Русский Журнал / Круг чтения / Книга на завтра
www.russ.ru/krug/kniga/20000807a.html

Русский человек на рандеву: с властью
Александр Архангельский. Александр I. - М.: Вагриус, 2000.

Андрей Левкин

Дата публикации:  7 Августа 2000

При взятии в руки текста, содержащего в себе (как явствует из названия, аннотации и предисловия) историю одного из периодов российской власти в лице г-на Романова А.П., возникает естественный вопрос: имеет ли данное изыскание касательство к реальному дискурсу того времени, иначе говоря - содержит ли попытку понять политические технологии, вызовы, угрозы и прочие детали профессионального быта власти или же содержит в себе просто пиар, изложение этой ситуации всем и повсюду?

Предисловие, напечатанное на крылышках суперобложки, свидетельствует тут о другом: "Сочинения, посвященные истории, историческим личностям и адресованные читателю, который хочет заглянуть в прошлое - редкость". Отчего ж редкость, будто Радзинского на свете мало, а хочется жить в презумпции, что это не next-Радзинский.

Тогда - следующие два вопроса, уже не из бельэтажа, а с галерки (партер - умер вместе с героем книги). О том ли эта книга, что автор пытается вызнать, как именно тогда было: ну, как кажется автору? Или о том, кем представляется автору г-н Романов по его личному опыту?

Очевидно, что упрощенные задачи уже вполне могут снискать публичное любопытство. Но тут настораживает упоминание о том, что "работа над рукописью велась в рамках программы RSS пражского отделения Open Society Institute, грант # 422/1997". Не в том проблема, что работа оплачена г-ном Соросом, и это вовсе не наезд. Но в том, что автор осуществлял не свободное волеизъявление, а труд, заведомо имевший материальное основание. Что не есть порок, но вызывает сомнения в чистоте авторской мысли - ему нужно было текст в любом случае дотянуть до конца, без возможности бросить, если по ходу письма выяснилось бы, что концепция стухает.

Мысль изучить властные основания той поры через личный опыт в тексте присутствует: "Александр понимал... "правильную" монархию как систему "сдержек и противовесов", способных организационно обеспечить авторитарный тип правления и ввести его в законные рамки".

Этого упоминания "сдержек и противовесов" лучше бы не надо. Всякая власть для укоренения и распространения использует свои слова. Ищет свои слова и их использует - и именно ими отличается от иной власти.

Но экспорт ельцинского термина в александровское время вполне характеризует происходящее в книге. Она интеллигентская такая. Позиция бесхитростная: интеллигенция, постоянно вступая в диспут с властью (по крайней мере - личный, про себя), пытается представить себе (собой для себя) - другой, с человеческим как бы лицом образ этой власти. В чем, собственно, и причина неврозов интеллигенции, поскольку их власть - вовсе в ином. А так они по-радзиховски играют в императоров.

А за Александра и "сдержки и противовесы" и в самом деле обидно - знал бы они эти два слова, так, несомненно, и крестьян бы освободил.

Оценим поведение автора, пишущего труд об Александре I: представьте, вам надо написать про Александра. К тому же - для достаточно "массового читателя". Самое надежное состоит в том, чтобы сделать главной историю Федора Кузьмича.

Что автор и производит, причем у него Федор Кузьмич вызревает в мозгу Александра еще до того, как тот становится императором (а виной всему - Андрей Сомборский, его духовник, сомнительный какой-то тип, Анджей поди, а и не Андрей), который на ночь глядя рассказывал истории ухода императоров Цинцинната и Диоклетиана, после государственных побед отправлявшихся на огород растить капусту (но ведь Сомборский прав - ночью, засыпая, все Императоры перестают быть Императорами, они уходят в сон, сажать там капусту).

