Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Книга на завтра < Вы здесь
Еще раз о городе Х.
Дата публикации:  3 Апреля 2000

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Андрей Дмитриев. Закрытая книга. - М.: Вагриус, 2000.

...Говоря по совести, души этих людей нам неведомы, помыслы неясны в полной мере, связь между причинами и следствиями их поступков лишь кажется нам очевидной...
"Воскобоев и Елизавета"

В изданную "Вагриусом" книжку вошли - в обратном порядке их журнальной публикации - две повести и один роман. Первая (в этой последовательности) повесть "Поворот реки", как ближе к концу выясняется, продолжает вторую - "Воскобоев и Елизавета", а роман "Закрытая книга" ничего не продолжает, и даже неизменный город, средоточие всех дмитриевских сюжетов, в этом романе не похож на узнаваемый (и узнанный всеми заинтересованными лицами) Хнов повестей. Обуженный и сжатый до заштатного военного аэродрома (плюс заказник, где ополоумевшие в глуши офицеры убивают животных и глушат рыбу, а потом убивают себя - "Воскобоев и Елизавета"), в "Повороте реки" город "обрастает" окрестностями - "за околицей" обретается целый мир, хоть и странный, но вполне человеческий, где есть "волшебная гора", а на ней туберкулезный интернат, под горою большая река, по ней ходят корабли, и дети машут им руками (привет из "Хновского Кибальчиша"), еще там есть музей (он же монастырь - бывший и будущий), и в нем поблекшие от старости и сырости фрески. У Хнова появляется пространство и некоторый намек на историю, здесь еще очень условный и схематический, как и отсылки на условное мифотворчество автора "Волшебной горы".

Если не знать, что за Хновом повестей и городом "Закрытой книги" стоит один и тот же Псков, легко решить, что это какой-нибудь другой город. Потому что у романного города есть своя культурная история с географией, причем его реальная история и история литературы естественным образом переплетены, а скрытые под литературными именами Тынянов, Каверин, Шкловский и Зильбер сделаны из того же теста, что и их квазиреальный сотоварищ В.В.

Собственно, я говорю о городском и - шире - пространственном сюжете дмитриевской прозы, потому что о литературных ее сюжетах говорилось очень много. Очень хорошими критиками. Ставить во главу угла литературные сюжеты, раскрывать цитаты и блуждать по литературному лесу, окликая тексты, нас заставляет настоящая культурная ситуация, понимаемая в каком бы то ни было - позитивном или негативном - контексте как "конец прекрасной цитаты". Проза Дмитриева моментально стала актуальным полемическим аргументом во всех этих играх и спорах: можно пойти по исхоженному пути и объявить, что Дмитриев - в своем роде антисорокин, его обращение к литературной традиции филологично в буквальном смысле (филология (греч.) - любовь к слову). Но это скучно. Это пахнет критиком Курицыным и всегда модными, и всегда преходящими, разговорами о концах и началах - литературы и всего остального-прочего.

Если продолжить (и закончить) речь о контраргументах, то дмитриевская проза находится в русле той литературы, которая прежде всего "искусство слова", а не демонстрация безъязычия, и "сделанная вещь" в этой "традиционной" литературе противостоит "автоматическому письму", спонтанности и "недискретности" литературы существования (которая в свою очередь попахивает нафталином, как французская культурная революция 60-х).

Но если отвлечься от настоящей ситуации и диктуемых ею сюжетов и аналогий, останется привычная городская проза, и об этой городской прозе, равно как и о выстраиваемом Андреем Дмитриевым литературном пространстве, имеет смысл говорить.

В русской литературе, как известно, правят бал три города: две вечно соперничающие столицы и третий - некий отвлеченный Провинциальный Город.

Русский провинциальный город - отчасти условность, своего рода кунсткамера, собрание типов и антиков - от Гоголя до Лескова и от Чехова до Добычина. От гоголевских марионеток из "Ревизора" и до ходульных книжно-иллюстративных персонажей добычинского "Города Эн" - здесь доминировало безликое "собирательное" лицо, речи были немногословны и поступки алогичны. Уже островско-щедринская провинция превращается в собрание "свиных рож", в "темное царство", и в этом смысле первая из "хновских" повестей - "Воскобоев и Елизавета" с ее мрачным колоритом (в бурых и защитных тонах), кажется, более всего характерна и отвечает такого рода ожиданиям. Притом, что навязчивая (и смутно увязанная с сюжетом) литературная отсылка - к "Бедной Лизе" Карамзина - предполагает иную модель: патриархальная идиллия, разрушаемая от столкновения с чужеродным (столичногородским, цивилизованным) миром. На роль приезжего-разрушителя по этим канонам претендует литературный критик Зоев, тот самый, который утверждал, что герои повести "не буквально живые люди, но литературные персонажи" и живут они "не по законам... реальной жизни, но по законам литературного текста". Но вопреки канонам (или тем самым "законам литературного текста"), столичный критик Зоев имеет лишь косвенное отношение к хновской трагедии: титульный персонаж гибнет от утраты чего-то большего, чем он сам и тесная, обуженная жизнь хновского гарнизона (как утрата "й" в его "боевой" фамилии делает ее странной и бессмысленной, как битье воска - хрупкого и вязкого одновременно), несчастный безумный корреспондент московского критика пропадает как раз наоборот - от преизбытка, от неспособности вместить в эту самую тесную жизнь другой мир, называемый здесь условно "Сокровищницей мировой литературы". Возможно, сумасшедший майор-самоубийца и есть порождение критика Зоева - "жертва неверной интерпретации". Самый "нелитературный" из хновских офицеров, полковник с "говорящей" фамилией Живихин, вручает столичному "писателю" "полупрозрачные листы" - версию несчастного майора - и отправляется из "недостоверного Хнова" на настоящую войну: дело происходит 31 декабря 1979 года.

