Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Книга на завтра < Вы здесь
Письма украинского путешественника
Дата публикации:  19 Апреля 2000

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Юрiй Андрухович. Дезорi╨нтацiя на мiсцевостi: Спроби. - ╡вано-Франкiвськ: Лiлея-НВ, 1999.

Теперь уже я не решусь сказать, что Юрий Андрухович √ не известный русскоязычному читателю украиноязычный писатель. Похоже, уже вполне известный: в Москве на сегодняшний день переведены два романа из трех √ "Рекреации" и "Перверсия". Когда-то давно, в советские еще времена, в "Дружбе народов" переводились стихи, и хоть качество переводов оставляет желать, однако сам факт - налицо, и это радует.

Последняя книжка Андруховича - не стихи и не роман, а non-fiction, - то, что в отечественной традиции принято называть эссеистикой, и в нынешнем "модерном" украинском есть для этого более чем точное слово "есе©". Однако Андрухович предпочел другое √ "Спроби", что ближе к забытому девятнадцативечному (батюшковскому еще) "Опыты", т.е. к буквальному переводу с французского, доносящему собственно смысл, а не бирку модного жанра. Хотя опять же, если углубляться в тонкости перевода, "Спроби" и "Опыты" - не одно и то же. В принципе не бывает буквальных переводов с языка на язык, всегда остается некий зазор, и в нем - самое существо языка. В нашем случае √ "Опыты" - совершенный вид1, не essais даже, которые на самом деле √ "испытания", "попытки", но именно то, что имел в виду другой поэт, когда писал про "опыты быстротекущей жизни". Переводя и пересаживая на русскую почву жанр (а не одно лишь название), карамзинисты предполагали эту многозначность "опытов", доносящую не только известную жанровую нестабильность, но и другое - метафизическое их содержание. Украинское "спроби" ближе к французскому "опыту-попытке" и в плане словарного перевода безусловно точнее. Кажется, все же Андрухович (как и русские карамзинисты в свое время) ощущает себя скорее зачинателем традиции, а не продолжателем (или вовсе могильщиком, как его сегодняшние номинальные "восточные коллеги"); тем не менее здесь он апеллирует не к лингвистической осведомленности своих потенциальных читателей, а, наоборот, к известной инерции жанра, которую имеет смысл "освежить": то, что это "есе©", вы, мол, и так догадались, но теперь вы будете знать, что по-украински это "спроби".

Две первые рецензии на новую книжку Андруховича, прозвучавшие на соответствующей презентации в украинском фонде "Вiдродження", были стопроцентно предсказуемы, но стреляли мимо - как всегда. В одном случае (Евгения Кононенко) речь шла об удачливом и самовлюбленном "грантовом путешественнике". В другом (Сергей Грабовский) - происходил ритуальный политизированный жест: титульная "дезориентация" трактовалась как неизбежная переориентация нынешней украинской культуры - с Востока на Запад. Надо отдать должное Грабовскому: не на словах, а в самом тексте рецензии, опубликованном затем в 8-м номере киевского журнала "Политика и культура", все выглядело не столь однозначно, хотя не без дежурных заклинаний об "украинской мове, земле и сакраментальном грунте" и о том, что они очевидно отличаются от "империи, "дыма отечества", "почвы" и Пушкина А.С.". А в чем существо этого отличия - известно украинскому писателю Андруховичу, автору "Московиады".

Но смысл заглавия понимался все же в соответствии с его словарным значением - т.е. как потеря ориентиров, и культурно-исторических - в первую очередь.

Собственно географии посвящена лишь одна из трех частей книжки. Вторая называется "Парк культуры", а третья - и вовсе "О времени и методе". В книжке, как и в ее заглавии, скорее вопросы, нежели ответы. Один из реквизитных анонсов звучит так: "Внезапно меня осенило, что перемещаться в пространстве и времени согласно картографии - вещь не вполне благодарная и очевидно бесперспективная, так что имеет смысл перепоручить эти заботы кому-нибудь другому. Я же и впредь намерен блуждать и странствовать - в миру, в Галиции и в самом себе - в поисках самого себя, Галиции и мира. Чего и вам желаю". Напрашивающаяся ассоциация с барочным украинским философом Сковородой, кажется, уместна, хотя метафизика Андруховича - светская, и "Патриарх Бу-Ба-Бу" менее всего похож на человека, убегающего от своего времени. Его роман с пространством обратного порядка: вслед за собственным персонажем он именно что "дола╨ простiр" - пересекает пространство в поисках времени.

