Я долго не знал, как подступиться к рецензии на выпущенный "Радугой" 560-страничный том избранных переводов Е.М.Солоновича. Как-никак, он подытоживает 40 лет упорной работы одного из крупнейших русских поэтических переводчиков и 700 лет одной из богатейших мировых литератур.

У меня было слишком много вопросов, на которые я не знал ответа. Почему книга двуязычная? Ведь это же не антология итальянской поэзии, а авторская книга переводчика - у которого достанет материала на пять таких книг! Почему в нее не попали некоторые ключевые фигуры итальянской поэзии и попали другие, знакомство с которыми, в общем-то, и не обязательно? Как переводчику удается "перекладываться" с распущенных современных верлибров на затянутые "в рюмочку" строгие сонеты и октавы, воспевающие Амуров и Донн? И каково их сейчас читать, эти октавы? Есть ли, наконец, какие-то сквозные силовые линии, протянутые через 500 страниц и 70 авторов?

Наконец я понял, что честнее всего спросить об этом у самого Евгения Михайловича - ведь мало кто в России так знает итальянскую поэзию. И уж точно никто лучше него не знает эту книгу.

- Чья была идея сделать книгу двуязычной? Ваша? "Радуги"? Чья-то еще?

- Книга сделана при материальной поддержке Итальянского института культуры в Москве - там это указано. Причем предложение поступило именно от них. Будет ли издание двуязычным, не оговаривалось.

Так что идея была моей. Я всегда завидовал западной культуре издания поэтических переводных книг - культуре, проявляющейся в наличии параллельного текста. У нас этой традиции не было минимум по двум причинам: цензурной и экономической. Можете поменять их местами.

Так что для меня нет вопроса - издавать или не издавать с параллельным текстом.

Издательство "Радуга" в последнее время выпускает много двуязычных книг. Оно само объясняет это спросом в университетах и в институтах. И в "Радуге" даже обрадовались, когда я предложил издать сборник с параллельным текстом, поначалу даже написали в аннотации "...с параллельным русским текстом". Я попросил их написать "...с параллельным итальянским текстом", потому что это именно книга переводов итальянской поэзии. Слава Богу, они это сделали, а то выглядело бы дико: авторская книга русского переводчика с параллельным русским текстом.

Мне всегда было очень интересно сравнивать перевод с оригиналом (хотя, помимо итальянского, иностранных языков я, в общем-то, не знаю). Особенно если речь идет о поэте, которого переводил я сам. У меня на полке стоят переводы Монтале на французский, немецкий, английский (причем изданные и в Англии, и в США) - все с параллельным текстом.

- Есть две точки зрения на двуязычные поэтические книги. Одни категорически против таких книг, говоря, что переведенное стихотворение должно быть фактом литературы того языка, на который оно переведено. Другие столь же категорически заявляют, что оценить переведенное стихотворение могут, только видя оригинальный текст.

- Оценка перевода - дело очень спорное, очень сложное. Один из критериев такой оценки, существующий до сих пор, - "переводное стихотворение должно быть фактом русской поэзии". Этой формулой очень долго умело манипулировали при приеме, например, в Союз писателей. При этом совершенно не учитывалось, шла ли речь о классическом сонете или о современном верлибре. Как мог 20-30 лет назад верлибр быть "фактом русской поэзии", если хорошие русские верлибры в то время можно было пересчитать по пальцам?

- Так, может быть, именно поэтому стать "фактом русской поэзии" переводному верлибру было легче?

- В такой ситуации это было просто невозможно.

Я придерживаюсь той точки зрения, что перевод должен быть прежде всего переводом. Перевод стихотворения итальянского должен быть фактом итальянской поэзии. Точно так же, как перевод Есенина на итальянский остается фактом русской литературы. (Есенин вообще ни в какую литературу вписаться не может.)

Параллельный текст дает возможность соотнести факт итальянской поэзии с наличием - или отсутствием - факта русской поэзии.

