Лаура Эскивель. Шоколад на крутом кипятке: Роман-календарь с рецептами блюд, содержащий описания домашних средств и любовных связей. Пер. с исп. П.М.Грушко. - СПб.: Амфора, 1999.

Увидев на обложке косоглазое и косогрудое существо в исподнем, блаженно застывшее над кастрюльками и мерными стаканчиками, - не торопитесь, речь пойдет не о нем. Не то чтобы в своей первой книге (1989) Лаура Эскивель, вопреки наивной заманчивости подзаголовка, пренебрегла кулинарными рецептами и любовными связями. Все на месте, но существо у плиты явно другое, и повествование затеяно не ради беззаботного жонглирования сковородками и сюжетами.

Роман ученицы Маркеса, наследницы "магического реализма" продиктован тем особым вдумчивым азартом, какой иногда охватывает наследниц и учениц, нашедших лакуну в концепции. Кажется, впервые Лакуну обнаружили ученицы Лакана, не пожелав считать женщину мужиком без пениса. Пенис, конечно, заметнее, но у женщин свои секреты: вместо семейной саги - кухонная сплетня, вместо вселенской энциклопедии - тетрадка с рецептами. Благо изобретать ничего не требуется - кухня, со всеми приправами и кулинарным вдохновением, давно уже адаптирована для литературного пользования.

Кроме бытовой мистики и феминистских заморочек, женский нарратив располагает несколькими мелкими хитростями, сбивающими читателя с толку: вроде речь идет об одном. Ан глядь - нет! Совсем не об этом! Так, стежок за стежком - сказка и сказывается.

Впрочем, в русскоязычной версии "Шоколад на крутом кипятке" пополняется новой интригой. Я, разумеется, имею в виду не погрешности перевода, вынуждающие персонажей "вопить как зарезанные" и "работать в борделе". Есть во всем этом щемящая гармония экзотики и узнавания, которая, может, и не смогла бы обеспечить выручку еще одному латиноамериканскому ресторану в Москве, но для того чтобы окупить небольшую книжку - вполне достаточна. Перчики-чили, бананы-мачо, пес Текила, тень Панчо Вилья где-то вдалеке. А Росаура вышла замуж за Педро Мускиса не по взаимной любви, но из зависти к сестре и по велению доньи Елены. Педро Мускис до гроба любил младшую дочь Матушки Елены, Титу, но жизнь преподносила все новые сюрпризы, разлучая влюбленных, оставляя им лишь мимолетные встречи украдкой.

Симбиоз желудка и телевизора, мексиканской кухни и мексиканской мелодрамы не кажется столь уж противоестественным. В конце концов, чем колоритные мексиканские сериалы отличаются от какой-нибудь дистиллированной "Санта-Барбары", как не деятельным присутствием кухарки и долгими разговорами за шинковкой овощей. Все это вещи связанные - солнечный день, полный дом родственников, с озабоченным видом обсуждающих очередное семейное затруднение, запах готовящегося обеда и престарелая хозяйка, непреклонная, как судьба.

Здесь-то и зарыта собака Текила, здесь-то и бурлит кипяток, на котором заваривается шоколад мелодрамы. Не любовная история притягивает замотанную домашними делами тетку к телевизору. Не ненависть к мужскому миру бросает феминистку в бой. Педро Мускис - пустое место, он и за себя постоять не способен, не то что сюжет перекроить по собственному разумению. Хозяйка дома, мать, матушка, мамочка - вот постоянный враг, свидетель и собеседник. Материнский запрет - вот когда начинает биться девичье сердце, и воздух становится по-весеннему свежим, и мечты, и совокупления тайком, и сдавленные стоны, и на кухне свиная колбаска, оживающая в трепетных руках: "С появлением Матушки Елены воспоминания как ветром сдуло. Тита выронила из рук колбаску. Она всегда подозревала, что мать умеет читать ее мысли".

Может, и есть лучшие способы сохранить блаженное инфантильное состояние до неопределенного возраста, оттянуть наступление старости и вечно существовать на мерцающей границе между тайным и явным, вымыслом и реальностью - во всяком случае, феминизм и мелодрама в этом отношении весьма эффективны.

Лаура Эскивель заполняет роман призраками умерших женщин - матушек, бабушек и кухарок, к которым очень скоро присоединяется грозная Тень Матушки Елены. В отличие от Тени Отца Гамлета, уставшей проводить время в скитаниях и требующей развязки, призраки, что витают над женской историей, продлевают собственное бытие: кто стращает правилами, кто помогает рецептами.

"Мамочка!... Как мне недостает ее вкуса, запахов ее кухни, ее бесед за стряпней, ее рождественского пирога! Ума не приложу, почему он мне не удается так, как ей, не понимаю, почему я проливаю столько слез, когда готовлю его, - не оттого ли, что я столь же чувствительна к луку, как Тита - моя двоюродная бабка, которая не умрет, пока хоть кто-то будет следовать ее рецептам".

Это может длиться бесконечно, много серий подряд - состояние, когда все еще ничего не произошло и еще все возможно, когда все еще есть правила, чтобы их нарушать, и рецепты, чтобы им следовать, и тепло родительской плиты, и самые смелые ожидания, и узнавание, и экзотика, и луковица, чтобы лить долгие слезы о несбыточном.

Так что, увидев на обложке косоглазое и косогрудое существо, игриво сжимающее перчик в руке, вы уже будете знать, что это очередная мелкая хитрость.