Эрнст Юнгер. В стальных грозах. - СПб.: Владимир Даль, 2000.

"Мать всего - война", - говорил Гераклит.

"Зрелище отдельных подразделений и связных, торопливо снующих по обстреливаемой местности, то и дело бросающихся на землю и со всех сторон окруженных вихрями земли, было поистине захватывающим. Вот так, заглядывая судьбе в карты, легко забываешь про собственную безопасность". Первую мировую войну Эрнст Юнгер видел в упор - четыре года в пехоте на передовых позициях. Получил достаточно. "Пять винтовочных выстрелов, два снарядных осколка, четыре ручных гранаты, одна шрапнельная пуля и два пулевых осколка, входные и выходные отверстия которых оставили на мне двадцать шрамов". Войну не украшал. Грязь, изматывающая окопная работа, бессонные ночи, страшные раны. Меняются только названия мест боев да фамилии убитых. Звуки - хруст черепа солдата рядом от попавшей пули, хрип умирающего, которому перебило осколком трахею. Но Юнгер нашел на войне вовсе не то, что герои Ремарка, Олдингтона и Хемингуэя.

Война для Юнгера - преображение человека, уход от теплой и пресной обыденной жизни. "Здоровая радость опасности, рыцарское стремление выдержать бой". Самые предельные состояния потому и наиболее важны. Бой в окопах, где нет ни отступления, ни пощады. Или сидение под обстрелом, где человек - всего лишь мишень для орудий, и нужно не отчаяние порыва, а терпение стоять на месте. Потому что "узнать человека можно, только увидев его в беде". Первыми в атаку поднимаются часто совсем не те, от кого этого ждешь. Только в кошмаре боя человек проявляет свою истинную сущность. Только в предельном состоянии, "когда беспокойство, не в силах расти далее, сменяется почти веселым безразличием", человек становится самим собой. "Бывает такая разновидность страха, который завораживает, как неисследованная земля... Я испытывал не боязнь, а возвышающую и почти демоническую легкость; нападали на меня и неожиданные приступы смеха, который ничем было не унять". (Что-то в этих настроениях, впоследствии сблизивших Юнгера с идеологами фашизма, кажется знакомым русскому читателю... Ну да, "есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю..." И чуть далее: "Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья - бессмертья, может быть, залог!" Солнце русской поэзии...)

Тем более что и у Юнгера бессмертие, смерть и судьба - поблизости. На поле боя пахнет трупами, которые нет возможности убирать под нестихающим обстрелом. Но этот запах не удивляет Юнгера, он - "неотъемлемая принадлежность данной местности... Это тяжелое и сладковатое дыхание вовсе не казалось омерзительным; более того, оно возбуждало, смешиваясь с едкими парами взрывчатки, - то было состояние восторженной прозорливости, какое может вызвать только величайшая близость смерти". Человек перед смертью, свободный от страхов и надежд, обретает максимальную подлинность. Умирающий в лазарете от заражения крови фельдфебель извиняется, что мешал всем спать, и в последние минуты передразнивает произношение санитара. "Я впервые почувствовал, какая это великая вещь - смерть". На войне человек ближе всего к судьбе, решающей, кто останется жить. Выживают самые предусмотрительные и самые безразличные. Они отменяют смерть. "Смерть потеряла свое значение, воля к жизни переключилась на что-то более великое, и это делало всех слепыми и безразличными к собственной судьбе". Единение с другими людьми тоже обретается в бою, где каждый знает, что делать, образуя с другими единое тело, по которому мысли передаются без слов. "Битва связывает, а бездействие распыляет".

Взгляд Юнгера всегда спокоен. Уже в 1914-м он ехал на фронт не только в поисках необыкновенных героических событий, но и с записной книжкой в кармане. Восторженность в добровольце Юнгере умерла быстро. Наблюдательность осталась. Чтобы "все осмотреть спокойно и не спеша", Юнгер пользовался каждой передышкой. Он ходит по оставленным противником траншеям, собирает окаменелых морских ежей (выкопанных при окопных работах) и пули из черепов убитых, любуется фантастическим и мрачным пейзажем поля боя, игрой света в развалинах на снегу. Или разбирает "странный маленький аппарат", оказавшийся французской ручной гранатой. (Он был не один! Некий лейтенант натащил в свой блиндаж "кучу неразорвавшихся снарядов и развлекался отвинчиванием взрывателей".) "Для солдата главное - не скучать" - и Юнгер участвует в вылазках к неприятельским траншеям.