Кроме того, такое издание дисциплинирует. Если бы не параллельный текст, оглавление выглядело бы во многом иначе. Если бы я с самого начала - а переводить я начал довольно рано, еще учась в инязе, - мог предвидеть, что мои переводы будут напечатаны с параллельным текстом, наверно, я бы переводил... ну, не скажу "более ответственно", но немножко не так. Это прежде всего относится к поэзии ХХ века.

Притом, что я всегда считал себя человеком, переводящим довольно точно.

Конечно, обычным читателям поэзии (которых становится все меньше и меньше) параллельный текст не нужен. Но читатель, который знает разницу между кириллицей и латиницей (а кто сейчас ее не знает? - М.В.), все равно обязательно скосит глаза на левую сторону разворота.

- Вы упомянули о том, что издательство "Радуга" очень обрадовалось Вашей идее, потому что у них большой спрос из университетов на двуязычную учебную литературу. А как Вы сами полагаете, можно ли использовать Вашу антологию в качестве хрестоматии по итальянской литературе? Ведь в ней отсутствуют некоторые фигуры, которые принято считать ключевыми...

- Временные рамки я себе определил сам: от XIII века, от Данте. Глубже я никогда и не забирался. Конечно, если бы я ставил цель создать именно антологию, от самых истоков, я бы мог перевести специально для этого издания Кавальканти или кого-нибудь из поэтов сицилийской школы. Но я перед собой такой задачи и не ставил.

Точно так же я мог закончить не Фабио Пустерлой, замечательным италоязычным швейцарским поэтом, а значительно раньше - допустим, Валерио Магрелли, которого, кстати говоря, я специально перевел для этой книги, потому что без него не мог включить некоторых менее значительных современных поэтов, которых, однако, мне хотелось включить. По сходной причине я специально перевел два стихотворения Джованни Рабони.

Книги надо судить не по тому, чего в них нет, а по тому, что в них есть. Это авторская антология переводчика, о чем очень четко сказано в самом начале, на вступительной страничке (мне жалко, что я написал всего одну страничку, но так уж получилось - из-за сроков). Эта страничка очень важная, и те, кто, не читая ее, сразу смотрят оглавление, - поступают неправильно.

- Кого следовало бы включить в книгу, чтобы она действительно могла считаться антологией?

- Прежде всего Уго Фосколо. Конечно, Леопарди. Пасколи, оказавшего огромное влияние на всю итальянскую поэзию ХХ века. Может быть, по этой же причине следовало бы пошире представить д'Аннунцио. Он и Пасколи - та печка, от которой оттолкнулась вся итальянская поэзия ХХ века.

Отсутствие Леопарди проще всего объяснить тем, что уже существуют его хорошие переводы (и не только Ахматовой и Наймана), но я не боюсь сказать, что Леопарди - просто не мой поэт. Так же, как и остальные названные выше. Притом, что я как человек, занимающийся итальянской поэзией, естественно, не могу не признавать их значения.

Но, возвращаясь к тому же Леопарди: мы все помним только его "Песни", а если взять его политические канцоны - это же ужасно, от них же скулы сводит. Это повторение политических канцон Петрарки, которые в XIV веке звучали совершенно по-другому.

- В таком случае, Вы никогда не задумывались, есть ли что-то, что объединяет всех "Ваших" поэтов? Тех, к которым у Вас "лежит душа"?

- То, что они поэты, - прежде всего. Преемственность, конечно, заметна. Без XVII века не было бы барокко в ХХ веке, не было бы Унгаретти. (Унгаретти, правда, не было бы и без Леопарди, так что меня можно поймать на некотором противоречии.)

- Вы сказали о преемственности. Но тем не менее книга разделена на две части: XIII-XIX века и XX век. Что, настолько велик водораздел?

- Свалив "в одну кучу" всех поэтов от Данте до конца XIX века и всех поэтов ХХ века, да еще и озаглавив каждый раздел, я, во-первых, дал себе большую свободу не соблюдать табель о рангах, потому что - что уж там говорить! - здесь есть поэты более значительные и поэты менее значительные, а во-вторых, показал, что мне очень важен ХХ век.

