Жанр хорошо написанного культурологического эссе, в котором выдержана эта изящная, тонкая во всех смыслах и сдержанно-торжественная книжица, - этот жанр самый тоталитарный из всех мне известных. А культуролог - это самый тоталитарный персонаж современного мифа. Культуролог может объяснить все, назвать все вещи своими именами, известными только ему одному, так что вы ничего и не заметите. Вот и эта прелестная книжица - вовсе не новая веха в кропотливой разработке какой-то частной области знания, будь то история или архитектура. Она создана не для того, чтобы оказаться поводом для нынешних вялотекущих научных дискуссий. Историк, архитектор и искусствовед - все они должны воспринять этот текст как находящийся вне сферы их профессиональной компетенции и держаться от него на почтительном расстоянии. Ничейная территория, свободное пространство, концептуальная невесомость - это все вожделенные признаки ритуального, системообразующего текста, а что может быть сегодня содержанием такого текста? конечно же, теория культуры, то есть того, за пределами чего такой текст жаждет находиться в роли всевидящего ока. Такая теория моделирует, объясняет, упорядочивает - расставляет все по своим местам. Как же устроена культура в книжке Даниловой?

Культура, понятное дело, - это преображенная реальность. Но на вопрос: где происходит это преображение? - возможны четыре варианта ответа: совершается оно в реальном мире руками реальных людей в силу разных реальных и конкретных обстоятельств, и потому культура - реальный продукт, обладающий реальной стоимостью; так называемое "преображение" - просто внутреннее брожение по особым внутренним законам, а та "реальность", что снаружи, - это только слово; преображение осуществляет некая внешняя как культуре, так и реальности инстанция, проводником которой является особый человек - художник, творец, культурный герой; культура и реальность (не-культура) - это модусы существования и восприятия объекта, в каждом из которых реализуется свое понятие ценности и свои механизмы обмена. Если в первом случае все есть реальность, во втором - все есть культура, в третьем - все есть в большей или меньшей степени воплощение чего-то иного, то в последнем случае слово "все" просто неприменимо, поскольку культура и "все" прочее разделяются нелокализуемой и весьма подвижной границей, в силу чего определение одного через другое каждый раз не успевает удержаться "на" и "над" границей, оказываясь то с одной, то с другой ее стороны.

В книжке Даниловой реализуется модель за инвентарным номером 2. Лишь одна цитата, в которой речь идет о "реальной" Флоренции, увиденной глазами современников: "Из всего этого разноголосия складывается некая противоречивая целостность, вторая, преображенная реальность, обогащающая строгий исторический облик этого города, первого города Возрождения". Но, по сути, строгий облик, увиденный глазами историков, - это еще менее реальность, чем вторая реальность описаний свидетелей. Эта вторая реальность и есть культура. Она подчиняется своей особой логике, которая функционирует и в градостроительных утопиях из трактатов Альберти или Филарете, и в полотнах живописцев кватроченто. Но где находится сама эта логика, управляющая движением культуры? Ответ не столь возвышен, как хотелось бы: она заключается в тексте, внеположном описываемому им объекту. В данном случае на роль такого текста претендует книжка Даниловой. Логика эта всем культурным людям привычная - система бинарных оппозиций. Смена эпох в культуре состоит в том, что от реализации одной стороны массива этих оппозиций культура дружно по всему фронту переходит к исполнению другой стороны, а чтобы не запутаться, сверяется с книжкой Даниловой. Поэтому книжка описывает культуру не как нечто бывшее, но как извечно становящееся, и не какой-то частный закоулок культуры, но всю ее целиком. Это такой амбициозный проект культурологов - периодически создавать культуру заново, а то она, того и гляди, рассосется, как похмелье.

Собственно, оппозиции эти и перечислять как-то неудобно. Все они такие нужные, такие общезначимые и центральные. Ну например: небо и земля, центростремительное и центробежное, божественное и человеческое, сакральное и профанное, предопределение и самоорганизация, случайность и упорядоченность-постижимость-предсказуемость, внешнее и внутреннее, закрытость и открытость, время и пространство, пассивность и активность, естественность и искусственность, анонимность и творческая индивидуальность, вертикаль и горизонталь, статика и динамика. Все, казалось бы, правильно, все так и есть. Есть незыблемые ценности, непреложные законы, универсальные культурные константы. Только вот где они есть? Очевидно, подобные всеобъемлющие теории культуры ограничены в своих возможностях - они слишком увлечены тем, что производит та или иная "система культуры", и упускают из виду то, как она это делает. Производит она обычно некую простенькую топологическую модель: так, если верить культурологам, в эпоху Возрождения все стало таким горизонтальным, расширяющимся и однородным. Однако продуктивнее было бы им рассмотреть саму культуру как топологическую модель, как систему общих мест. Тогда им оставалось бы спросить себя: а где, в каком месте культуры располагается их собственная теория? И есть ли для нее место вообще, уместна ли она?

При ответе на этот невозможный вопрос теории культуры идентифицированных выше четырех типов выдадут всю свою подноготную. Теория #1 с удивлением обнаружит, что, согласно ее установкам, она сама немногого стоит, но, поскольку признать это она не решится, то есть не захочет располагаться нигде в реальности, ей останется только учредить новую реальность. Эта ситуация прекрасно описывается теорией #2, но она в свою очередь не желает оказаться просто фактом культуры и потому переписывает культуру заново, выступая в роли коренного текста - это справедливо и в отношении культурологической теории, содержащейся в рассматриваемой книжке. В конечном итоге обе эти теории оказываются лишь вырожденными случаями теории #3, которая также полагает себя вне объекта, но не претендует на роль конечной инстанции, а лишь на ее наиболее адекватное чувственное воплощение. Но расположить все эти стратегии по местам, открыв простор для их сопоставления, способна только теория за #4, единственная из всех, которая знает себе цену и содержится в своем объекте. Только такая теория способна предусмотреть ситуацию своего обесценивания, профанации или даже спровоцировать ее. Осталось только определить место теории #2, представленной книжкой Даниловой, с точки зрения теории #4, вероятно, представленной - возможно, в том смысле, в каком Алису представили пудингу - данным текстом. Что уже и сделано в самом начале.

• Книга на вчера: "Моральное сознание и коммуникативное действие" Юргена Хабермаса.