Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Книга на завтра < Вы здесь
После секса
Анатолий Найман. Любовный интерес. - М.: Вагриус, 2000

Дата публикации:  14 Августа 2000

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Анатолий Генрихович Найман опубликовал два романа, которые нельзя не назвать плохими. Не посредственными, не плохо сделанными, а именно плохими. Не имеющими цели, не устремленными никуда и ни в кого. Добротные, правильные, опрятные предложения. Эпизод сменяет эпизод, лица расплываются в мареве блеклого дня. За окном шестидесятые. Опять шестидесятые. В который раз.

И неправду говорить не хочется, да и льстить ни к чему. "Любовный интерес" - книга, преподнесенная автором в подарок самому себе. Литература - труд. Вдобавок ко всему еще и труд. Получите: результат труда профессионального литератора - постраничная норма, материальное свидетельство времени, проведенного за рабочим столом, упражнения пера, местами острого, местами изящного и всегда определенно нездешнего, нетеперешнего.

Отстранение от современности всегда обременительно. Оно обязывает держать удар. И потому трудно сказать, насколько Найман талантлив. Если поверять его слог счетом наших первых прозаиков: Толстого, Тургенева, Добычина, Казакова - то, боюсь, сопоставление окажется не в его пользу. Наверное, оно и неуместно, поскольку постсоветская словесность, впитывавшая соки одной действительности, а зеленеющая побегами при солнце другой, по определению неестественна и потому не поверяется классическим глаголом. Но положение обязывает.

Для сегодняшней литературы Найман не третьестепенный маргинал, слагающий нескончаемую сагу о собственной свежести, пришедшейся на годы хрущевского либерализма. Найман вполне процессуальная (не хочется писать "мейнстримная") фигура, не просто имя - это-то как раз можно было бы понять: Бродский, Ахматова - имя и имя; Найман - это позиция. Не спускающийся до суесловия, по-петербургски сдержанный, но уже по-московски сдобный или уж точно сдобненький слог, мужество и благородство.

И вот случается "Любовный интерес", книжка, целящая в пустоту, трехсотстраничный монолог, повествующий о том, как было прежде. Заметьте, не было прежде, а было прежде. Это Прежде безвоздушно, даже исторически пусто, на первый взгляд, в нем нет ничего, что пригодилось бы для сегодняшней жизни, только невский берег да балтийский прибой. Да мужчины с женщинами: обстоятельства сталкивают их друг с другом, они поселяются под одной крышей, они говорят какие-то слова, сперва странные и нежные, потом странные и нервные, они посылают друг другу письма и исчезают. Пропадают. Испаряются.

Можно легко понять, для чего такие романы пишутся, но решительно невозможно найти объяснение тому, зачем они сдаются в набор. Автобиографическое (по крайней мере наполовину) повествование - это в принципе рассказ о себе прежнем, времени, в которое жил этот самый "себе-прежний", друзьях и знакомых, чья жизнь или сложилась как-нибудь по-особенному, или заключает собой назидание. Но, ей-Богу, ничего подобного в книге нет. Найман словно бы взялся опровергнуть миф о самом себе, Наймане, друге и младшем современнике, и стать тем, кем он себя ощущает и каким его воспринимают окружающие. Для кого-то Анатолием. Для кого-то Анатолием Генриховичем.

Что ж... Жил да был Анатолий (Генрихович), у него были друзья. Он их любил. У него были женщины. Их он тоже любил, но как-то очень по-особенному, как нынче не принято. У него был Бог. Бог, как уже неоднократно писалось и говорилось, есть любовь. Стало быть, романы Анатолия Генриховича повествуют о Боге и о том, как мы шаг за шагом, любовь за любовью приближаемся к Нему.

Прямо нигде не написано, но получается так. Получается и не получается. Ведь никакой любви в книжке нет. А не в книжке? Гонорары есть, романы есть, литература есть, а любви нет. И не может быть, потому что жизни нет. А раз нет жизни и любви, то существует только интерес, чувство. Переживание и его печальная история. Роман.

"Любовный интерес" слишком литература, литература и только, даже когда у грани, то все равно литература несмотря ни на что. Вопреки правде и мастерству. Девушка умирает, глухой больничный коридор: звяканье биксов, желтый сумрак, табачный говорок. У ее кровати случайный посетитель, мужчина: "Положите пальцы мне в уголки глаз, там же есть крошечные каналы внутрь, попробуйте проникнуть, как будто, не пальцами, конечно, а тем, что у вас в пальцах есть".

Достоевский бы всплакнул и черканул наудалую: прочел, запало, продолжайте. И Толстой бы не отказался от этих строк, силясь припомнить: "Крейцерова", "Иван Ильич"? Литература высшего разряда. Чувство, готовое вот-вот перестать им быть. И что же? Дальше сопли: "мертвые все на одно лицо", "вы бессердечный", "мне неинтересно". Тысячи, десятки тысяч слов. "Преступление и наказание" без преступления, Чахоточная девица без Сонечки Мармеладовой. Раскольников без топора. Без острога. Без Евангелия. Без идеи. Значит - не Раскольников, а обессилевший Разумихин.

В этом мире, мире литературных чувств, есть только одна реальность - Петербург. Ленинград, если быть точным, но что меняется? Не город, а предвкушение бездны. Чудовище, не давящее, не растирающее в прах, не с брызгами во все стороны жующее, но предвкушающее свои жертвы. Все они, все эти Мити и Норы, Роксаны и Лики, Вадимы и Жени, и даже сам Анатолий Генрихович (литературный, а не всамделишный), и даже Даниил Такой-то, герой романа "Неприятный человек", опубликованного тут же, мыслят и ожидают. Жизни, смерти, бессмыслицы - не суть важно. Они ожидают развития своей истории, они клонятся, скатываются, препровождают себя к итогу, месту, где нет ничего, кроме узкого горлышка бездны и безразличной черноты. Они протискиваются сквозь горлышко, поднимаются, отряхиваются и уходят, уходят, оборачиваясь в ничто.