В непосредственно "географической" части четыре - переведем так √ "опыта". Первый посвящен Станиславу (большинство не ориентирующихся в "модерной" украинской культуре людей знают этот город как Ивано-Франковск). Второй называется "Carpathologia cosmophilica", третий √ "Мiсто-корабель" - про Львiв-Львув-Львов-Лемберг-Леополис-Сингапур, наконец, последний √"Вступ до географi©" - обнаруживает своего автора добровольным пленником старинной виллы с женским именем "Вальдберта" в предгорьях Альп, с обязательным напоминанием о замке Дуино и с видом на Италию из южного окна. Вот и вся "география". Она довольно компактно умещается несколько восточнее от того сакраментального места (мест), которое гордо именуют Центром Европы, и едва-едва выходит за пределы восточных окраин бывшей империи Габсбургов - далеко не самой крупной, но самой хрупкой из окончивших жизнь в ХХ веке Великих Империй.

Отличие "географии" Андруховича от агрессивно насаждаемой в нынешней Украине "просвитянской" этнографии - в той самой подвижной позиции "путешествующего в пространстве", лишенного умильно-тупой упертости в "╔рунт", т.е. "почву". География путешествующего никогда не бывает самодостаточна и всегда соотносима с неким большим контекстом. В нашем случае это европейский контекст, Станислав здесь по-прежнему город, названный в честь графа Станислава Потоцкого, а не в честь народно-демократического поэта Ивана Франко, и в этой легендарной географии он обретается в одних государственных границах с Венецией и Веной (а не с Тамбовом и Ташкентом. И даже не с Днепропетровском и Запорожьем). Львов похож на все метафорические корабли, которые когда бы то ни было существовали (от Рембо до Феллини), но главное (и единственное, пожалуй) географическое сведение, на котором настаивает автор книжки: Львов лежит на водоразделе двух морских бассейнов - Балтийского и Черного. Все воды, что протекают севернее, тяготеют к Балтийскому, и все воды, что протекают южнее, - к Черному. По Андруховичу, в этом нерв городского сюжета: место пересечения осей способствует скорее смешению всего со всем, нежели разделению. (Хотя разделению тоже, но это отдельный разговор.) Андрухович цитирует Йозефа Рота: Львов √ "город стертых границ", - и сознательно уходит от откровенно публицистического соблазна назвать нынешний Львов городом границ воздвигаемых. Через этот город прошли итальянцы и византийцы, армяне и талмудисты, немцы и поляки, а также "сербы, далматинцы, арнауты, аргонавты, татары, арабы, шкоты, чехи, мавры, баски, скифы..." - дальше там фирменный перечень, едва ли заканчивающийся "малороссами, москвофилами и мазохистами".

"Ибо Львов лежит посреди света. Того Старого Света, который был плоским, держался на китах, или, по другим версиям, на черепахе, а самой дальней его окраиной была Индия, берега которой омывали дунайские волны. А может, это были волны Нила, а может √ Океана".

Остается добавить, что вся эта мифография должна навевать известные латиноамериканские мотивы (популярные в свое время среди украинских критиков, которые даже для Т.Г.Шевченко находили родню среди бразильских младоромантиков), однако сам Андрухович дает другую подсказку: это Дино Буццати. (Сегодня, конечно, кто угодно меня поправит, что это все та же "библиотека Борхеса", но, кажется, ирреальное кино о Татарской пустыне и границе мира дошло до нас раньше.)

Что же до смешения и разделения, то здесь все оказалось не так просто.

"Ничто так не враждебно точности суждения, как недостаточное различение" - таков был один из английских эпиграфов в беловой рукописи "Евгения Онегина". "Культура нераздельна", - провозглашает Андрухович в первом же "опыте", оговаривая банальность самого тезиса. Оно так и есть, с той лишь поправкой, что в сегодняшней "просвитянской" Украине не принято говорить о "едином культурном пространстве", если оно простирается восточнее Конотопа. (Да и автора "Московиады" сложно заподозрить в чрезмерной москвофилии.)

