Нечитабельность - отличительная черта "литпамятниковских" текстов; в этом смысле, как и во всех прочих, "Послы" - более чем органичное продолжение серии. Оно и понятно: роман Генри Джеймса существует в той точке сгущения литературности, в которой птицы не поют и деревья не растут. Единственный пейзаж - и тот списан с картины, некогда выставленной по смехотворной цене в одной из лавок пыльного Бостона.

Увлекшись игрой с двумя фикциональными возможностями - рассказыванием и действием, подглядывая за тем, как персонажи говорят, смотрят, принимают решения, ничего не подозревающий Джеймс приводит в движение практически неостановимую мельницу, молотилку, мясорубку, позднее названную нарративной типологией. Трудно сказать, предполагал ли автор "Послов", что к концу века литературная критика окажется не в состоянии переварить роман, не размолов его предварительно на множество повествовательных инстанций, позиций, ракурсов, точек зрения и фокальных перспектив, но - так или иначе - "будущее романа" живо интересовало Джеймса.

Именно благодаря футурологическим интонациям, которые, как известно, особенно беззащитны перед временем, да и вообще беззащитны, простодушны, чисты и откровенны, - благодаря скромному жюльверновскому обаянию очередной "литпамятник" и производит впечатление чего-то большего, чем академическое издание хрестоматийной прозы.

Аннотация доверчиво обещает: "Автор с помощью своих героев раскроет много тайн, главная из которых - тайна человеческой души". Заключительная статья Алексея Матвеевича Зверева, специалиста по американскому модернизму, заканчивается щемящим признанием: "Такие писатели живут ожиданием художественного открытия, пусть не ценимого современниками, а потомками воспринимаемого просто как напрашивающийся, самоочевидный шаг, так что совершенно непонятны муки и сомнения того, кто этот шаг в конце концов сделал. История редко бывает к ним справедлива, однако литературе они необходимы".

Действительно, в то время как современники упрекали Генри Джеймса в мелкотемье, потомки получили книгу о литературе и человеческой душе. Время быстротечно, Литература и Человеческая душа с укоризной заглядывают в потускневшие читательские глаза - все вроде сбылось, а радости нет.

Впрочем, в предисловии к "Послам" Джеймс и сам охотно разъясняет "квинтэссенцию" романа: нет ничего проще, речь идет о старении, об утраченных возможностях, да и сам жанр как-то вдруг неожиданно постарел и уже не может позволить себе прежнюю беспечность, но, с другой стороны, впервые начинает учитывать обилие нехоженых троп и лихорадочно пытается наверстать упущенное. Литература и Человеческая душа - равно уязвимы, разочарованы, полны предзакатных надежд, но пытаются все это скрыть, поскольку, ко всему прочему, исполнены зрелым благоразумием.

"Я стара, жалка, отвратительна... Прежде всего жалка. Нет, прежде всего стара. Быть старой хуже всего. Мне все равно, чем это кончится, - пусть будет что будет. Так мне суждено - я знаю; и больше меня вы знать не можете. Все идет так, как предначертано".

Из задачи "скрыть", замаскировать, заболтать, собственно говоря, и возникают "Послы" - от фабулы до риторики. Однако на поверку риторические ухищрения, умолчания, намеки, гиперболы - скорее оказываются простодушным выворачиванием карманов, риторическим вопросом, примерно таким: в конце концов, чем еще располагает Литература, кроме риторики? (Человеческую душу пока оставим в покое, хотя и ее способы сообщения с внешним миром, надо признать, на склоне лет ограничены.)

Кульминация ("квинтэссенция") "литпамятниковского" тома - эссе "Будущее романа", давшее название известному посмертному сборнику Генри Джеймса. Прогноз 1899 года гласит: "При огромном количестве открытых ныне способов легко производить книгу, она перестала восприниматься как некое чудо... каким казалась в прежние безыскусные времена... Почти любой сюжет подхватывается и идет в дело; его потребляет, им восхищается или пренебрегает тьма народу... Как грядущим поколениям справиться с чудовищным валом, растущим в геометрической прогрессии? Размышление о дальнейшем развитии любого жанра невольно наводит на мысль, что в недалеком будущем наши потомки, возможно, будут вынуждены официально объявлять и проводить вселенские чистки, периодические изъятия и уничтожения. Уже сейчас, по чести сказать, следя за движением вперед корабля цивилизации, мы порой кое-что улавливаем - громкий всплеск, означающий, надо полагать, желанный отклик на многоголосый, но единодушный решительный вопль: "За борт! За борт!".

Читатель, прорвавшийся сквозь самодостаточную риторику "Послов", может вздохнуть облегченно: все кончилось, вселенские чистки позади. Все, все это в прошлом: и восстание масс, и дегуманизация искусства, и жадность ХХ века, постоянно выпирающего из жанровых рамок, и стремление идти всеми путями одновременно, и, в качестве противовеса, - неотступное внимание к бортам, краям, границам, ко всему, что структурирует и означивает. Мир трэша не знает ни возраста, ни перенасыщения, ни уничтожения, ни иллюзий. Ну, может быть, за исключением одной - что все это кончилось.