Пьер Птифис. Артюр Рембо. - М.: Молодая гвардия, Палимпсест, 2000.

В предисловии Станислав Джимбинов сообщает, что сколько-нибудь подробной биографии Рембо "у нас до сих пор не было, если не считать небольшой книжки Ж.Карре, вышедшей 70 лет назад (Л.,1929)". Но книга Ж.-М.Карре "Жизнь и приключения Жана-Артура Рембо" переиздана в 1994-м (15 000 экземпляров) и не так уж мала (186 страниц). "Первая загадка Рембо: как и почему французская действительность позволила ему так рано вымахать до такой неправдоподобной высоты?" После таких фраз предисловия уже можно догадаться, что вымахало до неправдоподобной высоты в серии "Жизнь замечательных людей".

Например, Верлен и Рембо "самую свою жизнь бросили на алтарь поэзии. Их жертва и есть их наследие". Та самая риторика, которую ненавидел Рембо, которой предлагал сломать хребет Верлен.

Пьер Птифис знает, что и как говорил Рембо. "Отъезд сразу двух лучших друзей стал для Рембо тяжелейшим ударом. - Что же со мной будет? - стонал он. - Сил моих больше нет терпеть такую жизнь, больше года я в Шарлевиле не протяну. Я в Париж поеду, стану журналистом!" Это называется романизированной биографией. "Когда мы думаем об этих благостных убеждениях и ужасающих последствиях, которые повлекло за собой их воплощение в жизнь, мы не можем не испытывать к бедной женщине одновременно чувства уважения и глубокой жалости". Стиль сентиментального романа XVIII века. И это о кремневой матушке Рембо. Но закон жанра: читатель должен сочувствовать! Нужна трогательность. "Всего лишь одно свидетельство мы имеем об этом путешествии - трогательный рассказ сестры Артюра; правдивый и детальный, он поможет нам проследить за последним отчаянным бегством несчастного страдальца".

"Это должен быть рассказ, основанный на фактах и документах, рассказ, в котором не будет места предрассудкам", - рекламирует себя Птифис. И в большинстве случаев заменяет предположения (а в биографии Рембо под вопросом очень многое) словами "мне кажется" или подробным описанием того, чего могло и не быть. Был ли Рембо в Париже во время Коммуны? Кто-то с этим соглашался, но и отрицали не самые далекие от Рембо люди - его учитель Жорж Изамбар, например. Вопрос спорный, Птифис утверждает, что был, и описывает это, но аргументов никаких не приводит. Романизированная биография. Бунтарем слыть модно. А что до предрассудков - что-нибудь слишком, по мнению Птифиса, откровенное можно убрать в примечания в конце книги и снабдить достаточным количеством точек. Например, слова Рембо, записанные его другом Эрнестом Делаэ: "Я развлекался - глупо, конечно - тем, что заставлял всех думать, что я - свинья, грязнее которой не сыскать. Мне все верили на слово. Вот как-то раз я рассказал, что будто бы зашел в комнату Кабанера, когда его там не было, и обнаружил там чашку с молоком для него; ради шутки я туда ... и вдобавок сдро... Все ржали как лошади, а потом пересказывали эту байку, утверждая, что чистая правда". Или то, что Морис Роллина записал в каком-то кафе утром - слова Рембо о Верлене: "Я убит, я труп, он е..л меня всю ночь, у меня дырка в заднице не закрывается - дерьмо наружу само течет". Бог даст, мама заинтересовавшегося Рембо юного дарования до набранных мелким шрифтом примечаний не доберется.

