Норман Мейлер. Американская мечта / Пер. с англ. А.Славинской и В.Топорова. - СПб.: Амфора, 2000.

Наконец ступени кончились, и они очутились перед большою медною дверью. Толстый швейцар молча ее отворил, и несколько слуг в блестящих ливреях проводили их через переднюю; один лакей спросил, как об них доложить, и Руневский увидел, что у него изо рта выходит огонь.
"Упырь"

Состояние бардо Хониид полностью подобно намеренно вызванному психозу.
К.Г.Юнг

Dream в заголовке романа переводится двояко: мечта, сон. Тогдашний творческий метод Мейлера трактуется критикой однозначно: сатирический гротеск. Карикатура на захворавшее, синхронно захромавшее за катафалком Кеннеди общество.

Сорокатрехлетний Стив Роджек, герой войны, доктор философии, профессор престижного университета, ведущий популярной телепрограммы, задушил жену. В первой главе. Абсолютно неожиданно для автора - если верить автору. Инсценировал самоубийство жены, вступил в схватку с законом, с капиталом, с мафией, со всей Америкой разом. И победил. Тигр среди гиен.

Странная схватка. Правила нестандартны. В мире, обступающем Роджека, важней всего не капитал и мафия, а запах и свет. Запах того или иного существа сильнее видимости, он за единый миг откроет вам прошлое, будущее, его и ваше. Телепатия обычна, как телефон. Мыслью можно ранить, точно пулей; можно приласкать, точно подушечкой пальца. Контакт сознаний осуществляется молниеносно, на какой угодно дистанции, "и если вдруг случается убийство, крики и плач проносятся по рыночным площадям сновидений".

Фиолетовые, багровые, сине-зеленые блики скользят по мужским скулам, по женским волосам. Цвета американского неона? Цвета, в тибетской книге "Бардо тодол" названные атрибутами загробной области Хониид. "Это больше походило на то, что я умер, сам того не заметив". Местные обитатели куда чаще, чем повседневные люди, рассуждают о богах и дьяволе. И любому как-то подозрительно скоро отыскивается мифологический прототип.

Сатана: утробная Дебора, супруга Роджека. Ангелы: полицейские, изнуренные и хлопотливые, будто набитые электроникой механизмы. Суккуб: служанка Рута, этакая Геллочка, засовывающая к себе в лоно всю пятерню, до запястья. Бес: негритянский певец Шаго, как на канате, балансирующий меж трусостью и жестокостью.

Эльф. Пока Шерри спит, на ее лице меняются маски возрастов, характеров, настроений и душ. Она - то, чего вы от нее ожидаете; она непременно солжет вам, но неприятностей не доставит. Солжет во спасение; например, скажет, что именно с вами впервые испытала оргазм. На самом деле у нее не может быть ни детей, ни оргазмов; эта девушка - просто посох, щуп, поначалу единственная опора для тех, кто сюда эмигрировал. В ее облике устойчивы лишь зеленоватые круги под глазами: посох устал.

Архангел. В США редкая культовая книга обходится без трогательной сцены с девочкой-подростком. Типовая декорация - отроческая постель, уютный конус настольной лампы - возникает, как правило, ближе к финалу, но не в самом финале. Герой уже намыкался, настрадался, изверился, но еще не совершил последнего подвига, и перед этим подвигом причащенье невинностью, свежестью - обязательный ритуал. Однако блаженство, охватывающее Роджека в комнате падчерицы, совсем иного рода, нежели то умиление, с каким Холден рассматривал сонные слюнки Фиби. Дейрдре - не утешительница, а вещунья; в ней нет ни капли наивности, ее устами говорят предельные тайны: "Ты еще ни разу не жил на земле... Люди с молодыми душами испытывают страх, потому что не знают, суждено ли им родиться на свет еще раз".

