун Джэйнвэй. Schocken Books, New York, 1996. ISBN 0-8052-4139-6.
" - Профессия? - Музыкант. - Место рождения? - Латвия, Рига. - Год рождения? - 42-ой...

Я представляю себе режиссера (очки, бесстрастие, камера), задающего вопросы этому излишне нервному человеку с покатой осанкой, совсем недавно с достоинством ездящему по всему миру, рассказывая о своем детстве, а теперь прячущемуся, ставшему еще более издерганным, изломанным, нервным, дрожащим над калейдоскопными осколками своей придуманной памяти, осмеянным теми же самыми людьми, недавно считающими его героем, символом, оплотом исторической правды, а теперь заклеймившими его - не имеющего клейма-номера концлагерей на руке - дураком, паяцем, лгуном".

Книга Биньямина Вилкомирского "Фрагменты, или Воспоминания военного детства" начинается с языка.

"У меня не было материнского языка, говорит Вилкомирский. Не было у меня и отцовского. Речь, которую я слышал, была вавилонско-бабелевской смесью идиша, немецкого, польского. Я говорил на языке концлагерей. На языке затерянного в осмыслении мира ребенка, страшащегося окружающих его Блестящих Пуговиц, Белых Передников, Толстых Икр, Солдатских Ботинок, Мундиров".

У детства Биньямина нет строгой поступи выстроенных по линейке времени дней, ибо память его - это фрагменты, многоразовая лазейка в угрожающее крючковатыми свастиками на белых повязках военное детство, в нейронные катакомбы кошмаров, напоминающие одновременно и температурно-обморочный колодец из "Детства Темы" Гарина-Михайловского, и черно-белое детство Ивана из одноименного фильма Тарковского.

Обложка у "Фрагментов" угольно-черная, под нею белеют листы. Вот "мужчина", к которому в дом приходят Мундиры. Они вытаскивают мужчину на улицу и бронетранспортером размазывают его по стене. Маленький Биньямин в ужасе привалился к стене, тут же, рядом: "Я только увидел, что что-то черное разом хлынуло из его шеи".

Большой, "взрослый" Биньямин фокусирует память: "вероятно, тот "мужчина" был моим отцом, а Мундиры - латышскими полицаями". Нестойкое, слабое ("мужчина, какой-то мужчина"), а затем приструненное причинно-следственным смыслом родственно-исторически-этнографических связей ("40-е", "отец", "Латвия", "полицаи") воспоминание обрывается, и следующий "фрагмент" приводит Биньямина в Майданек...

Маленький Биньямин спрашивает себя, хорошо ли он делает, когда залезает на гору трупов, для того чтобы перелезть через забор и убежать. Биньямин наблюдает за вздувшимся шевелящимся животом спящей женщины и решает, что, наверно, из чрева должен появиться младенец... как вдруг из рваной раны живота вырывается с мерзким хлюпом огромная кровавая крыса. После окончания войны взрослый Биньямин присутствует при рождении своего первенца, как вдруг обманное двойное дно "настоящего" проваливается и, чувствуя рвотный позыв, он бежит из родильни.

В концлагере Биньямин видит младенцев, у которых уже "прорезались зубики" - а на следующий день замечает, что кончики пальцев у младенцев черные, и чуть пониже черноты видна белоснежная кость. "Они так измерзлись, что не чувствовали боли, когда обгладывали свои пальцы. Теперь им уже все равно, они мертвы", - объясняет Биньямину мальчик Янкл. В следующем "фрагменте" Биньямин опять встречает Янкла, который научил его "для тепла обматывать ноги тряпками и растягивать еду на целый день", стоящего навытяжку перед немцем. В растерянности Биньямин замечает, как Янкл вдруг падает лицом в болотную жижу и на поверхности не появляется ни одного пузырька.

"Этого не было", - утверждает группа людей, известная по учебникам истории как "Holocaust-deniers". "Холокост - это fiction, фикция, выдумки", - заявляют они.

Последний фильм блестящего режиссера Эррола Морриса, в этом году попавшего в почетный "2000 список музея Уитни", повествует о человеке, разрабатывающем электрические стулья и полирующем механизм объявленной смерти. Этот человек, на время отвлекшись от изучения фотографий электрических жертв, едет в Аушвиц (где, в соответствии с "Фрагментами", был и маленький Биньямин) и берет на экспертизу пепел из газовых камер, утверждая, что этот пепел - не что иное, как ложь. "Евреи во время войны жили безбедно", - оживленно доказывает он дулу камеры Эррола Морриса, доверчиво выставляя напоказ свою изобретательную наивную душу.

"Холокост был, - говорит Вилкомирский, объезжая весь мир со своей книгой, выведенный на белый свет софитами славы из черноты своей распоясанной памяти. - И когда меня вывезли из Германии и усыновили в Швейцарии и я увидел праздничных женщин в маленьких шляпках - море маленьких шляпок - я знал, что все это показное прикрытие, ложь. Я не верил своим глазам, смотря документальные фильмы с танками с белой звездой, с богатырями-солдатами, въезжающими в концлагеря. Ничего такого для меня не было. Просто вдруг однажды я вышел из концлагеря и пошел. Мне никто не сказал, что война окончена. Для меня Холокост и война все еще длятся. Я не знаю как, но я пропустил свое освобождение, я пропустил свой "либерэйшн".

* * *

И вот выясняется, что настоящее имя автора мемуаров - Бруно Доессеккер, и родился он не в 42-м, а чуть позже, тем самым - а именно годом своего рождения вкупе с солнечной фотографией в младенчестве в необозначенном швейцарском саду - устраняя свой шанс на получение геройского военного детства. И он не латвийский еврей, а самый настоящий швейцарский ребенок, зачатый, как сказали бы в старинных романах, в грехе и усыновленный бездетной богатой семьей, и кровный отец его - тот самый, раздавленный бронетранспортером - никогда не был в Латвии и до сих пор жив. Оказывается, то, что швейцарский музыкант Вилкомирский говорит о себе и войне (воспоминания вылупились из омертвевшего кокона памяти после настойчивых бесед с терапевтом), хотя и совпадает с очертаниями литературного текста и герметичным страхом газовых камер, все же идет вразрез с хронологической правдой, и поэтому книга "Фрагменты", переведенная на двенадцать языков и удостоенная нескольких премий, написанная простыми словами, возведенными до крайней степени их точного смысла - в ноябре 1999 года изымается из американских магазинов издательством Schocken Books.

И вот документальная хроника превратилась в fiction, история - в часто сопутствующую ей тень присвоенных чужих воспоминаний и чувств, а чуть ли не литературный шедевр - в заурядное повествование лгуна.