Изданная в научных целях книга имеет вполне убедительное предисловие, по которому сразу видно, что автор его не случайный человек. Начинается оно в стиле самого Паунда, то есть с объективного описания значимого жеста - здесь: жеста американского государства, поместившего своего приговоренного за государственную измену к смертной казни гражданина в открытую для жары и пыли клетку смертников в Пизе. Дальше ясно и коротко даны основные идеи, нужные для интерпретации Паунда, плюс не очень хорошо понятный разговор о музыкальных взглядах Паунда (что, впрочем, повод устыдиться). Заканчивается предисловие столь умными словами, что возникает уверенность, что Паунд, который столь много проклятий обратил в адрес "филологов-паразитов", автора предисловия тоже обязательно назвал бы паразитом. Паунд утверждал, что в своем большинстве филологи заняты тем, что изо всех сил портят вкус читателей нудными книжками, содержащими в действительности скрытые жалобы на их, филологов, неудачную жизнь. Кажется, примеры таких гигантов филологии, как Шкловский или Харальд Блум, эту теорию явно подтверждают. (Других имен наверняка не назову, поскольку с этой наукой знаком мало; но, честно говоря, не смогу вспомнить почти ни одной филологической книжки, про которую наверняка можно было бы сказать, что произошла она не от зависти или тщеславия; как говорил Мандельштам, "они просто не любят стихов"; что совсем не умаляет возможной пользы, поскольку создателями почти любых текстов движут не совсем чистые помыслы; вопрос только в свободе читателя от требований "науки"; "наука" часто играет роль затягивающей в канализацию воронки, ада, куда попадают все слабые и податливые души, ада, лицезрение которого полезно в качестве memento mori.) Ругался Паунд не просто так, но потому, что видел, что хлама филология производит очень много, а книги, которые для занятого искусством английского слова человека нужны почти как Шекспир, не издаются, поскольку значение их не общепризнанно. Кстати, насчет Шекспира. Цитата из предисловия: "Поэтому он не выносил англо-саксонской поэзии, включая Шекспира, начиненной риторическими изысками. В особенности его неприязнь распространялась на XIX век". Говоря мягко, это высказывание - голословное; хотя доля истины в нем есть. Но стиль этот - разговора карликов, проникнувших в помыслы гигантов, которых они, по правде, и не видели, - совершенно неприличный. Что, кто-то читавший русские переводы знает, кто такой Шекспир? Или Марло? Или, может быть, кто-то по русским переводам составил впечатление о Браунинге или Лэндоре? Это именно то самое раздутое невежество, которое Паунд ненавидел среди всех видов men (& women) of letters.

Паунд вообще не признавал "умных мыслей", тем более "умных мыслей", не поставленных в культурный контекст. Здесь никакого контекста нет, то есть кажется, что предисловие написано человеком, живущим в никакой стране и в никаком времени - и оттого очень спокойным и глубоко мыслящим. Впрочем, много ли кто может теперь сказать - где и когда он живет? A heap of broken images. Согласно Паунду, такие попытки для частной человеческой жизни всегда опасны. Ведь проще, наверное, вспоминать: кто тот великий муж, что первым ввел обряд рождения читателя через смерть автора? Или: кто вошел в историю верно поставленным ударением в слове "дискурс"?

Теперь о текстах самого Паунда. Из 58 глав Guide to Kulchur взяты 6. Английская книга начинается изображением печати Сигизмундо Малатесто, человека, который, по мнению Паунда, сделал для искусства больше любого другого в истории; XV век, правитель города Римини [?]; потом слова об опасности чтения книги, потом о том, что надо различать заблуждения (заслуживающие ненависти) и их носителей. Первая глава посвящена Конфуцию и разговору о важности точного слова, о пользе частного знания и здравого рассудка. Теперь листаем рецензируемую книгу. Первая глава, "Zweck, или Цель", в оригинале идет третьей. Вторая, "Путеводитель по культуре", - двадцать девятой. Третья, "Новое обучение", - второй. Это называется манипуляциями.