"А если бы в Законе Божьем Александра наставлял не отец Андрей Сомборский", то - логика Архангельского - его на ту же тему образовало бы житие царевича Иосафа, который бы, надо полагать, посоветовал Александру уход в смысле героических действий на благо народа. Вообще-то "Иосаф" считается искаженным "Бодхисатвой", то есть в легенде рассказывается история вполне себе аутичного Будды, государственных подвигов от которого ждать было бы тщетно.

То есть уже видно, что книга Архангелського читается взахлеб - раз уж рецензент тут же принимается с ним полемизировать и все подряд пересказывает с мелочными придирками. Но он, автор рецензии, все равно не понимает - какого ж хрена в обществе такой интерес к Федору Кузьмичу (все равно - Александр это или нет). Ушел в частную жизнь, ну и пусть себе огород там копает, что ж мы, папарацци какие-то, прости Господи?

Зачем это провинциальное соглядатайство? Оно же - амикошонство приблизительных мотивировок: не именно к государям амикошонство, а просто в отношении к людям, которых не знаешь: "Выглядывая по утрам из окон центрального дворца, старшие Людовики как бы окидывали взором пространственную модель своего королевства - бескрайнего, упорядоченного, всеобъемлющего... Младшим Людовикам стало неуютно в отцовских владениях. Им хотелось чего-нибудь менее помпезного, более человечного - чтобы взгляд, бросаемый по утрам с балкона, не блуждал тоскливо в поисках далекого горизонта, а сразу утыкался во что-то миленькое и уютное".

То есть, вот Александр I: с одной стороны, мысли об уходе, с другой - некая затягивающая "черная дыра властолюбия". Мысли об уходе вполне романтичны, а вот о конкретном действии черной воронки власти не сообщается. Разве что в натянутом сближении Александра I и Александра III, когда тот после смерти старшего брата оказался перед необходимостью унаследовать трон, в связи с чем его любовь с Мещерской обломалась, по какому поводу он и разразился мыслью о том, что "Может быть, лучше будет, если я окажусь от престола..." Но и его засосала черная дыра властолюбия... Жаль, что в книге очень мало про эту черную дыру.

Потому что если без нее, то получается не так даже, что богатые тоже плачут, а ого как рыдают, да и вообще уже "жениться по любви не может ни один, ни один король". Но ведь г-н Архангельский человек вполне тонкий, ему-то зачем такие ходы? Видимо, именно в таком виде предполагается обаяние власти, раз уж она употребляет весь подвластный народ. Соответственно, и рецепции должны отличаться спектром и широтой толкований. Конечно, при таком подходе есть место и справке о том, что к началу XIX века внутренний долг России достиг трех годовых бюджетов (вот они, проклятые задержки с выплатами бюджетникам).

И тут же: традиционная попса: "Царствование Александра III будет исполнено как вдохновляющих свершений (при нем экономика России вступит в полосу бурного подъема), так и самых горьких ошибок. Произойдет окончательное взаимоотчуждение власти и неправительственной интеллигенции, либеральные реформы, начавшиеся при Александре II, будут свернуты как раз, когда они начнут приносить плоды, чиновничество "поставит" на квасной патриотизм охотнорядцев".

То есть, что ли, вот оно, позиционирование автора как "неправительственного интеллигента"? Термин заслуживает регулярного употребления, потому что - точен. Трудно только согласиться с тем, что реформы Александра II были свернуты как в раз в тот момент, когда они начали производить плоды, - если, конечно, в качестве этих плодов не предполагаются деяния господ Желябова и Перовской; ну, а дальнейшая судьба самих реформ Александра II - слишком сослагательное наклонение; ну, а "квасной патриотизм охотнорядцев" - слишком уж формула, чтобы это словосочетание воспринимать.

Названия главок типа "Я от бабушки ушел..." отнесем на счет трепета перед отечественной историей, а не черной дыры властолюбия, школьную фразеологию "он нещадно гнал проворовавшихся вельмож" сочтем вынужденной уступкой массовости сочинения.

