Генрих Белль. Бешеный пес: Рассказы. / Пер. с нем. Е.Михелевич и Н.Бунина. - М.: Текст, 2000.

Александр Архангельский написал в газете "Известия" по поводу этой книги среди прочего следующую фразу: "Трудно представить, чтобы читателя младшего поколения без понуканий взяли с полки роман "Глазами клоуна" и по собственной прихоти его прочли". Очень странно сознавать, что, видимо, к младшему поколению ты уже не относишься. Хотя, действительно, "Глазами клоуна" были прочитаны довольно поздно и, кажется, правда не без труда - но и в них были замечательные места. В чем сомневаться невозможно - это что "Город привычных лиц" читался много раз, начиная с десяти-двенадцатилетнего возраста. В моем воображении Белль находился где-то между Ремарком и романом Ганса Фаллады "Что же дальше, маленький человек?", любовь к которому мне до сих пор так и не удалось разделить ни с одним из своих сверстников. Для меня они, кроме всего прочего, были пластом "немецкого", к которому все мы, от Мандельштама до обозревателя "Московского комсомольца", написавшего когда-то ко Дню Победы статью с гениальным названием "Родная речь", питаем слишком смешанные чувства. Описания немецких городов почему-то казались ближе, чем описания городов английских и французских. Ощущение общего века питалось немецкой литературой тогда, когда было еще неизвестно о существовании Лимонова. Ремарк, за чтение которого старшее поколение теперь готово упрекать "промежуточное" в сентиментальности, был все-таки первым.

О наличии немецкого Набокова, чье присутствие могло бы разрушить этот ряд, я тогда не подозревала. "Город привычных лиц" был мой город. Лучшим рассказом о войне была история долгожданной посылки из Одессы, в которой оказались только ненужные щипцы для сахара. Самым сильным впечатлением - запах немытых тел, поразивший солдата, вернувшегося из западного, американского плена с запасом американского аккуратистского мыла в кармане. А когда в начале девяностых, после периода полного отсутствия всего (смешно, но мне казалось тогда, что уж что точно никогда не вернется, так это мороженое и бананы), около метро появились вдруг торговцы цветами; каждый раз, натыкаясь на них, я восклицала, ликуя: "Цветы без карточек!" Это был рассказ Генриха Белля "Мой дядя Фред".

В маленькую книжечку издательства "Текст" вошли одиннадцать рассказов, при жизни Белля не издававшихся не только у нас, но, кажется, и в самой Германии. Это, собственно, не вполне рассказы - черновики, фрагменты, наброски, первоначальные варианты, тщетно предлагавшиеся издателям. Слабость большинства из них в художественном отношении очевидна, а чтение архивов под силу перенести только самым страстным почитателям. Где-то внутри этих текстов проходит граница - по одну сторону ее юноша, через две-три минуты сбивающийся на бесконечный, страстный и безжизненный монолог, по другую - взрослый мужчина. Книга действительно замечательна тем, что можно увидеть, как один превращается в другого. Но превращается не до конца - того, знакового Белля, ироничного, в меру безжалостного, способного придавать окружающему пространству необходимую ему форму, не то чтобы бесстрашного, но далеко отодвинувшего границы своего отчаяния, здесь еще нет. Есть муки молодого католика (было когда-то в "Знамени" такое эссе Белля - "Письмо молодому католику"), невозможность примирить утопию и реальность, гнет понятия греха, маниакальное стремление к чистоте телесной, которая должна обеспечить чистоту духовную, непреодолимость таинства брака. Можно сказать, что в "Глазами клоуна" все это тоже есть. Но есть и другое. Очевидно, более всего эти тексты интересны тем, что показывают: недостаточно вернуться с войны, чтобы стать писателем. Нужно еще в полной мере пропустить через себя все, что будет после. "Бешеного пса" можно прочитать, но нет необходимости перечитывать. А "Шмек не стоит слез" и "Вы прибыли в Тибтен" в конце концов заставят это сделать.