Н.А. Богомолов. Русская литература начала XX века и оккультизм. - М.: Новое литературное обозрение, 1999.

После чтения этой книжки остается неприятный, тягостный осадок, вроде как пообедал в нехорошей столовой. Подзаголовок, как потом понимаешь, должен заставить потребителя усомниться в правильности выбора предприятия общественного питания: "Исследования и материалы". Это что-то вроде предупреждения: "За несоответствие содержимого миски санитарным нормам администрация столовой ответственности не несет". Вскорости в супе обнаруживаются первые мухи. "Материалы", составляющие вкупе с совершенно неуместными комментариями (комментарии - жанр, вообще говоря, научный) половину книги, - это никак не осмысленные последовательности знаков русского и иногда других алфавитов, призванные окунуть читателя в подлинную историю русского оккультизма. Не окунается. Зато начинаешь лучше понимать, что же такое оккультизм (ведь "Исследования" оставляют читателя в блаженном неведении по этому вопросу). Оккультизм - это когда кто-то считает, что чем больше слов он произнесет, тем скорее сможет добиться желанной цели. Автор своей цели добился: книжка вышла толстая и красивая, как сарделька.

"Исследования" оказались и не исследованиями вовсе, а по большей части все теми же "материалами", только порассованными в разные статьи с интересными авторскими заголовками. Вот, например, предисловие "Русский модернизм и оккультизм: предварительные наблюдения". Автор дает следующее определение оккультизма: "Практические способы воздействия на мир, использующие соучастие сверхъестественных сил". Из этого определения следует либо то, что автор уверен в существовании предмета, определенного именно так, а значит, и в существовании этих самых сил, либо то, что он просто не умеет определять понятия и не знает, что такое методология. Так вот, автора вовсе не интересует оккультизм как предмет описания в литературном тексте, а интересует он его как источник влияния на организацию "художественного мира" того или иного текста или писателя. Однако мы так и не узнаем, как же именно оккультизм влияет на эту организацию. В первой большой статье (которую сам автор не без скромности называет "маленькой монографией"), "Anna-Rudolph", нет ничего, кроме переписанных откуда-то непроверенных фактов, обширных и сумбурных цитат, нелепых "объяснений". Из-за обилия кавычек трудно следить, кто говорит, да вскоре и пропадает всякое желание делать это. Анализа нет. Образ Анны Рудольфовны Минцловой, конечно, колоритен, но нельзя же называть "исследованием" или "монографией" развернутое описание в цитатах некой женщины. Наибольшее количество цитат касается внешности этой немолодой барышни 1860 года рождения: неуклюжая, жолтые растрепанные волосы, чорный мешок-балахон, пухлые горячие руки, экзальтированный шепот, подслеповатые жидко-голубые глазенки, они же бездонные, режущие, круглые колесики, огромный безбровый лоб, одутловатое лицо, сфера, корова... Схожесть с Блаватской. Вот, собственно, и все. Да еще иногда странные авторские замечания из того же разряда, что и определение оккультизма: "Следует отметить, что Минцлова обладала в высшей степени развитой способностью читать "поверх текста", выискивая в нем то, что невозможно было обнаружить обычному читателю".

Что касается остальных статей, то они, в силу оснащенности "анализом", вызывают уже не просто недоумение, а прямо-таки раздражение. Вот статья "Гумилев и оккультизм". Во-первых, раздражает дежурный оборот "изводы оккультизма" (имеются в виду региональные ответвления). Далее выясняется, что "Гумилев воспринимал "Заратустру" Ницше как живое... произведение... передающее некое магическое содержание... Возможность соединения ницшеанства с оккультизмом была довольно очевидной". Раздражают некритические заимствования из оккультиста Успенского, который считал, например, что сверхчеловек Ницше - это на самом деле Маг, Посвященный. Раздражает утверждение, что Гумилев рассматривал первое стихотворение сборника "Романтические цветы" как "опыт... симпатической магии, когда описание должно повлечь за собой аналогичное действие в реальности", а весь сборник - "как своего рода магическое заклинание, опыт практической магии, направленный на привлечение к себе любви той женщины, имя которой названо в посвящении книги". Раздражает такой оборот: "Лирический герой, безусловно проецирующийся на самого Гумилева" (у Богомолова просто с поразительной частотой что-то на что-то проецируется). Раздражает то, что автор во всех стихах Гумилева (а потом и Кузмина, и Блока, и Хлебникова, и Ходасевича) находит прямые пересказы и перепевы то Блаватской, то Белого. Вообще, единственный тезис автора на всем протяжении книги состоит в том, что тот или иной поэт, прозаик, критик был знаком с "Тайной Доктриной". Поражает следующее рассуждение: "В рационалистическом понимании одноименного стихотворения "шестое чувство" - это чувство прекрасного (Фридлендер, Жолковский). Однако гораздо вероятнее, что у Гумилева речь идет вовсе не об этом чувстве, а о чувстве оккультного... На это указывает и то, что "орган для шестого чувства" рождается "под скальпелем природы и искусства". Смысл этот, вероятнее всего, относится к категории оккультного, ибо, как кажется, лишь в представлениях оккультистов для осознания мистической сущности явлений необходим специальный орган".

Тема "специальных органов" продолжается в статье про Кузмина. Комментируя стихотворение "Первый Адам", автор явно не удовлетворяется тем, что там говорится про "йони-голубки" и "ствол богоносный". Автору хочется еще. Он находит йони еще и в следующих словах: ИОНИны, ИОаНн, ИОрдаНскИх, - а, соответственно, лингам - в строчке "ствоЛ боГоНосный - первый АдАМ". Мало того, автору явно нравится писать строчки таким образом: "иорданскиХ стрУЙ", "ПроИЗрастание - воДАм". Угадывать зашифрованные "коитальные позиции".

И повсюду, повсюду обнаруживать тайные влияния Блаватской.