Птифис расхваливает программное письмо Рембо поэту Полю Демени: "Это самое необыкновенное сочинение юного Ясновидца, представляющее собой одновременно лекцию по литературе и революционный манифест". И не приводит его в книге, пересказывая - популяризируя - своими словами (хотя множество менее значительных писем Рембо помещены полностью). "Речь идет о том, чтобы добраться до неизведанного через разнузданность во всем┘ Мое "Я" - это "Я" кого-то другого. Несчастное дерево, которое вдруг обнаружило, что оно - скрипка!.. Умоляю Вас, ни карандашом, ни в мыслях не пытайтесь все разложить по полочкам..." - просит Рембо в письме Изамбару. Птифис этого не слышит и как раз пытается разложить все по полочкам. "Озарения" так бессвязны и фрагментарны. Рембо, вероятно, рассчитывал когда-нибудь объединить эти отрывки в целостное произведение, которое стало бы одной из вершин французской литературы, но подобный труд потребовал бы многих лет жизни в обстановке некоего неизменного благодушия". Трудно лучше расписаться в непонимании и "Озарений", и Рембо.

Зато Птифис не оставляет Рембо советами. Что надо было сделать с экземплярами "Одного лета в аду"? "Было бы достойно писателя, по здравом размышлении, разослать эти книги по газетам и журналам. Но Рембо развлекался как ребенок, раздавая драгоценные экземпляры друзьям, которые ничем не могли ему помочь". Не умел Рембо делать литературную карьеру, не то что Птифис. Эпатажем одним и занимался. Вдувал дым из трубки в ноздри лошади. Разорвал "в гигиенических целях" подшивку журнала "Художник" у одного знакомого, где жил. В комнате, снятой другим знакомым, расколотил весь фарфор, а также кувшин для воды, раковину и ночной горшок. На чтении стихов после каждой строчки звучно добавлял с другого края стола "Дерьмо!" Шутки ради мог ткнуть друга ножом в ладонь. И так далее.

А о стихах? - да почти ничего. Разве что "все стихотворение выдержано в хамском и неприятном тоне" (это о "Что говорят поэту о цветах").

Пусть работа Карре не идеальна да и просто устарела, но в ней хотя бы нет такого разрыва между описанием и описываемым. И переведена она все же хорошим поэтом - Бенедиктом Лившицем, а Птифис - студентами семинара М.Голованивской, которая сама проделала показательный путь: от интересной и живой книги прозаических фрагментов "Частная коллекция" - до вполне обычных романов и повестей. Во Франции много хороших исследований о Рембо - но выбрана была именно книга, показывающая степень усвоения Рембо массовой культурой.

Конец XIX - начало ХХ века - действительно рубеж. Теперь даже тексты знаменитых наркоманов ХIХ века кажутся нам слишком связными и нудными. Изменилось все: образ мыслей, воображение, границы возможного и допустимого. И Рембо - один из первых, осуществивших этот переворот. Но уже давно речь идет о том, что освободившееся сознание способно сделать. И тут позиция стихийного гения и священного безумца оказалась быстро отыгранной. Сюрреалистов, например, выдает их словарь: заря, розовые фонтаны. Романтичные молодые люди, разве что чуть-чуть необычные. Из воспоминаний Делаэ: "Я несколько раз видел, как Рембо шагал по улице, печатая шаг, гордо выпрямившись, с высоко поднятой головой. Щеки его горели, глаза были неподвижны и устремлены куда-то вдаль". Юноша бледный со взором горящим... А эпатаж остался рок-поп-звездам. Подражать Рембо - сейчас это разве что для студента Литературного института. Или для украинского поэта - они там спорят, кто из них украинский Рембо. Пьют кандидаты в Рембо, может быть, и побольше. Но слагают ли стихи на латыни в таких количествах и с такой легкостью, как Рембо в школе? Читают ли столько - не одну лишь поэзию, но и философию или историю? А главное - умеют ли работать с той же интенсивностью?

Ведь так ли уж отличался Рембо, не пишущий стихов, от Рембо пишущего? Речь не только о гордости, неуживчивости, воле, напряженном и постоянном движении вдаль - хотя и о них тоже, - но Рембо продолжал писать - в труды Географического общества, в газеты - просто как человек, увидевший в далеких краях нечто интересное. Однако и поэт использует стихи, чтобы видеть. Так ли сильно одно отличается от другого?

• Книга на вчера: "Философия в новом ключе" Сьюзен Лангер
• Полный список книжных обзоров