Напряжение воли извлекает из человека такие силы, о которых он сам не ведал. (А теперь вспоминается один из летчиков - друзей создателя сказки о Маленьком Принце: "Я такое сумел, что ни одной скотине не под силу".) Юнгер с трудом собирает бегущих, чтобы организовать оборону, - а потом никак не может увести этих же людей, разгоряченных боем. И усталость оборачивается другой стороной. "Упадешь - останешься лежать. Никто не поможет. Никто не знает, вернется ли живым. Атаки - каждый день, но не прорваться", - говорит измотанный пехотинец. "В этом голосе не осталось ничего, кроме великого мужского безразличия. С такими мужами можно идти в бой", - комментирует Юнгер. После предельного напряжения приходит счастье. Брат Юнгера, раненный в контратаке, пролежавший потом тринадцать часов в воронке, записывает: "И тогда в смертельную усталость, в которой я находился, проникло ощущение счастья, которое росло все больше и больше и уже не покидало меня в последующие недели. Я думал о смерти, но эта мысль меня уже не беспокоила. Все стало до удивительного простым; подумав: "Ты в порядке!", - я погрузился в сон".

Юнгер ловит мгновения торжества духа над материей, воли над обстоятельствами. Его герои - не супермены, а те, у кого "воля крепче тела". Иные из них близоруки или слабосильны, но это те, кого можно только убить, а не победить. Юнгер признается, что, задавая взбучку попрятавшимся солдатам, разгоняешь малодушие и в себе самом. И тут опять вспоминается другая книга - на этот раз Библия. "Дух крепок, плоть же немощна". Что, как не воля, поддерживало Юнгера в полной ясности сознания до самой смерти в 103 года - хотя он пил, курил, пробовал ЛСД, да и 20 ран - не шутка. Может быть, Юнгер и сумасшедший, но это безумие на базе расчета, традиции точного мышления, продолжающейся в Европе чуть ли не с Аристотеля, на базе жесточайшей самодисциплины, - а не удалой размах. Книга иногда похожа на учебник тактики: как пройти зону обстрела, как приблизиться к опасному пункту.

"Я всегда старался относиться к противнику без ненависти и оценивать его соответственно его мужеству". Юнгер восхищается умирающим с трубкой в зубах английским сержантом, идущими в атаку шотландцами (один из которых после войны пришлет Юнгеру письмо). Война для Юнгера - скорее смертельно опасный спорт. Причем результат боя менее важен, чем поведение в нем человека. В свою последнюю атаку за два месяца до конца войны Юнгер идет, зная заранее, что проиграна и эта атака, и вся война, - но с прежним душевным подъемом. "Сумерки так сгустились, что мак на одичавших полях с ярко-зеленой травой налился странным насыщенным цветом". Легче идти в бой среди цветов. Там "проникает в простую душу сознание, что она включена в вечный круговорот и что смерть одного, в сущности, не столь уж значительное событие". И тяжело раненный Юнгер в госпитале открывает "Тристрама Шенди" на той странице, на которой закрыл перед атакой.

Да, конечно, - культ силы, тоталитаризма, безличного, инстинктов и прочего. Может быть, Юнгер оказался столь популярен также и потому, что предложил смысл миллионам людей, прошедших через войну, тем, кто не желал - не имел силы? - поставить на своих усилиях и жертвах крест и признать произошедшее кровавой бессмыслицей и ошибкой. Может быть, и нас захлестнет книгами "сильных личностей" - предпосылок для проявления подобных персонажей сейчас достаточно.

Но это - предельный опыт, оплаченный честно и сполна. Опыт свободы и смерти. Юнгер - в глубине, у оснований европейской культуры, у источников ее энергии. Знакомство с его произведениями только начинается, русский язык - последний из европейских, на котором они еще не выходили.

• Книга на вчера: "Закрытая книга" Андрея Дмитриева
• Полный список книжных обзоров