Паунд начинает с разговора о средствах, здесь в начало вытаскивается Цель. Серьезные люди, зачем нам средства? Вообще главы, кажется, выбраны так, что видно, что Паунд умел шуметь, а из-за чего поднимал шум - нет.

О переводе. У Паунда сложный стиль. Каждую мысль он записывает так, что понять ее можно только при внимательном чтении - бегло читать его невозможно. Он избегает любого вида инерционной риторики, деформируя при этом язык всюду, где избежание риторичности этого требует. Слова would и should почти всегда сокращает до wd. и sd. В грамматике тоже позволяет себе полную свободу (точнее, пользуется всеми приемами, когда-либо существовавшими в истории английского языка). Короче говоря, переводить его сложно, и делать этого нельзя без понимания того, что ни одно слово не написано случайно.

Насколько я сравнивал, перевод - a shame. Например. Паунд говорит о разных видах философов:

The point for my purposes is that the man in the street in England and the USA 1938 lumps 'em all in with highbrows... I mean as distinct from roast beef and the facts of life, as distinct from the things that come natural, ideas he drinks in with his "mother milk" or from the synthetic feeding bottle of the occident as we know it.

"Суть моего замысла в том, что человек с улицы в Англии и США 1938 года сбрасывает их всех в одну кучу в качестве высоколобых... он сбрасывает сюда все, кроме ростбифа и мелочей жизни, кроме пресловутого произведения запада - пластиковой бутылочки - вещей, которые приходят естественным образом, идей, которые он впитывает с "молоком матери".

Паунд замыслил сбрасывающего в кучу человека, дальнейшего не поймет никто. Может быть, отвратительное совокупление человека с компьютером породило эти буквы?

Говоря коротко, некоторые идеи Паунда в переводе сохраняются, но стиль превращен в полное неприличие. Глубоко разбираться в нем нет никакого желания.

Один, например, пункт главы "Новое обучение" заканчивается такими вот словами: The present writer like a dog turns three times round in making his bed? Very well, he turns three times round. В переводе это просто выпущено, посколько с "идеями" переводчик еще справляется, а вот "образы" ему вовсе недоступны. Между тем образ этот концентрирует все предыдущие мысли, не могущий с ним справиться подобен священнику, который умеет все, кроме сказать Amen (считает это лишним).

Вот, наверное, самый отъявленный пример. Паунд пишет, что "человек должен быть способен, взглянув на стихотворение Сэма Джонсона, увидеть, как правильно взвешены прилагательные". Дальше приводятся две строчки с переводом:

And pause a while from letters to be wise
Deign on the passing world to turn thine eyes

И оторвись на миг от книг, чтоб быть мудрым
Снизойди до преходящего мира, чтобы отвести глаза

Man, который дал этот перевод - не способен увидеть, как взвешены прилагательные. Я не говорю уже о возникающих в голове строчках из Hollow Men:

Those who have crossed
With direct eyes, to death's other Kingdom
Remember us - if at all - not as lost...

Что касается комментариев, то некоторые из них, наверное, полезны. Например, можно узнать, что Гвидо Кавальканти, о котором в сборнике приведена статья, - поэт, "творчеством которого восхищались многие современные поэты, в том числе... Эзра Паунд". Странно, конечно, что Паунд в комментариях к собственному тексту возникает в качестве одного из "многих современных поэтов", но чтение статьи в электронной Британской энциклопедии говорит, что текст комментария, безусловно, восходит к "пратексту" из энциклопедии, хотя чувствуется и существование других пратекстов. К таким мелочам, как латинская поэма Гоувера Confessio Amantis, придираться, наверное, не стоит. Это "научное издание" выходит во втором, исправленном варианте, и в нем все так же присутствует знаменитый римский элегический римский поэт Секстус Проперций (1130-1115 до н.э.). Гомер не родился еще, а у римлян уже элегические поэты писали о том, что "разум в нас дева вложила".

Не хотелось бы в чем-то обвинять незнакомых людей, но зачем, право, сотворена эта книжка? Может быть, это "борьба с фашизмом"? С фашизмом борются с помощью подлога и махинаций?

...never failed to destroy all records, memorials, all histories which it did not like, and to corrupt those it was cunning enough to preserve...
(Canto 33)