Юкио Мисима. Жажда любви. - СПб.: Гиперион, 2000.

"Где бы мне отыскать забывшего про слова человека, чтобы с ним поговорить?" - спрашивал Чжуанцзы. Но если бы он и встретил такого - к чему привел бы разговор? А если человек не забыл слова, а просто не знал их?

"Сентябрь, 21. Среда. Последние деньки лета. Дышать стало легче. Голосами насекомых свиристит весь двор. В последние дни мне тоже стало понятно то безмятежное настроение, какое испытывают крестьяне по завершении тяжелой страды. Я окутана щедрой отцовской любовью". Дневник молодой вдовы Эцуко, живущей в деревне у Якити Сугимото, отца ее мужа. "Сентябрь, 21. Среда. Закончился еще один мучительный день. Остается только удивляться, как мне удалось его пережить. В семействе Сугимото - хвастливые, слабовольные, продажные людишки. Из-за них жизнь в деревне превратилась в сплошное мучение". Это тоже дневник Эцуко, тот же день. Первый дневник фальшивый, для отвода чужих глаз? Но и второй не искреннее.

Вместо слов - мгновенные порывы. От неизвестно откуда взявшегося ощущения счастья Эцуко хочет бежать по улицам куда глаза глядят - но за время спуска по лестнице желание улетучивается и оборачивается неподвижностью. У нее вялая походка. Ее бросает в жар от ходьбы. Но безразличие, покорность - также и от ощущения самодостаточности, сосредоточенности на себе. И от постоянного ощущения исчезновения мира - особенно ночью, когда существование всего вокруг подтверждают разве что тиканье часов и стрекот сверчка. Эцуко придумывает для себя задания, чтобы оправдать завтрашний день, хоть как-то привязать себя к жизни. Наблюдает, возвращая в природу сделанное людьми. Огни поселка кажутся ей стаей жуков-листоедов, облепивших ночью гнилое дерево. Свистки поезда - словно "среди ночи разом выпустили на волю десятки исхудалых птиц, которые с голодным криком возвращаются в свои гнезда". Но наблюдение тоже затягивает в воронку. Над доской для игры в го Эцуко "очарована самим видом доски, ее правильной геометрией. Созерцая пересечения черных линий, она теряла способность к какой-либо мысли".

Так была заворожена Эцуко любовью к мужу - и вспоминает время его болезни как свадебное путешествие, потому что тогда он полностью принадлежал ей. Она ухаживает за умирающим от тифа, целует его, радуется даже, когда он подмигивает одной из пришедших навестить его любовниц - и желает ему смерти, потому что "если бы он выжил, то все равно покинул бы меня - уплыл бы, словно свободный обломок, уносимый отливом". И когда мужа переводят в инфекционный госпиталь, счастье Эцуко возрастает - "никто не сможет проникнуть на ее Остров Одиночества", где только она и муж. При похоронах мужа Эцуко захватывает деталь - хлынувший из отворенных дверей свет. "До самого крематория она уже не думала ни о смерти, ни о ревности. Ее мысли целиком захватил нестерпимо яркий солнечный свет". Освобождение - отстранение всего, кроме самой себя.

"Якити бормочет. Кэнсуке бормочет. Тиэко бормочет... Какое бессилие слов! Эту монолитную стену воды, глухую, словно смерть, может разрушить только выкрик нищего духом человека, который не знает ни одного слова - только его выкрик может противостоять напору звуков дождя!" Такой человек для Эцуко - садовник Сабуро.

Он работает без усталости, зачитывается повестями о самураях, бегает в толпе на празднике, делает ребенка служанке в том же поместье. "Значит, ты любишь Мие?" - спрашивает Эцуко. Сабуро эти слова непонятны. Он "то собирался полоть траву на поле; то придумывал, как попасть в военно-морской флот, если вновь начнется война; то его носило по горам и долам, когда он вспоминал веселые годы учебы в начальной школе; то ждал, когда наступит время ужина; мысль о Мие занимала не больше сотой доли его мыслей". Хозяин велел - готов жениться; мать против женитьбы, хозяин (по требованию Эцуко) уволил Мие - так тому и быть.

Эцуко молчит и ждет. Обратив наблюдательность на улавливание атомов счастья. Вот на солнце сушится одеяло Сабуро: "Ее внимание привлек тонкий аромат, струящийся в лучах заходящего солнца - это был запах щенка, растянувшегося на солнцепеке. Несколько мгновений она рассматривала потертые и засаленные места, источавшие запах его кожи". Накапливая в себе напряжение, продолжая балансировать между апатией и перевозбуждением. Желание изменить мир - и месяцы раздумий, как сделать пустячный подарок любимому человеку. "Сколько трудностей претерпела она прежде, чем решилась подарить Сабуро две пары носков, а тут с такой легкостью отдала ручку этому почтальону-попрошайке! Так и должно быть! Если бы не любовь, то люди ладили бы друг с другом". Для Эцуко - и Мисимы - любовь не для того, чтобы ладить. Мисиму раздражает пара, по-детски развлекающаяся любовными перебранками или угадыванием, от какого храма доносится звук барабана. "Этой супружеской паре любовь давалась без всякого напряжения - именно это поражало их леностью и беспомощностью". Потому что "умение находить трудности спасает нас от примитивного существования". Они - "словно тяжелые зимние одежды", защищающие от холода. Холода несуществования, неподлинности?

Эцуко стремится "стерпеть боль, научиться наслаждаться ею... Выпить всю реку, впадающую в океан, - вот что может привести к счастью!" Она впадает в оцепенение - и кажется другим спокойной и счастливой. И не выдерживает, назначая Сабуро встречу ночью в поле. Но разговор невозможен, "Сабуро слова только мешали. Они надевали на его вольготную и бесхитростную жизнь хомут избыточных смыслов... Если бы она протянула ему руку или нежно положила на его плечо, то, возможно, между ними что-нибудь и произошло... Однако между ними, как несговорчивые призраки, стояли слова". Эцуко не в состоянии продолжать. Когда Сабуро, который, в сущности, не против воспользоваться случаем, валит ее на землю, она ощущает его лицо над своим, думает, что нет ничего прекраснее, чувствует себя переполненной нежностью - и одновременно кричит, призывая на помощь. Тело сопротивляется независимо от сознания. И тоже без слов, криком.

Может быть, она убивает Сабуро подвернувшейся мотыгой - именно как свидетеля ее неудачи. Может быть, это распрямилась ее самодостаточность: "Он мучил меня, вот и получил по заслугам. Никто не смеет мучить меня. Никому не позволено причинять мне боль".

Или это - катастрофа столкновения забывшей слова и не знавшего их? Или катастрофа, на которую обрекает себя "все или ничего"? Катастрофа любви, которая не может существовать без надрыва? Или - от слов нельзя отказываться наполовину, Эцуко непоследовательна? Или без слов все-таки невозможно обойтись, несмотря на неизбежную долю фальши? Или Эцуко не столько любила, сколько желала любить? Ведь, кроме носков, она так для Сабуро ничего хорошего и не сделала, только изводила непонятными вопросами.

Все зависит от взгляда. "Стоит только иначе взглянуть на вещи, и жизнь потечет в ином направлении. Никакая перемена не приведет к обновлению, пока человек не посмотрит на вещи взглядом дикого кабана".