Русский Журнал / Круг чтения / Книга на завтра
www.russ.ru/krug/kniga/20000427.html

(Герм)афродита Люблянская
Роман Ганжа

Дата публикации:  26 Апреля 2000

Рената Салецл. (Из)вращения любви и ненависти. - М.: Художественный журнал, 1999.

Рассеянный взгляд покупателя просто обязан заметить сходство этой книжки с ранее вышедшим бестселлером Славоя Жижека "Возвышенный объект идеологии". Но лишь для того, чтобы обнаружить зияющие различия. Корень различий - в посвящении книжки Жижека: "Ренате". Оказывается, оба автора - из свободного города Любляны. Жижек √ "президент люблянского Общества теоретического психоанализа", Салецл - "один из ведущих представителей Люблянской школы теоретического психоанализа". Однако почему не "одна из"? Любопытно также, что обложка книги Жижека украшена фрагментом картины Комара и Меламида, то есть двух мужчин, фамилии которых могли бы носить и женщины, причем на картине этой четко различаются мужская и женская фигуры. А вот книга Салецл предъявляет взгляду цельное произведение Ширин Нешат, то есть женщины, имя которой является чисто женским, но у нашего читателя может вызвать сомнения в половой принадлежности его носителя, и это уже не картина, а фото, на котором мы видим испещренные арабской вязью ступни ног, пол которых определить трудно, хотя можно предположить, что арабский текст все же позволит оценить их как женские. Итак, мужское, громко заявляющее о себе, на деле оказывается фрагментарным, двойственным, ирреальным и неопределенным, а женское, скрывающееся под маской мужского, отличается цельностью, однозначностью и тесной связью с "реальностью". Вот такой мы делаем феминистский вывод. Книжка Салецл как раз и поможет нам подтвердить его либо опровергнуть, поскольку касается мужского и женского, любви, желания, влечения и наслаждения. Симптоматично, что посвящается она вовсе не "Славою", а "памяти о моем дорогом друге Фриде Саал (Талиле)". Рискнем предположить, что и это - женщина.

Книжка написана очень просто и доступно по сравнению с книжкой Жижека и может послужить неплохим введением в лакановский психоанализ. Введение начинается уже с английского названия книги: (Per)versions of love and hate, в котором указывается на перверсии как версии отца (perversion √ version du pere) в отношениях любви и ненависти. Перверсии раскрываются как различные версии отношений к отцу, его закону, его символическому порядку, его культуре. Переводчик Виктор Мазин намеренно извращает оригинальное название книги, желая тем самым показать, что в любом другом переводе это происходит ненамеренно. Если развить эту плодотворную практику, то можно перевести, например, Гегеля как книгу кулинарных рецептов. А можно и не напрягаться: достаточно пропустить исходник через систему машинного перевода.

Во введении Салецл задает проблематику изменений в стратегиях поиска идентичности на примере высокой моды. В прошлом названия духов намекали на скрытый в человеке сверхценный либидный объект √ "Сокровища", "Нежный яд" - и каким-то образом описывали его. Сегодня задача состоит в том, как представить субъект в виде некоторой целостности, помня о том, что он постоянно меняет свою идентичность: "Один", "Быть", "Противоречие" (последние рекламируются под лозунгом "Она - одна и та же, всегда и никогда"). Человек сам становится творцом собственной идентичности и не желает более отождествляться с авторитетной фигурой. Как в такой ситуации субъект справляется с нехваткой в себе самом и в другом, каким образом выстраивает отношение к объекту а? Семь глав книги отвечают на этот вопрос, используя разный материал.

В первой главе анализируются романы "Остаток дня" Кадзуо Исигуро и "Век наивности" Эдит Уортон и рассказ этой последней "Трагедия Музы". Герой первого романа дворецкий Стивенс √ невротик навязчивых состояний, человек, ставящий себя на место другого, на то место, откуда можно действовать, не рискуя встретиться с собственным желанием. Высокие принципы служения принимают для Стивенса форму я-идеала, то есть места в символическом, с которым субъект отождествляется. Именно в этой социальной маске высоконравственности и обнаруживается его желание. За маской ничего не скрывается, нет никакого подавленного мира страстей, вся любовь к мисс Кентон заключена в ритуалах. Мисс Кентон √ пример истерички, сдерживаемой своим парадоксальным желанием. С одной стороны, ей хочется, чтобы Стивенс изменился и обнаружил свою любовь, с другой √ она любит его именно чиновником, стремящимся избежать своего желания. Парадоксально, но мисс Кентон действует как опора институции, в этом и заключается ее настоящее желание.

Символический порядок, дискурс √ не ширма, за которой скрывается желание, а сама материя этого желания. "Бессознательное структурировано как язык" означает, что оно есть силы, действующие в дискурсе, что силы эти суть само существование бессознательного, что нет бессознательного, скрытого за дискурсивными рамками и "выражающего" себя в дискурсе. Результат бессознательного или страсти есть не что иное, как сам дискурс. Как любовь связана с символическим, с Большим Другим? Нет любви вне речи. Субъект означающего, отмеченный нехваткой, ищет в другом сверхценный объект, призванный эту нехватку восполнить, и вступает с ним в нарциссические отношения. В романтической любви этот объект одновременно восполняет нехватку в другом, а в настоящей сублимированной любви целостность другого отрицается, и наслаждение связано лишь с частью тела другого. Но так или иначе желание √ это всегда желание другого: во-первых, субъект желает того же, чего желает другой, во-вторых, субъект всегда задается вопросом: какого рода объектом является он для другого. Не менее важно замечание, которое как раз проясняет нашу рабочую гипотезу: по мнению Лакана, Женщины не существует, это всего лишь фантазия мужчины, или, как говорит Лакан, "одно из Имен Отца".

Логика желания, влечения и наслаждения описывается также на материале киношных мелодрам и мифа о сиренах, а амбивалентность отношения к объекту желания рассматривается на примере градостроительной эпопеи Чаушеску. Тут вы найдете массу интересного про Олега Кулика и собаку Павлова, про демократию и мультикультурализм, а особенно интересно вам будет почитать про пирсинг, татуаж, а также узнать, чем отличаются женское обрезание, иссечение клитора и инфибуляция. Все эти занимательные истории постепенно подводят читателя к тому, с чего все началось √ к современному состоянию идентичности и к месту субъекта в мире, где не существует Большого Другого. Любопытная черта рассуждений Салецл: для нее различия "модерна" и "постмодерна" состоят исключительно в различиях разных типов субъективности, коих насчитывается три: досовременный, современный и постсовременный, причем они могут существовать одновременно и вступать в разнообразные отношения. Вот, например, секс. У досовременного субъекта имеются сомнения насчет половой идентичности, устраняемые инициирующим жестом обрезания. Половая же идентичность современного субъекта не записывается на теле, поскольку достаточно символической кастрации как ответа Большого Другого на вопрос о своей сексуальности. А вот постсовременный субъект живет в отсутствии руководящей и направляющей символической инстанции, и поэтому ему приходится любыми подручными способами конструировать свою половую и социальную идентичность √ сделать надпись на теле, удалить себе клитор, периодически менять себе лицо, покалечить себя, организовать свое существование в киберпространстве, найти новую семейную структуру (вроде организации "Майкрософт"), короче, тем или иным образом артикулировать отцовскую метафору. И вот как раз последнее не по душе Ренате Салецл: она делает ставку не на реконструкцию символического порядка, не на желание, а на наслаждение, которое отрезано от символического и ровным счетом ни о чем не говорит. И поскольку такое наслаждение √ женское, то его молчание действительно больше говорит о реальности, чем самая изощренная речь.