Роман Малькольма Брэдбери устроен таким образом, что по прошествии определенного времени любая информация о нем сама собой принимает форму не то репортажа, не то эпилога. Через пять лет после журнальной публикации русскоязычный "Профессор Криминале" обрел книжный корешок с серийным номером 007. На Востоке и Западе все успело несколько раз измениться. Подросло новое поколение. Слово "постмодернизм" в конце концов стало стилистически нейтральным, лишилось привилегии не только жить, но и умирать, и теперь в надлежащих случаях может использоваться без малейшего стыда и неловкости. Деррида признан попсовиком, Жак Делор ушел в отставку, Мартин Эмис недавно вышел в московском издательстве "Махаон".

А как иначе? "Профессор", во-первых, представляет собой литературный текст, без конца отсылающий к собственной литературности-текстуальности ("я разумею здесь день, когда пишу этот текст, а вовсе не день, когда вы его читаете - я вас знаю, вы еще годы, десятилетия можете проспать, прежде чем раскроете мою книжку"), и, во-вторых, предлагает в качестве сюжета историю, отсылающую к истории как таковой ("всегда кажется, что время, в котором мы живем, названия не имеет, но ведь всех нас что-то делает, во всякую эпоху мы ведем борьбу с какими-нибудь призраками"). Словесность и время так и должны были застыть, обнявшись, в изнеможении от минувших катаклизмов и в предчувствии грядущих катастроф.

Герметичность, казалось бы, полная. Читай и наслаждайся многочисленными забавными вывертами. Настолько многочисленными, что даже не знаешь, кого привести в пример: то ли великого организатора профессора Монцу в пылу объявлементи и в окружении прекрасных аспирантин, то ли младого Герстенбаккера, то ли Сепульхру Бесподобную, женщину-пароход, то ли лапулечку Лавинию, диванную подушку, - да, в общем, все-все-все загримированы и озвучены так, чтобы в тени не остаться. Одна беда - в сочетании с высшим переводческим пилотажем некоторые куски романа читать практически невозможно из-за переизбытка утробного удовольствия, - но это препятствие преодолимое.

В общем, выйди книга не сейчас, а через год, через три, через десять лет - вряд ли что-нибудь изменилось бы в ее восприятии. Вот только серийный номер на корешке был бы другим, не джеймсбондовским - а это существенно. Уж больно удачное совпадение (а может, не совпадение? чей-то коварный умысел?). Поводов для компаративистских упражнений предостаточно - и тут и там шпионский маскарад, большая политика, интернациональный ландшафт, череда стран и континентов, косяки красоток-попутчиц, которые все на поверку оказываются тайными агентами. Маленькие туристические радости. В Вене - Моцарт и взбитые сливки, в Швейцарии - банки и сыр, в Венгрии - палинка и памятник Петефи. Европа беснуется, а герой наблюдает: в одном случае с американским деятельным всепрощением, в другом - с британской ироничной отстраненностью.

Но главное - в обоих случаях отправной точкой послужил позитивистский миф о всесильном ученом. Как назывался первый фильм о Джеймсе Бонде? "Доктор Но". То-то и оно. В английском варианте Криминале тоже не professor, а doctor.

В бондиане все, конечно, происходит в полном соответствии с рационалистическими канонами: профессор доходит в собственном рационализме до безумия и прячется где-то там у себя на острове - ненормальный нарыв на разумном теле истории. У Брэдбери старый сюжет, естественно, постмодернизируется: коль скоро отличительное свойство ученого - не рационализм, а тотальное недоверие ("философия есть форма иронии"), доктор Криминале предельно, ненормально доверчив. История сомнительна, хитроумна, алогична, а профессор готов поверить всему и вся и оттого так же беспомощен, как его предшественники эмпирики. Не приспособленный к жизни ребенок. Рассеянный интеллектуал. Чудовище, опутавшее своими сетями весь мир.

Куда без Профессора, без его воспаленных грез о мировом господстве. С одной стороны, они вот уже сто лет никого не пугают; давно понятно, что все это - утопия, блажь, детские нестрашные сказки. В то же время именно оно, непрекращающееся научное бормотание, делает мир таким обжитым, таким тесным, таким туристическим. Безопасным местом для веселых прогулок шпионов и журналистов.

Правда, в "Профессоре Криминале" за туристической любовью к запоминающимся деталям скрывается неподдельный ужас перед уютным, не страшным на вид настоящим, поскольку за настоящим, в свою очередь, скрывается прошлое, история как она есть, "старая горькая человеческая история с изрядной долей зла и преступлений". Об этом прямо объявлено в тексте, ближе к финалу.

Роман Малькольма Брэдбери устроен таким образом, что в нем все рано или поздно говорится прямо. Потому что и постмодернизм, и постистория, и недоверие, и сокрытие, и шпионский маскарад, и литературный карнавал нужны лишь затем, чтобы быть отброшенными с недвусмысленной ясностью. "Многие... - не те, кого они изображают из себя... я вижу, вы и впрямь не понимаете, что представляет собой наша Новая Европа" - это неважно, важно, что у всех был выбор. Логика безумного профессора, ничего не поделаешь. Вначале поставить мир на уши, а потом застыть как скала, не уступая, сопротивляясь изо всех сил стоящему на ушах времени.