"Иногда ночь оживляет странное растение, чей свет делит жилые комнаты на теневые глыбы". Это свеча. Креветка в воде - галлюцинация, еле заметные значки на краю поля зрения, движущиеся "бодрыми, прерывистыми, постепенными, пятящимися скачками". Оса - постоянно на грани срыва, вибрирующая, до предела натянутая струна. Рука - домашнее животное, никогда не уходящее далеко; и одновременно - "сильная и гибкая, порхает она над округой. Козырьком затеняет лоб, проводит по глазам".

Знакомый чуть ли не со всеми в Париже ХХ века (Бретон, Сартр, Камю, Брак, Пикассо, Джакометти, Бланшо...) - и ни с кем не связанный, - Франсис Понж считал себя не поэтом, а наблюдателем, стремящимся "исчезнуть, раствориться полностью, чтобы дать возникнуть предмету". При этом текст становится частью уже не автора, но предмета, приобретая его, предмета, тайну и многозначность (для чего трава ? и что она значит?).

Сартр соотносил Понжа с призывом феноменологии "назад к самим вещам". Но дело не только в обращении к вещам самим по себе - они и так сами по себе. Дело в связях, в смысловом многообразии. "На типографском кустарнике стиха... иногда появляются плоды в виде скопления сфер, заполненных капелькой чернил", - это книга? куст ежевики? Раковина моллюска - футляр? тюбик для краски? Бабочка - сахар на дне цветка, словно на дне недомытой чашки? взрыв гусеницы? летающая спичка? фонарщик? парусник? Не описание, а размыкание в бесконечность связей.

Умение видеть увеличивает объем бытия, доступный человеку. Увеличивает жизнь. Ведь и прохождение сквозь дверь - удовольствие. "Что за радость - схватить за брюхо с фарфоровым кольцом это высокое препятствие одной из комнат; по ходу быстрого сближения шаг немного зависает, раскрывается глаз и все тело целиком обустраивается в новом пространстве". Но необходима внимательность взгляда. Апельсин несет в себе маленький лимон: зернышко, где сосредоточены твердость и зелень дерева, ветви, листа. А дождь различен внутри себя, в середине двора - завеса, у стен - падающие с громким звуком тяжелые капли, на крыше - тонкое покрывало воды. Вплоть до сверхкрупного плана: поверхность хлеба "создает впечатление панорамного зрелища: как если бы у нас под рукой находились Альпы, Торес или Андский хребет". Тексты Понжа подробны - и дробны. Идеология постоянна, потому что мертва, - а вещь живет вспышками, меняясь.

Интереснее не подобия, а отличия: индивидуальность вещи. "Сравнение у Понжа более похоже на столкновение двух вещей, позволяя из полученного эффекта лучше судить об отличительных свойствах каждой из них", - замечает переводчик и автор комментария Д.Кротова. "Каждый кусок мяса - это как бы завод, со ступками и прессами для крови... Пар выхлестывает из него, бурля. Рдеет темное и яркое пламя. Открытые течения переносят шлаки с желчью. И все это медленно остывает - к ночи, к смерти". Образность часто очень смела, но это не сюрреалистическое раскрепощение подсознания - это ясность сознания, ищущего, соединяющего, обогащающего смыслы.

Необходима любовь - не из пыла и страсти, а из желания все принимать, "не стеснять предмет вашего внимания, оставляя его существовать так, как будто вы ему вообще не встречались". Сочувствовать растениям, у которых нет жестов - только позы, очертания, "и лишь иногда - особый сигнал... в виде насыщенных цветом и ароматом ампул и бомб, которые зовутся цветами, но на самом деле это, конечно, раны". Не описывать вещь, а жить ее жизнью. Текст о гвоздике приводит к "думанию" за нее: почему ее корень стелется по земле; не хватает веры твердо выпрямиться, подняться? или для цветка нужно что-то редкое, что и расползаются искать корни? Почувствовать волю воды, направленную вниз. "Она без конца обрушивается, ежеминутно отказывается от своей формы, все стремится себя унизить, распластаться по земле, как труп, как монахи некоторых орденов". Понять, что камни не вечны: это единственное в природе, что только умирает, распадается, а не растет.

