Саррот Н. Здесь. Откройте / Пер. с франц. И.Кузнецовой - СПб.: ИНАПРЕСС, 1999. - 400 с.

Герои этой книги - слова. Саррот рассматривает взаимоотношения с собственной речью, а не с чужой жизнью. Как слова думают сами и действуют нами.

Отчасти (но только отчасти) книга Саррот - продолжение литературными средствами анализов мифологий и клише Ролана Барта. Обычные беседы, "бытовой конформизм", когда любой говорящий подминается речевой игрой (потому Саррот и не наделяет говорящих ни именем, ни цветом глаз). Вот речь как оккупант и агрессор. "Он у меня подхватил воспаление легких" - так что "он" даже своего воспаления легких лишается. Вот клишированность реакции: "Здешнее Несчастье недавно было публично признано и смело вывесило свои флаги... траурные повязки, вуали, черные ленты и галстуки... в течение положенного времени, строго отмеренного, оно занимало высокий ранг". Или вот гости приносят с собой восхищение видом башни, презираемой хозяином. Но ничего не поделаешь, гостеприимство (или конформизм?), других беспокоить нельзя, протестующие слова ("непропорциональная", "жалкое подражание", "место выбрано хуже некуда") прячутся. Но тогда на освободившемся месте поселяются слова чужие ("восхитительно", "жемчужина", "настоящее чудо") - и не так-то легко от них избавиться. Или - как уклоняются от фактов, могущих обеспокоить, - не отрицая, но и не принимая (вспоминается русское современное словечко "отразить" в смысле "отделаться", а Саррот далее действительно ведет речь об отражении). Или иной способ: "Момент почтительного, сокрушенного молчания выдержан, издалека призваны слова, выражающие понимание, сострадание... "Да, ужасно... К сожалению..." Затем, при усердной помощи всех здешних сил, слова, законно принадлежащие к прежнему кругу, возвращаются, цепь восстанавливается..."

Но дело тут не только в ограниченности каких-то конкретных сознаний или речевых практик, противоречия речи глубже. Вот одно из них: либо личная речь, в которой неизбежны слова, окрашенные личным опытом человека и потому непонятные другим, либо речь усредненная, понятная, но безликая и мертвая. Или - некто говорящий не в силах принять испорченную речь собеседника, но не в состоянии и сам отвечать правильной речью, так как это кажется неприличной демонстрацией превосходства.

И любой невинный вопрос запускает механизм речевой игры. "Вы любите путешествовать?" - вопрос, сужающий пространство до душной комнаты, где разве что на столе глянцевый журнал с фотографиями из дальних стран. Опасно восторженно сказать другому: "А вы читали?.." Вдруг в нем, возможно, собиравшемся стать писателем, проснутся зависть и недоброжелательство.

Один из объектов Саррот - собственное сознание, подбирающее слова. "А вслед за "Извините" пошлем "но"... можно даже в паре с "тут". "Тут" показывает, что это касается всего лишь одного, да, одного конкретного пункта... А так согласие было бы полным: "Извините, но тут я не..." Саррот стремится предельно прояснить ("острый галльский смысл"!) появление слов: "заставить то смутное, бесформенное, что здесь таится, выйти на свет..." Пустых слов для Саррот нет (это постоянное уточнение и обострение слов порой напоминает о Витгенштейне или Бертране Расселе): "Откуда слова типа "очевидно", "ясно" могли взяться, кто мог их произнести и приложить к тому, что находится здесь ? И даже слово "здесь" не годится. Где - здесь? Здесь - по отношению к чему?" И все это накладывается на мир расчисленных взаимоотношений, где нежелательно просто так позвонить знакомому и спросить у него забытое имя художника - заподозрят хаос в голове, получишь репутацию невротика. Характерен образ слов, запираемых за загородку - выпускают участвовать в разговоре только избранных, да и то семь раз отмерив.

Читая Саррот, порой радуешься, что чувствительность к речи у большинства людей не столь велика... Иначе бы спросить вообще ничего нельзя было бы... А не спрашивать - это тоже речевая игра. Взаимопонимание после таких расчетов кажется редчайшим даром судьбы. Точность слова соответствует точности поведения: "страдания, мучительные, конечно, но далеко не столь чистые, мутноватые... тот, на кого они обрушились, предпочитает их скрывать... если он неосмотрительно позволит себе их продемонстрировать да еще назовет благородным словом "Несчастье", то рискует вызвать прилив чего-то столь же мутного и нечистого... липкую унизительную жалость".

Время говорения растягивается от столь пристального вглядывания. Между репликой "Но столько людей употребляет это выражение" и ответом - целая сцена, буря зрительных образов - глухих стен или густой толпы, куда ракетой врезается "Ну и что это доказывает?" Слова обретают тела. "Честное слово" - то ли блиндаж, то ли ловушка. "Это секрет" - то властитель в парадном мундире, то пугливая нимфа на цыпочках, то лакомый кусочек. А провал в памяти - это действительно провал, "брешь, трещина, которая грозит развалом, разрушением, выводит из равновесия, ее необходимо срочно заделать, вернуть имя любой ценой..."

На этой встрече слов и предметов Саррот следит, как постепенно собираются буквы забытого имени - касаясь по пути легкого дуновения "ф", Прозерпины, человека с тросточкой, песенки, ореховой скорлупы. Мир очень богат - если вслушаться или вспомнить. Просто с ним нужно сжиться - как с деревом, чтобы почувствовать его имя. "Пусть тогда все исчезнет, останется только оно одно, нужно разглядеть его поближе... Единственное, что его отличает, его особая примета - это ветки с бледно-розовыми цветами... пушистыми, воздушными... они парят вокруг... окутывают его легкой дымкой... Что-то вдруг уплотняется, вот-вот проступит... Что же это такое? Что-то веселое, да, веселое, радостное... скачущее... ск... выск... Тамариск!"

Все же для персонажа Саррот видеть дерево и не знать, как оно называется, невыносимо. Имя содержит для него сущность названного. Не случайно первые три части Здесь рассказывают именно о поиске имени - человека, дерева, художника. И будучи найденным, имя вначале грохочет, как крик, а потом тихо устраивается рядом, излучая мерцание успокоения. Это достаточно олитературенный мир.

Но не теряется перспектива, память о существовании различных форм речи. И пусть высокая речь (например, известная каждому французскому школьнику фраза Паскаля о вечном безмолвии беспредельных пространств) затаскана по бесчисленным письменным работам, одета в мешковатую школьную форму или актерский костюм, но бояться за нее не стоит. Эти слова "возникают лишь в редкие моменты, когда отсюда исчезает все лишнее", "звучат тихо, пришедшие ниоткуда и не обращенные ни к кому, и тон их принадлежит только им, ими же порожденный, безукоризненно верный, единственный, который соответствует их существу".

Саррот знает и радость молчания. Где "нет никакой другой стороны, никакого другого берега, нет пространства, которое надо преодолеть", а просто светится и становится необыкновенно надежным все, попавшее в эту область. Легкое тепло, пульсирующее ожидание на границе, полнота и покой. А слово "из хранилища, предназначенного для общего употребления" - "превратило бы здешний необозримый пейзаж в замкнутое пространство с четко установленными границами и твердой почвой, плоское, гладко выровненное и размеченное километровыми столбами, изрезанное вдоль и поперек автострадами и железными дорогами".