Десяток страниц спустя Андрухович пытается уточнить: "Тезис о неразделимости культуры выглядит не всегда убедительно. Культура Севера и культура Юга, культура Востока и культура Запада (при том, что существуют еще Северо-Восток и Юго-Запад, и у них есть свои антиподы, и все это имеет бесконечное множество нюансов - вещи столь же неопределенные, сколь и несводимые. И лишь доброй милостью Того, Кто Раздает Географию, удается иногда что-то с чем-то соединить".

Возможно, как раз по причине расширения пространства культуры вторая часть "Спроб" √ "Парк культуры" "раздвигает" свою географию от Перемышля до Стокгольма, от Венской Оперы до ночного кафе в Нью-Йорке, от великого украинского поэта Т.Г.Шевченко, пишущего где-то в каспийских степях на русском языке свой дневник, названный на французский лад "Журналом", и до самого автора этой книжки, "патриарха модерной украинской литературы" Юрия Андруховича, скромного туриста, стиснутого в многочасовой очереди в "туловище Статуи Свободы".

"Опыт" о Шевченко интересен по многим причинам. Дело даже не в том, что "украинское все" из иконы, из "дядьки з вусами" на рушнике превращается вдруг в живого человека, в частного человека прежде всего; он пристально наблюдает за собою в зеркало, он курит сигары и соблазняет женщин, он пишет на русском языке (частный человек!) такие неожиданные, прямо скажем, вещи: "Самому теперь не верится, а действительно так было. Я из грязного чердака, я, ничтожный замарашка, на крыльях перелетел в волшебные залы Академии художеств... И что же я делал? Странно подумать, я занимался тогда сочинением малороссийских стихов, которые впоследствии упали такой страшной тяжестью на мою убогую душу".

Пафос Андруховича в этом случае дословно переводится как "Я люблю вас, но живого, а не мумию!". И принципиален здесь именно этот - частный - акцент: "Я становлюсь адептом несущественного. Мне безумно важны эти мелочи, рассыпанные по всему дневнику. Я пытаюсь собрать из них лицо. И оно нравится мне все больше".

Кажется все же, если отвлечься от сиюминутной корысти и вспомнить, что до "грантовых путешественников" были разные другие, самой точной параллелью украинскому "дезориентатору" здесь будет сентиментальный английский пастор с его прихотливым и необязательным многословием, проницательной "текучестью" и абсолютной бесполезностью с точки зрения любого позитивного знания. Потому как "польза от путешествия", согласно Стерну, заключается в том, что оно "позволяет увидеть великое множество людей и обычаев; оно учит нас взаимной терпимости; а взаимная терпимость... учит нас взаимной любви".

Примечание:


Вернуться1
"Преподаватели русского как иностранного" знакомы с проблемой: грамматический совершенный вид (как и видовая оппозиция в принципе) существует только в русском языке и ни в каком другом. И это еще одна "непреодоленная трудность" для переводчиков.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Александр Уланов, Попытка бессловесности /17.04/
Юкио Мисима. Жажда любви. - СПб.: Гиперион, 2000.
Роман Ганжа, По случаю учета шницелей /17.04/
Н.А. Богомолов. Русская литература начала XX века и оккультизм. - М.: Новое литературное обозрение, 1999.
Ксения Рагозина, Разрыв-трава забвенья /13.04/
Александр Бахрах. Бунин в халате. - М.: Согласие, 2000.
Ирина Каспэ, Дайте кабальеро поспать, и он перевернет мир /12.04/
Адольфо Биой Касарес. План побега. - СПб.: Симпозиум, 2000.
Маруся Климова, Ахилл в отсутствие Сизифа /10.04/
Михаил Эпштейн. Постмодерн в России. - М.: Издательство Р.Элинина, 2000.
предыдущая в начало следующая
Инна Булкина
Инна
БУЛКИНА
inna@inna.kiev.ua

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Книга на завтра' на Subscribe.ru