Описание мыслей Александра I после вступления на престол и его действий вполне похожи на принятые способы описания политических действий в послеперестроечную эпоху, а что поделаешь? Реальное же историческое мясо, по поводу того же бюджета, свидетельствует, что в одном флаконе две книги - одна примерно для Сороса, вторая типа для "Вагриуса". Александр I, разумеется, явный светоч для программы Сороса по части открытого общества, ибо Открытое общество, по сути, чем-то тоже Священный союз.

А вот то, что республика интересовала Александра I как выход на предмет улизнуть от власти и чтобы не в монастырь, - это если и не историческое озарение, так уж хороший сюжетный ход.

При попытках внести историческую документальность возникает такая проблема: приводятся какие-то факты и действия - отчасти ритуального, отчасти судьбоносного характера. Вот как понять, какие из них предполагались рутинными, а на какие возлагались определенные надежды? То есть выпадает какое-то конкретное звено, отчего они стоят в одном ряду, хотя все сразу важным не бывает. Вообще не надо, наверное, писать тексты про тезок - неминуемо пролезет что-то, прямо не относящееся к делу.

Вот, например: "Сначала расцерковленная, но талантливая, умная, вдохновенная университетская среда переманит на свою сторону поповских сынков и дочек, как Крысолов, уведет их из домашней ограды, слепит из них костяк богоборческого разночинства. Затем промышленный подъем, совпавший с падением крепостничества, расшатает устои крестьянской жизни и превратит пролетарскую лужицу в громокипящее море. А ближе к концу XIX столетия забытые - не Богом, но его служителями! - полюса сомнутся. Утратившие всякую связь с Церковью и возненавидевшие освященную ей монархию, интеллигенты встанут во главе рабочего движения - и произойдет то, что произошло!"

То есть вот проблема - в книге много реально интересного. Зачем тогда попса, пафос и театральные домыслы вроде Александра, глохнущего в младенчестве на левое ухо оттого, что за окнами пушка в полдень стреляет? Или это все то же: раз уж власть, так всем должна быть равно понятна? Этакие общинность и соборность, переходящие в свальность? В 80-е годы еще можно было читать такую форму речи, а сейчас - уже вряд ли, и это хорошо. Хочется, что ли, какой-то точной фактичности и понимания мотивировок.

Вот Павел, указы его дурацкие:

"Год 1799

Февраля 18 дня.

Запрещается танцевать вальс.

Апреля 2

Запрещается иметь тупей, на лоб опущенный.

Июня 17

Запрещается все носить низкие большие пукли.

Июля 28

Чтоб малолетние дети на улицы из домов выпускаемы не были без присмотру.

Августа 12

Чтоб те, кто желает иметь на окошках горшки с цветами, держали бы оные по внутреннюю сторону окон, но если по наружную, то не иначе, чтоб были решетки, и запрещается носить жабо. Чтоб никто не имел бакенбард.

Сентября 25

Подтверждается, чтоб в театрах был должный порядок и тишина.

Сентября 28

Подтверждается, чтоб кучера и форейтора ехавши не кричали".

А представить себе, как в осеннюю пору ходит Павел по Павловску, по какой-нибудь аллее Красного Молодца, думает об Отечестве, затем ходит по галерее с плохими картинами, думает, присаживается в уголке, пишет указы - а ночью их ксерят писцы по числу губернских субъектов Империи, а наутро уже во дворе на лошадках фельды переминаются, им вручают указы и они скачут прочь по всей территории державы. А что Павел? Ходит по аллее Зеленой Женщины, о сыне не думает, а ждет ответа... обратной связи... не дождется, фельдъегеря еще и до Москвы не доскакали, а он же Государь - вот снова и сочиняет новый указ, и снова с утра из Павловска выезжают фельды: потому что надо же управлять державой... Тут не только цветочными горшками займешься, лишь бы увидеть, что доходят указания, что в самом деле - Государь.