Повесть заканчивается тем, что автобус с московским критиком удаляется из Хнова в направлении столиц. Следующая повесть тоже начинается (и заканчивается) хновским автобусом, но он движется в направлении прямо противоположном. Если Хнов первой повести был провинцией по отношению к столицам, то место действия "Поворота реки" можно считать хновской провинцией. В этом случае герои время от времени ездят в "город" или приезжают из "города", и "город" этот - Хнов. Из "города" являются недостоверные женщины и недостоверные книги, а главный герой здесь более всего напоминает какого-нибудь чеховского провинциального доктора, речи его смутны и немногословны, причины и следствия поступков малопонятны. Кажется, если пользоваться приемами добычинской прозы, эта книга (или эта повесть) должна называться "Чехов".

И, наконец, последний роман с его обратно-каверинским названием (при этом сюжет очевидно отсылает как раз к "Двум капитанам", а не к скучноватой "Открытой книге" об отважной женщине-ученом). Здесь логика пространства доминирует, более того - она олицетворена в главном персонаже - легендарном В.В., о котором мы узнаем прежде всего, что он знаменитый на весь город учитель географии. И не то чтоб его ученики как-то исключительно хорошо знали предмет, они влюблены в географию, как в своего рода миф, они культивируют пространство - и в прямом, и в переносном смысле. Памятником этой культовой любви стал МПК - "Музей природы края" на острове Качай: таким образом, надо думать, продолжается идея консервации, идея закрытого и охраняемого пространства - заказника из первой повести и музея-монастыря, особого, закрытого мира туберкулезного интерната из второй.

Другой герой "Закрытой книги" - собственно повествователь, "капитан", т.е. он в буквальном смысле слова - капитан дальнего плавания. Предполагается, что рукопись романа написана в гамбургском порту, где наш капитан фактически заперт, судно его арестовано и... "В жизни не был я так свободен".

Такой вот абсурдный пространственный сюжет. Если следовать хронологической логике, т.е. читать повести и роман в порядке их изначальной публикации - как мы только что и попытались сделать, - хновское пространство расширяется: от закрытого гарнизона до некой всемирной географии. Из города "Закрытой книги" становится "видно далеко, во все стороны света". (Да только сам он видится повествователю "из прекрасного далека" - из тесной каюты, а каюта на судне, а судно заперто в порту, а порт в Гамбурге.)

Но в издании "Вагриуса" порядок размещения - прямо противоположный хронологическому, и пространство, а вместе с ним сюжет и угол зрения, сворачивается как раковина, и само заглавие приобретает некий метафорический смысл. Из романного города мы в конечном счете попадаем в гарнизонный Хнов, сюжеты не разворачиваются, а замыкаются, а "связь между причинами и следствиями" становится все менее очевидной. Фраза о "неведомых душах" и "неясных помыслах", выбранная здесь эпиграфом, принадлежит критику Зоеву. Таким образом он объяснял своему хновскому визави, чем отличается литература от жизни и почему невозможно и бессмысленно искать здесь привычных объяснений и бытовой логики. Это и можно было бы считать авторским "ответом на критики", потому как самый распространенный упрек Дмитриеву-романисту - неоправданные сюжетные нагромождения и неувязки. Благожелательный к Дмитриеву Александр Архангельский объясняет это тем, что сюжет "Закрытой книги" определяют герои, а не события, а один из персонажей романа, поручик Новоржевский (он же Виктор Шкловский), называл такие романы фабульными.

На самом деле, очень странное и неблагодарное занятие - рассуждать о животрепещущей литературе. Может, все дело в том, что автор просто слаб в сюжетосложении, взялся писать большой роман - историю семейства в трех поколениях, вместо привычной повести о хновском учителе географии. И все же есть смысл стать в позицию истории литературы и, отрешившись от сиюминутной оценочности, задуматься над очевидной провинциальной доминантой нынешней российской прозы. Возможно, заштатный Хнов и есть та самая "закрытая книга", души его обитателей нам неведомы, а помыслы неясны. А история - литературная и не только - происходит там.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Ксения Рагозина, "Сэнба Дзуру": тень на сино /29.03/
Ясунари Кавабата. Тысячекрылый журавль. СПб:. Азбука, 1999.
Александр Уланов, Тайны трубки /28.03/
Мишель Фуко. Это не трубка. М.: Художественный журнал, 2000.
В. Пух, Перрон останется /28.03/
Асар Эппель. Шампиньон моей жизни. - М.: Вагриус, 2000.
Дмитрий Эссеринг, Контекст все стерпит /24.03/
Майкл Уолцер. О терпимости. - М., Дом интеллектуальной книги, 2000.
Ксения Рагозина, Детектив с романом /23.03/
М.Агеев / Марк Леви. Роман с кокаином. - М.: Согласие, 2000.
предыдущая в начало следующая
Инна Булкина
Инна
БУЛКИНА
inna@inna.kiev.ua

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Книга на завтра' на Subscribe.ru