Если Вы обратили внимание на пропорцию двух разделов книги, то не могли не заметить, что XX век перевешивает все предшествующие. Почему? Потому что он ближе к нам. Когда я начинал делать эту книгу, я мог сказать: "Мы в нем живем". Да, в общем, еще живем.

Я не хочу проводить параллель с соцреализмом, который должен был что-то там отражать, - но, конечно, поэзия в значительной степени отражает жизнь столетия, жизнь десятилетий, историю века. И эта история мне ближе.

- Напрашивается очень жестокий вопрос. Все ли произведения XIII-XV веков, включенные в книгу, сейчас воспринимаются как живая поэзия? Или все-таки стихи, допустим, Макиавелли или Чиро ди Перса уже отошли в область истории литературы? Можно ли наслаждаться ими?

- Думаю, что да. Ведь что значит "наслаждаться"? Кайф ведь ловится по-разному. Макиавелли здесь представлен "карнавальными песнями" - озорными, фривольного содержания. Мне хотелось показать, что в итальянской литературе присутствует и это.

Чиро ди Перс - очень крупный поэт, недавно заново открытый, и он мне очень интересен. У меня в XVII веке есть некоторое однообразие, он довольно большой, но я изо всех сил старался это однообразие разбивать. Есть одни и те же темы - песочных часов, ночи, смерти, - и я старался свести к минимуму повторы.

То же самое с Джузеппе Белли. Этот поэт, современник Гоголя, писавший на римском диалекте, был фактически открыт заново в 50-60-е годы, и он мне интересен.

- Вы сейчас нелестно отозвались о политических стихах Леопарди. Но в книге есть политические стихи: знаменитый "Сапог" Джузеппе Джусти и "Пятое мая" Мандзони, посвященное смерти Наполеона. А их сейчас можно воспринимать как литературу?

- Ну, возможно, здесь у меня и проявился некоторый двойной стандарт. Но причины включения этих двух стихотворений разные. Мандзони-прозаик, автор священного для итальянцев романа "Обрученные" (очень хорошего романа, кстати сказать), как-то потерялся на фоне вершин русской прозы XIX века, и мне хотелось показать, что Мандзони - это еще и крупный поэт. Потом, Наполеон - знаковая фигура для русской литературы (вспомнить хотя бы Цветаеву). Кроме того, "5 мая" было дорого мне как экзерсис - у него очень сложная форма.

Что касается "Сапога", он был мне интересен, когда я его переводил. Хотя, конечно, без комментариев, примечаний сейчас его читать невозможно.

- О форме. Не секрет, что Вы - один из тех, кто в свое время, 30-40 лет назад, вводил свободный стих в русскую литературу. Ранее Вы упомянули, что если бы могли предвидеть двуязычные издания, то переводили бы в чем-то по-другому. Если бы Вы писали специально для двуязычной книги - не было бы у Вас соблазна переводить формально сложные канцоны и октавы так, как переводят русские стихи в той же Италии: обработанным точным подстрочником?

- Никогда. Верлибровые переводы русских поэтов на итальянский - это вовсе не подстрочники, а поэтические переводы, вписанные в рамки другой поэтической системы, той же самой, в какой существуют оригинальные стихи на итальянском языке.

Я всегда говорю, что переводить надо не с русского на итальянский или с итальянского на русский, а с одного поэтического языка на другой.

- Вы переводили и сонеты, и верлибры. Из того же ли самого сора растут сонеты и верлибры? Или это разные материи?

- Из того же, несомненно. Вы этого не знаете, но я не мог долго переводить подряд классику. После порции классики мне обязательно надо было перейти к современной поэзии; не скажу "вдохнуть свежего воздуха", классика для меня - тоже свежий воздух, - но обратиться к другой материи.

- Значит, это все-таки разные материи?

- Нет, материя одна! Скорее материал, в который облечена эта материя, разный.

А потом, через какое-то время, меня тянуло назад, к классике. Так вся моя переводческая практика и движется - по спирали... Нет, спираль уходит в бесконечность. Значит, наверно, зигзагом.