А на Неве качается "Аврора", а в девятиэтажках сыреет штукатурка, а на Марата... Но кому интересно, что сейчас творится на Марата?

В этом-то и вопрос.

Писатель без биографии - поэт. Поэт без биографии - сосуд чувствований. Уже и не чувств, а именно чувствований: все, что с таким трудом собирается в слово, стремится расползтись, расшириться, сгинуть, обернуться. Вместо презрения - неприятие, вместо удивления - немота мышц, вместо любви - эротическое переживание.

Ох уж эти переживания...

Ох уж этот чистый эротизм.

Так вот, на Марата переживают. Точнее, переживали, поскольку было это тридцать с лишком лет назад. Вот про что книжка. И про то, что нынче так уже не переживается, что все опустело, что все правильно, и только так единственно правильно, что любовь как Петербург - там воет ветер и всегда нужно подаваться чуть вперед, чтобы тебя не снесло к парапету. А Бог - завсегдатай кофейни на Невском: сидит и поглядывает на засаленный проспект, а по нему, выставив локти вправо и слегка откинувшись навстречу вспененному мусору, движутся пары. И у них любо-о-овь...

Бог цедит остывающую коричневую жижицу и отворачивается от окна. Кажется, он разочарован.

Он есть любовь, но, судя по всему, его забыли известить об этом. Ему вообще невдомек, что это такое. Не переживание, не чувство, не процесс, не опустошительное движение, не принцип, но любовь. Не мириады страстишек, пытающихся самозванно назваться ею, а она сама, оно, это. Мир обескураживающе прост. В нем нет ничего. Ничего, кроме бумажного человека, невсамделишного Бога и Этого - убийственная строгость линий, треугольник Наймана, геометрическая фигура, выйти за границу которой нельзя, потому что там, за границей, нет ничего, кроме теней, воспоминаний о проходящих мимо и сидящих, умирающих и веселящихся, очищающихся спиртом и толкующих о прозе жены Мандельштама опустошенных комков плоти, скроенных по людскому подобию.

Выбор невелик: Он, Это или Ничто. И выбрав Бога, ты столь же определенно избираешь любовь: и состояние, и упования, и давящую тяжесть одиночества, когда плечи к земле и кости вот-вот с омерзительным хрустом и чавканьем рванутся в стороны, ты избираешь любовь, которую не приспособить под слово, потому что слова такого нет, а если Это и есть тот смысл, что не поддавался тебе прежде, значит, то, что было до, такой же сон, как и эти прохожие, просижие, духи толпы, витающие над Дворцовой и Красной. Значит, все летит и рушится. Потому что ему предназначено лететь.

И тогда приходит покой и наступает литература. И кто-то поверяет кому-то: "Ты хоти не меня, а тем более не "со мной", а хоти любви ко мне. Так же, как я хочу любить тебя любовью, а остальное, как приложится". И где здесь правда, где здесь лукавство - не разобрать. Как когда-то манило запретное, и мальчики-девочки добросовестно долбились, делая перерывы на прием пищи, а то и вовсе забывая о ней, так сегодня самое время подумать о любви. Любовь после секса... Не платонический вздох, не плотский выдох, а и вздох, и выдох и дыхание и даже без дыхания, когда все и только. И что-то еще вместе с гибелью, болью и блаженством неодиночества. Любовь. Это. То, что на мгновение срастается с жизнью, становится жизнью, испепеляет жизнь, даруя счастье необладания; тяжесть чресел и твердь грудины, судорога скул и синие нити вспученных вен. Мертвенная горечь и счастье успокоения: волны дрожащего ожидания выходят кончиками шнурков, заземляя напряжение надежды.

И тогда появляется Он. Кофе допит. Ветер стих. Только твердь. Везде твердь. Нет света. Нет плоти. Нет слов. Нет даже смерти. Только счастье выбора. Только легкость перенесенной муки. Только Тот, кто был в силах изъять ее из сдувающегося сердца.

И кажется, что нужно именно так, а иначе невозможно, нельзя, нет.

Всего миг. И снова литература. Слова, тени, предметы. Роман.

Книга Анатолия Генриховича Наймана "Любовный интерес", неудачное сочинение человека, которому выпало счастье познать, избрать и прожить. Писателя, которого нельзя не уважать и потому не стоит обманывать.

Вот и пытаемся. По мере сил.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Роман Ганжа, Перемещение книжных фондов как последний козырь советской охлократии в битве с мировым логосом /10.08/
Фридрих Шеллинг. Ранние философские сочинения / Пер. с нем., вст. ст., коммент., прим. И.Л.Фокина. - СПб.: Алетейя, Государственный Эрмитаж, 2000.
Андрей Левкин, Штольц и Обломов снова вместе /09.08/
Дмитрий Шушарин. Две реформации: Очерки по истории Германии и России. - М.: Дом интеллектуальной книги, 2000.
Александр Уланов, Черные обои и голубые потолки /08.08/
Французский символизм. Драматургия и театр - СПб.: Гиперион, Издательский Центр "Гуманитарная академия", 2000.
Андрей Левкин, Русский человек на рандеву: с властью /07.08/
Александр Архангельский. Александр I. - М.: Вагриус, 2000.
Илья Лепихов, Ольга Юмашева, Записки охотника до русской истории /07.08/
Александр Архангельский. Александр I. - М.: Вагриус, 2000.
предыдущая в начало следующая
Илья Лепихов
Илья
ЛЕПИХОВ

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Книга на завтра' на Subscribe.ru