Жак Деррида. О грамматологии / Пер. с фр. и вст. ст. Наталии Автономовой. - М.: Ad Marginem, 2000.

Эротика чтения - также и его медленность. Деррида неспешно движется к "Опыту о происхождении языков" Руссо - через рассуждения о письме, через тексты Соссюра и Леви-Строса. Ведь письмо тоже спокойно, развертывая богатство содержащихся в нем следов, не ускользая, как устная речь (в которую порой не успевает вдуматься √ или которой может опьянять себя - сам говорящий). Речь линейна; в письме мы можем в любой момент обратиться к любому месту. Культуре, построенной на "в начале было слово", следовало наконец вспомнить, что письмо не служебно, оно не является лишь фиксацией речи (а та, в свою очередь, не является выражением ранее созданных в голове смыслов). Смысл создается именно в процессе записи, чтения, говорения, что отмечал еще Ницше (а в России - Потебня и Бахтин). Письмо ведет к непредусмотренному, порождает новые значения. А философия (по крайней мере, в Европе) стремилась к языку безошибочному, ясному и однозначному (откуда и периодически появлявшиеся грезы об искусственном языке, настолько проникающем в сущность вещей, что ему можно было бы научиться за несколько недель). Но ясный язык оказался мертвым - да и недостижимым.

В нашей точности обнаружилось много неточностей. В завершенном и систематизированном - незавершенное и несистематизированное. Письмо - попытка присвоить нечто, описав это; но оно же - расписка в том, что это непосредственно присвоено быть не может и что в нашем распоряжении - только знаки. Алфавит не зависим от языка, "буквенное письмо - самое немое, поскольку оно не связано напрямую ни с каким языком"; но оно-то и представляет голос лучше всего. Членораздельность языка уничтожает его основу - напевность; и "язык, стало быть, рождается в процессе собственного вырождения". В языке "одни и те же" слова и для логического обобщения, и для выражения индивидуального опыта. Всякое явление по меньшей мере двусмысленно. Воображение дает человеку возможность совершенствоваться - и ставит его перед лицом смерти. Научить щедрости можно не столь рассказом, сколь примером; но обучаемый потом должен не подражать этим примерам, не подражать щедрости, а быть щедрым.

Сама точность относительна. "Если страх внушает мне, что передо мной не обычные люди, а великаны... если я говорю: "я вижу великанов", - то это ложное обозначение будет точным выражением моего страха". Жесткая классификация (например деление Руссо языков на южные и северные) невозможна, "место любого реального элемента в языке не абсолютно, но лишь различительно, дифференциально", северные языки только "скорее" языки потребности, а южные - "скорее" языки страсти, и "север может стать югом для более южной области", а каждое из первоначал может быть следствием или ответвлением другого первоначала. Начало - и происхождение, и произвольный разрыв в цепи следов. "Есть вещи, есть поверхность воды, есть отражения на воде, бесконечные отсылки одного к другому, а самого источника больше нет. Нет простого первоначала. Ибо все отраженное оказывается раздвоено уже в самом себе, а не только в своем образе".

Деррида мало что добавляет от себя, он просто говорит о возможности иного отношения. Произношение слова влияет на его написание; но и написание оказывается влияющим на произношение; для Соссюра это неприемлемо, для него причиной должно быть что-то одно; но почему это обязательно так? "Возникновение письма есть возникновение игры", Платон в "Федре" порицает письмо как игру - но чем плоха игра? Логические неувязки - не ошибки, а неизбежные и плодотворные, живые места.

