Париж - вечная русская мечта. Особое, завистливое чувство к обитателям того или иного города есть, в общем-то, у каждого поколения. Только сталинская доярка хочет в Москву, ирландский певец Боно из группы U2 - в Нью-Йорк, а Иосиф Бродский - в Венецию, кататься на гондолах. После этого можно, пожалуй, даже и умереть на Васильевском острове.

И все же: Париж. Для русского сердца (это еще Достоевский отметил) нет города желанней. Просто рок какой-то. Именно туда пятнадцать лет назад переехал жить московский литератор Борис Носик. Город Париж ему понравился. И богатая история этого города обрела наконец современную русскую огласовку.

Сколько бы русские в Париж ни попадали и в нем ни жили - ничего фундаментального о городе никому из них написать не удалось. Два тома Носика, последовательно описывающего кварталы по обеим берегам Сены, - на этом фоне абсолютно неожиданный подарок.

Суть книги Носика - люди, а не памятники; в этом его отличие от авторов традиционных путеводителей, чье внимание привлекают прежде всего произведения искусства. В чем-то Носик по большому счету прав: Париж ХХ века всегда привлекал особым смешением своей атмосферы и населения - эмигрантов из разных стран и городов. Как раз эта среда прежде всего интересовала Носика, и он посвятил свою книгу Парижу как месту деятельности людей творчества. Кстати, то, что книга о современном Париже написана по-русски, не случайно: русских персонажей в ней очень много. В ход идут не только императорские особы, Анна Ахматова ("петербургская любовь Модильяни"), священники и древние аристократы, - но и ни разу не бывший в Париже и служивший с Носиком в армии шахтер Саня, и Носиковы однокурсники, и, конечно, соседи Носика по его московской квартире.

Может быть - так и надо? Сами не напишем - никто не напишет. Однако подобных Сане героев и связанных с ними лирических отступлений в книге про Париж, пожалуй, многовато.

Наверное, причина излишней русскости этого Парижа - просто в том, что два года назад Б.Носик опубликовал другую книгу, "Русские тайны Парижа". Логично, что материалы, в нее не вошедшие, наряду с уже опубликованным частично оказались соответственно на "левом" и "правом" берегах "Прогулок".

Самое удивительное в "Прогулках" - рассказы и примеры из собственной жизни автора и жизни его семьи. Для бедекера подобный жанр - редкость. Обычно в программу туристической прогулки по городу не входят подробности личной жизни гида. Прайваси, частное дело. Однако Носик убежден в обратном и с удивительной настойчивостью навязывает парижской топографии собственные, чисто индивидуальные координаты. Рассказывая о ком-либо, почему-то замечает, что этот кто-то садился в автобус до аэропорта Орли на той же остановке, что и сам Носик. Вы вспоминаете о Хемингуэе? Я - нет. Конечно, Хэм не отличался скромностью. Но он был королем стиля и даже в переводах не терял своих бороды и трубки.

Обилие "я" как-то неуместно смотрится во фразе о "самой королевской из дорог" - улице Сен-Дени: "В былые годы я часто по этой улице бродил в одиночестве, и всегда мне думалось, что она похожа немножко на нашу жизнь. Начинается нарядно, бурно, близ берега Сены, близ Ломбардской улицы и Шатле, близ сказочного фонтана, а потом постепенно скучнеет, тускнеет и кончается не то чтоб грустно, а даже, я бы сказал, почти постыдно".

Запутавшись в словесной мишуре, автор забыл объяснить нам, что такое "сказочный фонтан" и в чем заключается "постыдность" Сен-Дени - и вспомнил об этом лишь через несколько страниц. Оказывается, "почти постыдным концом" Сен-Дени автор считает квартал бывших борделей. Так в чем же противоречие с "бурным" началом квартала? Спустя несколько страниц Носик все-таки разъясняет, что Сен-Дени и сегодня еще "не стал вполне приличным". Отметим изысканный порядок слов: "Я часто по этой улице бродил..." Носик очень любит слегка перетасовать нормативный русский синтаксис.