Словом, проблема вечная: что же происходит на самом деле? И куда в этом - в том, что происходит - поместить себя интеллигенции?

Вот и тема исторических невстреч Александра (с тем же Державиным) - все о той же необустроенности интеллигенции, которой бы хотелось, чтобы монаршья власть встречалась и советовалась именно с теми ж, с кем она, интеллигенция, полагает необходимым советоваться. "И невстреча со славным вельможей-поэтом стала первой в трагической цепи его последующих невстреч с людьми, на которых он мог - и должен был - опереться в своем четвертьвековом правлении".

Но вот механизм книги Архангельского: отряхнувшись от цветаевского тона (невстречи, Крысолов) следующее предложение - уже в новой главке: "Впрочем, Александру тогда было и впрямь не до Державина". Это "впрочем" и позволяет читать книгу. Таких "впрочем" достаточно много.

Но Пушкин, ну почему всюду Пушкин... "Октябрь 14. Второй час пополудни (это набрано мелким шрифтом, как бы хроники - А.Л.). В Москве - землетрясение. Александр Пушкин в Москве. Александр Первый в Петербурге". Ну не надо так: ведь выясняется, что мелкий шрифт - вовсе не документ, а имитация. При этом вставки автор делает и в реальные бумаги, внедряя, например, в "автобиографические заметки Аркачеева на прокладных листах книги Святого Евангелия, принадлежавшей графу" такое: "Глава II. ОКТЯБРЬ. [Октября не было. Чисел в октябре тоже не было]". Понятно, откуда взято, но зачем? То есть - на этих двух примерах ясно, что цель автора - упаковать в книгу все, что возможно, используя Александра даже не в качестве мерного стакана, а как голимый повод. Разумеется, так задача решается лишь тогда, когда автор берет на себя роль мемуариста и рассказывает обо всем как очевидец. Жанр: "Мой Александр".

Но как не понять: для российского интеллигента любая книга об истории - это всегда "русский человек на рандеву с властью". И конфузится он, и слов не подберет, и затягивает его то самое черное. А Пушкин, значит, держит свечку.

То есть, подтверждая сказанное ранее, - читается все с превеликим интересом. А раз уж Пушкин, то как не разгуляться на интерпретациях текстов и событий. Хороших интерпретациях, умных.

И Пушкин, и Лицей, и 12-й год, и войны, и даже оригиналы ростопчинских афишек (хотя после предыдущих упражнений автора с документами - кто знает), и семейная жизнь Аракчеева, и сходящий с ума после смерти жены Сперанский, и декабристы, et cetera. Александр Павлович Романов был самым сюжетопорождающим персонажем российской истории. Золотой век, а то.

Отчего все начинает рассказываться взахлеб, вплоть до абзаца, состоящего из слов "Фук-фук-фук", что трудно понять зачем, но соответствует ажитации автора, который в спешке даже не выправит рукопись: в одном абзаце у него даже дословно повторится кривое: "чем гуще был мистический туман, клубившийся вокруг Александра". Сочинитель, похоже, и в самом деле каким-то образом соприкоснулся с многия-сюжеты-породившим Золотым веком... Отчего и читать интересно. Хотя бы потому, что - а как он из всего этого выберется?

А вот изящно: в момент кончины Александра доказательно окажется, что все заявляемое с самого начала желание убежать, скрыться как вору, уйти в Федоры Кузьмичи - фиктивно. Разумеется, это сообщает о некоторой семантической недостаточности оснований книги, потому что нельзя же строить ее так, что жизнь Александра определяется тем, что он - все-таки не Федор Кузьмич. Зато понятно, что никуда он не побежал бы, потому что - Золотой век, кто же побежит из Золотого века? Ergo - все получилось.

И - не есть ли этот торопящийся энтузиазм автора в деле изложения всех этих обстоятельств просто воздействие вот той самой черной дыры власти? Честь ему и хвала - он сберег эту тайну.