Гастон Башляр. Грезы о воздухе: Опыт о воображении движения. Пер. с фр. Б.М.Скуратова. - М.: Издательство гуманитарной литературы, 1999.

Эта книга - третий том грандиознейшей из философских эпопей ХХ века. Пенталогия Гастона Башляра посвящена созданию новых форм рабочей мифологии на основе поэтики четырех основных природных стихий. Ранее у нас уже были изданы "Психоанализ огня" (М.: Издательская группа "Прогресс", 1993) и "Вода и грезы" (М.: Издательство гуманитарной литературы, 1998), исследовавшие физику воображения и развивавшие концепцию так называемого материального воображения, которое следует впрыскивать художественному творчеству, как гормоны. В "Грезах о воздухе" Башляр обращается к стихии сравнительно бедной вещественно, но зато самой динамичной и внезапной, - к носительнице динамического воображения как особой формы энергетической информации.

Воздух, в отличие от горизонтальной воды, стихия вертикальная и потому в наибольшей степени пронизанная человеческими моральными ценностями. Ведь человек не может жить горизонтально. Налагая на человека особую ответственность, вертикаль фактически раздирает его на верх и низ. Кто не поднимается, тот падает. Отдых и сон чаще всего воспринимаются как некое погружение, однако встречаются и люди, для которых сон - восхождение или вознесение. Надо только научиться спать в собственной стихии.

Башляр пишет о драматизме и гигиене распрямления, роста, высоко поднятой головы, о лечении вертикальностью и воображаемыми высотами (как это делал малоизвестный психиатр Робер Дезуайль, умевший преобразовывать онирическую энергию сна в моральную в том же смысле, в каком хаотическая теплота преобразуется в движение). Вопреки известному приговору "Рожденный ползать летать не может", по Башляру распрямившийся возникает из извивающегося; формы распрямления - это формы болей, порождения хриплого вдохновения, носителем которого у Башляра выступает поэт мучительного дыхания и мыслящих междометий Блейк, а российскому читателю, конечно, сразу вспомнится Высоцкий. Фактически мы воображаем порыв ввысь, а знаем его как падение вниз. Бросить всего себя в бездну в надежде на решающую инверсию взлета - такова динамичная схема радикального героизма, открытая не то что бы самым воздушным, но самым ветреным из поэтов (поэтом не материи, а действия) Ницше. Ну, а тонизирующее башляровское созерцание бездны с высоты, с которой мы уже не упадем, должно придать дополнительную мощь порыву к вершинам. Тех, кто непригоден для полета, Ницше, по мнению Башляра, научит быстрее падать. Ветер как крайне динамичный образ неистового воздуха, выражение молниеносного становления и символ беспримесного гнева как чистого действия (в отличие от злопамятства как накапливающейся материи).

Башляр мучительно переживает отсутствие в родном языке слов, необходимых для передачи психологии мгновения, взлома тягучей лени, слияния с материей свободы: культура воли требует односложных слов. В то же время он призывает для терапевтического познания метафорической жизни языка точно взвешивать материю прилагательных. Но вот полузабытый русский поэт рубежа XVIII-XIX веков Семен Бобров, тоже призывая "точней стихии взвесить", шел по пути изобретения составных адъективов.

Контрпсихоанализ - так к концу книги сформулировал автор сущность своего метода, изменившего вектор на противоположный сравнительно с первой книгой эпопеи. Ведь психоанализ отказывается от онтологического исследования образа, он раскапывает историю человека, он демонстрирует тайные страдания поэта. Цветок он заменяет навозом. Следующему веку Башляр завещал проект органической поэзии, телепоэзии (по аналогии с телепатией), более упорядоченной, чем просто стихи, совместно накапливающиеся вокруг случайного образа. Просочившиеся наконец-то к нам несгораемые и текучие книги Башляра повисают и провисают в окружающем воздухе. Совместному (при поддержке российско-французской книгоиздательской воздушно-десантной программы Пушкин) проекту башляризации явно не хватает попыток общего прочтения, аналогичного принципу издания Corpus'а Ж.-Л.Нанси в издательстве Ad Marginem. Короткие вступительные заметки не вводят Башляра в российский контекст. В одной из них, правда, мелькнуло сопоставление этого автора с Федоровым, Циолковским и Вернадским. Однако описывая, как литературный образ взрывает готовые фразы, доносит до нашего слуха существительные после их взрыва, когда они покинули геенну собственных корней, пересекли порог мрака, вызвали трансмутацию собственной материи, Башляр будто бы комментирует Хлебникова: "Огрезьте грязь приказом: Грезь!" Его тема падения ввысь сопоставима с образом воздушной могилы и призывом бороться за воздух прожиточный в "Стихах о неизвестном солдате" Мандельштама (как учеба языка у природных форм с учебой у воды проточной, а диалектика тяжести и легкости с сестрами тяжестью и нежностью). А вывод, что личности, которую с помощью психоанализа удалось освободить от бремени тяжелого прошлого, следует по возможности скорее предложить какие-то формы будущего, воспринимается как аналог текущего российского "Что делать?". Без этого скорейшего или даже мгновенного внушения будущего роста у больного, который долго страдал от своих ошибок и заблуждений, могут возобновиться страдания; его смятенная жизнь может не измениться. Ведь обудуществление имеет преимущественно вертикальную структуру.

О неисчерпанном потенциале российской ветрености (а ветер, помимо прочего, самая временная из стихий) свидетельствует сказочная, сродни "Пятому элементу" Люка Бессона, победа на представительном международном конкурсе двадцатилетней студентки Иветты Герасимчук, чье эссе имеет символическое название "Словарь ветров". Жаль, что Башляр до этого не дожил.

• Книга на завтра
• Книга на вчера
• Полный список книжных обзоров