На мой взгляд, самую большую стилистическую ошибку автор допускает в рассказе о парижской мэрии, когда замечает, что "моя доченька там получила диплом". Эпизод хоть и не заслуживает особого внимания сам по себе, все же показателен: даже дети русских эмигрантов могут получить диплом в старой парижской мэрии. Но почему не сказать просто "дочка", "дочь"? Даже не будучи психоаналитиком, можно разобраться, чему служат эти автобиографические детали. В молодежном жаргоне употребимо слово "понты" и производное - "понтовать". Это значит "пускать пыль в глаза", особенно по поводу собственных успехов и продвинутости (деловой, интеллектуальной и т.д.) Честно говоря, при чтении книги возникает мысль, что автор хотел, чтобы мы ему чуть-чуть позавидовали: и Париж перед ним, и дочка (спортсменка, комсомолка) - на приеме в мэрии, и все такое прочее. Повезло. Автор позабыл о том, что его будущие читатели - вовсе не непритязательные соседи по коммуналке вроде персонажа Райкина, который зачитывал знаменитое письмо с сельскохозяйственной выставки, а 10 000 советских граждан, жаждущих побольше узнать о Париже.

Впрочем, не только советские граждане, но и парижские в книге присутствут. Однако эти персонажи - особенно общеизвестные - зачастую выставлены в комическом свете. Например, Носика - как и всех без исключения "шестидесятников" - заботит судьба комиссара Мегрэ и его автора Жоржа Сименона. Действительно интересно побродить по улочкам, которые мерил шагами комиссар; получилась бы настоящая детективная экскурсия. Но здесь-то и выясняется, что Носик просто не выносит Сима (как он его панибратски окрестил). Иначе не объяснишь, например, следующий пассаж: "Чуть позднее у Сименонов появляется прислуга из деревни, крепышка по кличке Буль, то есть Шарик. Она во вкусе Сименона, так что становится прислугой, другом семьи и любовницей хозяина".

Чем дальше в лес, тем больше автор Мегрэ разоблачается. Становится ясно, что он уже не может удержаться ни от торопливой работы ради денег, ни от саморекламы, ни от эксгбиционизма. Даже окончательно состарившись, Сименон вдруг заявил в разговоре с Федерико Феллини, что у него было 10 000 женщин, из них - 8 000 проституток. Словом, на протяжении добрых девяти страниц убористым шрифтом Носику приходится попросту снисходить до "творца Мегрэ", разгребая темные страницы его биографии. Непонятно, к чему такие жертвы; зачем заставлять себя писать целый раздел и озаглавливать его "По следам комиссара Мегрэ и его творца"? Казалось бы: сколько знаменитостей проживало в Париже; можно было найти того, кто тебе действительно нравится! В конце главки автор таки сменяет гнев на милость и замечает: "Может быть, эта сименоновская Кэ де Орфевр - и есть настоящая. Ведь столько людей во всем мире знакомы с ней по Сименону". Вы поняли? И у Сименона были прозрения.

Независимо от желания Носика, литературные корни его изложения слишком напоминают советскую пропаганду. "Правдинцы", то есть журналисты "Правды", именно в таком снисходительном тоне рассказывали о ненужном американском поколении, прогнивших интеллектуалах, битниках" и т.д.

После саркастического рассказа о Симе и Бальзаке у Носика уже не хватает эмоций на Фредерика Шопена. По поводу трагедии польского маэстро он успевает лишь заметить: "Конечно же, он разделял боль польской интеллигенции и ее свободолюбивые устремления". И все. Сразу за этим - перечень приятелей Шопена: как обычно у Носика - частью совершенно неизвестных лиц (Гортензия Аллар, Мари Дорваль - кто они такие?..) Для скорейшего введения их в текст автор использует ловкую формулу, напоминающую метод портных из сказки "Голый король": достаточно к какому-либо имени добавить прилагательные "знаменитый", "известный" или "гениальный", - и большинство тех, кто об этом ничего не знает, стыдясь собственного незнания, будут поддакивать. Приведу характерный пример. Писатель Виктор Гюго "принимал... гостей, чьи имена вам, вероятно, знакомы: Бальзак и Мериме, де Виньи и Ламартин, Дюма и Сент-Бев, Беранже и Давид Анжерский... На славной этой площади и в гостиницах квартала Маре жили Жак Бенинь Боссюэ, Теофиль Готье, Марион Делорм, Альфонс Доде и многие другие знаменитости". Из этого списка "вероятно, знакомыми" можно считать только Бальзака, Дюма и Мериме. Остальные персоны известны узкому кругу профессионалов, изучающих французскую литературу, а кто такой Давид Анжерский, вообще остается загадкой. Возможно, речь идет об опечатке и мы имеем дело с кем-то из потомков герцогов Анжуйских. Но для решения необходимо иметь хотя бы французский вариант фамилии, который отсутствует, так же как годы жизни и специальность этого человека. Если же итожить проявления эрудиции автора, - хочется спросить: зачем переписывать мемориальные доски и цитировать энциклопедические издания, не поясняя, о каких именно деятелях идет речь и в чем их величие?