И слово - "нечто большее, нежели просто материал, - не кусок дерева или фрагмент головоломки, а... личность с тремя измерениями. С ним нельзя обращаться в точности так, как хочется". Даже искусственные вещи получают независимое существование. Сигарета лежит, порождая "атмосферу туманную, но при этом сухую, всклокоченную", - просто так, не для кого-то. Во взгляде Понжа - не обязательно вещь, но и - гимнаст или молодая мать. Вообще - некоторая жизнь вне нас.

Центр тяжести человека - не в нем самом. Пустое, не подключенное к жизни вовне сознание исчезает (что - с другой стороны - демонстрируют многие восточные учения). Важны не идеи (и ни в коем случае - не самовыражение), - а переживание, соприкосновение с существованием. Поэтому слова выше идей - и общие понятия тоже более значимы в форме вещей. Земля - прошлое, как материя, а не как воспоминание или идея. "Мир, даже ничего не означая, продолжает осуществлять себя".

При этом Понж не идеализирует вещи. Понимает их повторяемость. "Всегда тот же листок, тот же способ распускания... Ну, рискни, еще листик! - Такой же!" Но автор хочет "вернуть всякой вещи ее притязание", достоинство. И пишет оду грязи, обнаруживая в ней, грязи, силу и упорство. "Что бы ни случилось, она не отстанет от моих башмаков, а скорее на них же и высохнет. Она умирает там же, где и прицепилась. Будто плющ в обличье минерала". Только так возможна близость: когда и небо становится домашним. "Ничего общего с музыкой Пифагора или пугающим молчанием Паскаля - скорее, нечто близкое и четкое, похожее на то, что должен видеть паук изнутри своей паутины после дождя". В утрате контакта с миром виноват сам смотрящий. "Если случилось так, что предметы потеряли для вас свою прелесть, - всмотритесь повнимательней в скрытые изменения на их поверхности... Научитесь просто-напросто замечать день... например, эти тысячи лампочек или склянок, подвешенных к небосводу, но на самых разных уровнях и во всех местах".

Тем важнее случаи, когда Понж не выполняет поставленные перед собой задачи. Трудно самоустранение из текста, сохраняется точка зрения автора. "Ниже меня, всегда ниже меня, расположена вода. Я всегда гляжу на нее, опустив глаза". Вещь дана во взаимодействии с человеком. Лягушка в руке, земля, по которой человек идет. Не дают забыть об авторе и обращения к читателю. "Перед тем, как совсем закруглиться, надо все же поговорить о зернышке". В мире вещей нет иерархии - а Понж не удерживается от человеческих оценок. "Губка - это всего лишь мускул; она заполняется воздухом, чистой или грязной водой, смотря по обстоятельствам, - словом, мало приятная гимнастика. У апельсина лучше вкус..." - но едва ли с точки зрения губки грязная вода хуже апельсинового сока.

Понж стремится к взгляду, не обусловленному мыслью ("Никаких мыслей... Картина закончена тогда, когда изгоняет мысль, ставя нас лицом к лицу с неизбежностью") - но Декартова логика сидит в нем крепко. Вплоть до того, что его персонажи-предметы порой похожи на героев басен. Улитки, довольные возможностью в любой момент зайти к себе в дом, исходят спесивой слюной, и этот серебристый след "указывает на них птичьим клювам, любителям ими полакомиться". Почти Лафонтен. А моллюск выделяет свою раковину из себя - отчего Понж в конечном счете приходит к выводу в духе средневекового "Физиолога": "совершенствуйся морально, и создашь красивые стихи". Поэт, глядя на кусты ежевики и "совершая свою рабочую прогулку, получает от них семя истины: "Вот ведь, - говорит он,- как успешно завершаются терпеливые усилия столь слабого цветка..." - и так далее, мораль по полной программе.

Видимо, не учтен опыт другого поэта ХХ века, желавшего дать голос вещам, - Рильке. От зрительно представимого Понж отрывается неохотно,что ведет к некоторому автоматизму. Буква "о" - конечно же, оливка. Существуют и клише вроде сравнения слова с жемчужиной; и риторические возгласы: "О мир пошлости и плохого вкуса, вот где достигаешь ты своего апогея!" Вещи могут заражать статичностью. "Время бежит - но ничего нового не происходит. Все уже перед нами. И все наше будущее собрано на малейшем кусочке пространства. По которому все уже можно увидеть".

Пусть тексты Понжа - часто голос не вещей, а, скорее, человека, проходящего их школу. После этой школы "начинается другая история, хотя она, пожалуй, и зависит от черной линейки, которой я воспользуюсь, чтобы провести черту под этой".