Не возвеличивание ранее подавленной стороны оппозиции, не предпочтение одной системы знаков всем другим, но демонстрация того, как стороны перетекают друг в друга, оставаясь в то же время сами собой. "Ставить проблему в терминах выбора, заставлять других (или считать самого себя обязанным) отвечать отказом или согласием", - зачем, если оппозиции не внеположны, но восполняют друг друга? Путь философии - подведение многообразия под общие понятия - оказался обедняющим. Всякая тотальность ущербна и нуждается в восполнении. Философия учится теперь словам "в некоторой степени" вместо "да" или "нет", учится учитывать динамику. "Философский текст содержит... установку на самостирание перед тем обозначаемым содержанием, которое этот текст несет в себе и преподает нам. Наше чтение должно стремиться учесть эту цель, даже если в конечном счете она окажется неосуществимой". Пусть цель недостижима, но стремление-то есть. Пусть "истинного письма не существует", пусть изображение вещи невозможно, так как все это лишь восполнение отсутствия описываемого, вещи. Но и письмо, и изображение тем не менее существуют - пусть и неточные, частичные. Деррида ставит под вопрос и себя. "С того самого момента, как возникает знак (т.е. изначально), у нас нет никакого шанса встретить где-то "реальность" в чистом виде, "уникальную" и "самобытную" - но если непосредственность невозможна, из этого не следует, что к ней нельзя стремиться.

"Речь, таким образом, идет не об уже установленном различии, но о чистом движении, порождающем различие". Все неполно и переходит друг в друга. Описание чего-либо вообще возможно лишь с учетом его альтернатив. "История алфавита становится возможной лишь после того, как осознается принципиальная множественность систем письма". Задача - сохранить язык и знак от окостенения. Понять текст или событие в их текучести. Деррида вводит не понятия, а слова (различАние - как Н.Автономова предлагает переводить differance, след, деконструкция...), предоставляя им постепенно раскрываться по ходу текста. Термин поясняется не определением, а употреблением. Не метод, но событие взаимодействия. "Понятие прото-следа... противоречиво и в логике тождества неприемлемо. След - это не только исчезновение первоначала, он означает также, что первоначало вовсе не исчезло, что его всегда создавало (и создает) возвратное движение чего-то неизначального, т.е. следа, который тем самым становится первоначалом первоначала". След сохраняет прошлое - которое поэтому "не стоило бы, строго говоря, называть прошлым". И он же предвосхищает/содержит будущее.

Философия не приравнивается к литературе, а делается проницаемой для нее. Она становится открытой индивидуальному. "Когда дискурс застыл и превратился в идеологию, нам становится совестно за наше занятие этим предметом", - становясь человечной, философия вспоминает о совести. Увеличивается чуткость к воздействию на индивидуальность. Ведь даже дать человеку имя, "помыслить уникальное внутри системы, вписать его в систему" - уже насилие. Произвола нет - когда по поводу текста в задоре игры или самовыражения говорится что угодно, это тоже скучный хаос неразличАния. "Если не учитывать и не соблюдать все комментаторские правила, - а это дело нелегкое и требует полного набора орудий традиционной критики, - то без всего этого критическая работа рискует обратиться неизвестно куда и заявить неизвестно что. Однако комментарий... может лишь поставить охрану при входе, но не может открыть перед нами чтение". Открывает свобода. "Отделить означаемое от означающего путем истолкования или комментария и тем самым уничтожить письмо другим письмом, письмом-чтением, невозможно в принципе". Текст неисчерпаем также и благодаря тому, что включен в контекст, указывает на необозримое множество существующих знаков. А стремление за пределы системы, соотнесение ее с более широким контекстом - это тоже точность. Как иначе говорить со структуралистом Леви-Стросом, сближающим - структурно - марксистскую и буддистскую критику нищеты, не замечая огромного различия контекстов этих критик? Тут и нужно различАние.

И почему бы философии не жить под вопросом? Теорема Геделя о неполноте любой конечной системы аксиом не убила математику, а квантовая механика - физику. "Смерть речи - это, стало быть, горизонт и первоначало языка... Смерть, которая не есть ни настающее наличие, ни прошлое наличие, изнутри прорабатывает речь как ее след, ее запас, ее внутреннее и внешнее различАние - словом, как ее восполнение".

• Рецензия Романа Ганжи на ту же книгу
• Книга на вчера: "Чувство" Вацлава Нижинского
• Полный список книжных обзоров