Зато можно вдоволь посмеяться над французами, над их эксгибиционизмом, рассказывая о названиях улиц (Каирская площадь и улица, Нильская улица и т.д.), связанных с восточным походом Наполеона. Носик открыл, что "египетские" названия улиц должны были напоминать гражданам, страдающим комплексом национальной неполноценности, о славных победах якобы позорно проигранной (и умело выданной Наполеоном за выигранную) кампании. Не стоит доказывать, что такая формулировка оскорбительна. Но только не для Парижа, а для читателей, которые этот город заочно любят, которые обратились к книге Носика не для того, чтобы слушать его фантастические издевки над парижанами. Кстати, если бы Носик по-настоящему заинтересовался топонимикой, то обнаружил бы: улицы с названиями подобного "имперского" типа есть во многих странах. На его совести пусть остается и следующая параллель: "Страдные выпали деньки для тружеников гильотины. Знаменитый французский палач Сансон, чтобы послужить родному народу, показал здесь рекордное или, как говорили позднее, стахановское, время".

Все это не отрицает того, что в книге можно найти много полезной информации - той, какую можно получить только живя в городе и беспрестанно по нему гуляя. Например, я не знал, что в Париже есть памятник Дюма, у подножия которого, в свою очередь, стоит маленькая статуя Д'Артаньяна. Или что на Монмартре есть памятник певице Далиде. Но чтобы дочитать до этого, требуются усилия над собой, потому что после всех вышеперечисленных бестактностей автору просто не хочется верить.

Впрочем, в книге есть фактические ошибки, которые, конечно, можно простить, учитывая, какой огромной информацией поделился с нами автор. "Левый берег", скажем, грешит ошибками просто неловкими, "постыдными", выражаясь языком автора. Приведем самую характерную. Посудите сами: Генриха I и Карла I (Великого) разделяет более двухсот лет; поэтому не стоило женить Карла (742-814) - вместо Генриха - на дочери Ярослава Мудрого (1018-1054) Анне Ярославне. Сходная путаница происходит с Франциском Первым, который уже на "Правом берегу" убит монахом вместо Генриха Четвертого.

Автор настойчиво пытается привить читателю навыки высокого стиля, используя слова "благословенный", "партикулярность", "чадолюбивый" и т.д. Но в иных случаях сам срывается на кикс: "Французский классик (Гюго. - С.Н.) прожил здесь добрых шестнадцать лет, всласть предавался украшению своего жилищного интерьера". Почему не сказать привычней: "внутреннее убранство"? Или, может, у них в Париже так принято?

Неубедительно звучит и слово "автодидакт", введенное Носиком в русский язык взамен старого и привычного "самоучка". Здесь следует заметить, что профессиональные переводчики и гиды стараются употреблять в своей речи как можно меньше иностранных слов, заменяя их уже имеющимися в словаре слушателя.

Обидно, что в этом русско-французском море фамилий и судеб, ошибок и опечаток на второй план (из названий глав) уходят фигуры чрезвычайно значимые, вокруг которых можно было бы построить увлекательное повествование. Это художник-новатор Боччони, поэт, создатель песни "Осенние листья" Жак Превер, Жан Кокто, Франсуа Трюффо и Жан-Люк Годар. Перечисляю только тех, кто сразу приходит в голову. Все эти люди известны и любимы в России, каждый сыграл в ее культуре неповторимую роль. Боччони повлиял на скульптора Татлина, песня Превера исполняется в каждом втором подземном переходе по тридцать раз на дню, а Годар, Кокто, Трюффо знакомы нам еще по старым советским кинозакупкам. Именно об их Париже нам хотелось бы прочесть в книге Носика - ведь он претендует на то, чтобы рассказать о городе через людей.

При всех "но" мы не сомневаемся, что тираж книги быстро разойдется и потребуется новое издание. Надеемся, в нем текст будет уточнен, снабжен развернутым комментарием и аннотированным индексом персоналий и событий.