Стиву - не суждено. Неопытная душа, он никогда не поднял бы руки на Дебору; вопреки коварной видимости текста, он не убивал свою супругу. Потому что несколькими страницами раньше убил себя. Повинуясь воле автора, вдумчивого исследователя эзотерических учений. Три дня полнолуния в романе Мейлера - первый посмертный период души. Тибетские мудрецы, конечно, описывали междумирье, где трое суток скитается умерший, совсем иначе. Но и Америка - не Гималаи.

Ты стоял на чужой террасе, бывший солдат, бывший ученый, бывший плейбой, когда свет громадной луны превратился в голос и ты услышал свой приговор. Возраст не измеришь количеством прожитых лет. Время поражения наступает вдруг, будто раковый метастаз; ты еще собираешься сочинить новую книгу, дождаться новых весен, ощутить, как дышит под одним с тобой одеялом новая нежность - моложе, старше, лучше, хуже, чем ты. И вот, пьяный, стоя на чужой террасе, ты чувствуешь, что отпущенный тебе импульс иссяк. Потом сколько угодно заговаривай себе зубы, кляни власть, изощренно забывай, спасайся от правды. В ту миллисекунду ты постиг ее без прикрас. Это и есть суицид, "пустынная равнина под бледным светом сновидения, и кто-то окликает тебя тихим голосом на ветру". "Иди, - сказала луна, - Прямо сейчас".

Ему почудилось, что он сумел не подчиниться. Пунцовая звезда взорвалась на мостовой, а Роджек думал: я перелез через парапет обратно, я болтаю с хозяином, спускаюсь по лестнице, звоню жене, убиваю жену, выбрасываю жену из окна. Не было невесомости, заоблачного сиянья, мама и папа не вышли его встречать, не грянули с четырех сторон света звероголовые боги. Вокруг клубилась реальность, невероятно похожая на ту, которую он оставил. Только с освещением что-то случилось. Только каждый встречный прямо или косвенно сознавался, что мертв. Только голову окутывал призрачный полуобморок, и любую мысль, любую эмоцию приходилось пришпоривать и ломать.

В заключительной главе Роджек еще раз пройдет по парапету на 30-этажной высоте, страшась и желая сорваться, интуитивно стремясь к полноценной гибели, что дает шанс родиться заново, - к бардо Сидпа. Но очередная мелкая нежить делает вид, что подталкивает его - и тем спасает, не дает разбиться вдребезги о вороненую мостовую Хониид, протиснуться из прихожей в хоромы. Бесы всегда притворяются, что хотят погубить нас, а на поверку - хранят: им выгодно, чтобы мы оставались в пространстве их досягаемости. Из последнего абзаца ясно, что и Шерри, которую мимо Стива недавно пронесли на носилках мертвой, продолжает существовать. С ней можно поговорить по телефону. Здесь так просто не умереть. Отсюда так просто не улизнуть.

И скоро он начнет привыкать, он всерьез станет думать, что эта реальность - жизнь. Всамделишный экспресс уносит Роджека вглубь континента, на окраины мира-прожилки. Жара ежечасно усиливается, точно газовый вентиль под сковородкой откручивают до упора, через упор.

Ломаный, пришпоренный слог: "...словно опьянение было поездом, бешено мчащимся во тьму, а я сидел на скамье против его хода и все дальше и дальше удалялся от некоего пламени на горизонте, и с каждым мгновеньем все более и более нарастал шепот, который слышишь в тоннеле, ведущем к смерти". Не вполне американская манера, даже если учитывать Мейлерово стилистическое пижонство. Виктор Топоров в русском варианте дожал, подбавил слезы, надрыва, сбивчивой тавтологии. Так бывает, если переводчик любит текст чуть сильнее, чем переводчику положено. Если чувствует, что книга, вышедшая за океаном 35 лет назад, говорит о его индивидуальном здесь и теперь куда красноречивее, чем книги, выходящие здесь и теперь.

Врат не уберегут - ведь в огне растекся засов.
Дикое пламя Небо, Землю и Душу пожрет.
Уильям Блейк. Америка: Пророчество. Перевод В.Топорова