Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Книга на завтра < Вы здесь
Энциклопедия литературных героев: бытие
Барбара Кассен. Эффект софистики / Пер. с фр. А.Россиуса. - М., СПб.: Московский философский фонд, Университетская книга, Культурная инициатива, 2000

Дата публикации:  11 Октября 2000

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Если вы откроете философский словарь на слове "Софистика", то узнаете, что это такое философское течение, которое является "разновидностью метафизического мышления" и "коренится в абсолютизации относительности познания. Спекулируя на фактах изменчивости, противоречивости и сложности объектов познания, софистика отрицает абсолютные моменты в процессе постижения истины" (цит. по ФЭС, М., 1983). То есть софистика - это плохая, несовершенная метафизика. Как и последняя, она исходит из того, что есть нечто, доступное познанию, но, в отличие от нее, полагает, что это нечто изменчиво и преходяще, а потому наше познание несовершенно и недостоверно. Получается, обе они определяют себя относительно бытия, только метафизика претендует на непосредственное отношение, а софистика довольствуется и даже извлекает выгоду из своего опосредованного какими-то субъективными моментами отношения к бытию. Бытие есть, а дальше каждый изворачивается как хочет, чтобы оседлать его и править им.

Примерно то же самое мы встретим у Хайдеггера, для которого досократики всегда решительно следуют курсом Парменида - они все, даже когда говорят о логосе, описывают круги вокруг бытия. И вот Барбара Кассен, будучи весьма современной (книга вышла в 1995 году) французской философвумен, просто вынуждена объясниться с Хайдеггером по поводу логоса и софистов, которые тоже ведь были досократиками. Вот что она пишет: Трактате о небытии Горгия, через несколько десятилетий после Поэмы (Парменида. - Р.Г.), мы имеем дело с совсем другим отношением между бытием и речью. Горгий показывает, что и сама поэма, знает и хочет она этого или нет, есть в первую очередь нарративное исполнение, дискурсивный перформанс: отнюдь не некая исконная данность вещает через ее стихи, какое-то "есть" или "существует", нет - она сама создает свой предмет, создает его самим синтаксисом своих фраз. Бытие - и здесь говорит радикально критический по отношению к онтологии дух - не есть нечто, над чем приподнимает завесу слово, но то, что создается дискурсом, "эффект" поэмы, как герой "Одиссей" есть эффект Одиссеи. Если философия хочет заставить софистику замолчать, она поступает так, вне сомнения, потому, что в противном случае софистика творит философию как факт языка. Я предлагаю назвать логологией, термином, заимствованным у Новалиса, это восприятие онтологии как дискурса, это настоятельное указание на перформативную автономность языка и на порождаемый им эффект мира. Оказывается, можно было быть досократиком и думать по-иному".

Одиссей здесь упомянут не случайно. Кассен приводит следующие фрагменты из "Поэмы" Парменида и из "Одиссеи":

Парменид, фр. VIII, 26-33:
Но, неподвижное в пределах великих уз,
оно безначально и бесконечно, ибо рождение и гибель
совершенно удалены, а прогнало их истинное убеждение.
Пребывая тем же и там же, оно покоится само по себе,
и так оно прочно остается на том же месте, ибо могущественная Необходимость
удерживает его в узах предела, и они заключают его со всех сторон;
вот почему сущему нельзя быть несовершенным,
ибо оно не нуждается ни в чем, а если бы нуждалось, то во всем сразу.

Гомер, "Одиссея", XII, 158-164:
[Кирка] велит прежде всего избегать
божественного пения Сирен и их цветистого луга,
мне же она повелела услышать их голос, но вы заточите меня
в суровые узы, чтобы я прочно оставался на том же месте,
стоя у основания мачты, а к ней пусть будут привязаны пределы.
И если я стану молить вас и приказывать отпустить меня,
вы тогда сильнее затягивайте узы.

Трактовка Барбарой Кассен этой параллели состоит в следующем. Одиссей, от лица которого идет речь в данном отрывке, и "знающий муж", к которому обращается богиня в отрывке из "Поэмы" Парменида, занимают одно и то же место в поиске обратного пути или истины. Но если у Гомера именно Одиссей привязан к мачте, то в узах предела удерживается уже не муж, но "то, что есть". Происходит раздвоение между тем, кто знает, и тем, что есть, с точки зрения повествования вполне обычное. Но результатом и эффектом этого раздвоения, протекающего на фоне первоначального тождества, которое мы видим в "Одиссее", является пресловутое тождество бытия и мышления, прочитываемое в знаменитом пассаже Парменида "одно и то же мыслить и то, о чем мысль...". То есть эта самая загадочная и ключевая фраза западной философии становится доступна пониманию только в результате проведения интертекстуальной параллели, только лишь как отголосок иного дискурса и как эффект речи. Уже в самом своем истоке философия - как слово о сущем - оказывается невозможна, скомпрометирована своим статусом подхваченного чужого мотива.

Песня сирен трактуется как искушение потерять себя в событиях, в становлении: во времени. Именно становление есть то, что повторяется в песне и составляет саму материю эпического повествования. Чтобы убежать от смерти, Одиссею приходится бежать и от бессмертной славы, обрекая себя на неузнанность. Похожим образом ведет себя и сущее в "Поэме": путем самоограничения оно бежит от рождения и гибели, но одновременно и от всеобщего признания, ведь единодушное согласие в мнениях - это верный признак заблуждения. Итак, методом палимпсеста Кассен добивается того же эффекта, которого Горгий другим методом добивается в "Трактате о небытии": бытие - это эффект речи, философский персонаж, кочующий из текста в текст и прячущийся за разными масками, в том числе, как мы только что видели, за маской субъекта. Но маска не означает чего-то ложного, за которым кроется нечто истинное. Просто маска имеет две стороны, одна из которых обращена к нам, а другая - ко всем прочим текстам.

Таким образом, отношение обозначения переворачивается: не речь служит представителем внешнего мира, а наоборот: мир однозначно указывает на создавшую его речь как на свой единственный смысл. Риторический эффект, проявляющийся в поведении слушателя - не более чем один из возможных эффектов софистического дискурса, который фабрикует мир и заставляет его свершаться - всю меру чего мы сумеем оценить, обратившись к политике и литературе.

Что касается политики, то суть дела излагается Барбарой Кассен в следующем отрывке: "В высшей степени политический характер софистики - это, в сущности, дело логоса и логологии. Появление политики как таковой, как особой инстанции, не подчиненной никакой другой, более детерминирующей инстанции, - это попросту важнейший эффект критической позиции по отношению к онтологии, к дискурсу "Бытия", произносимому элеатами, и к дискурсу "Природы", исходящему из уст ионийцев. Если мы позволим себе еще более провокационное высказывание, матрица политики... - это Трактат о небытии. Если небытия действительно нет, и, значит, только бытие есть, и только оно мыслимо или мыслится, только оно может быть высказано, тогда должно быть достаточно высказать нечто, чтобы это нечто существовало... С этого момента (когда мы выяснили, что бытие - это эффект речи. - Р.Г.) становится понятно, что присутствие Бытия, непосредственная данность Природы и свидетельство слова, задача которого - высказать их адекватно, - исчезают все вместе: физика, с которой слово снимает покровы, уступает место политике, которую дискурс создает".

Другими словами, философия, руководствуясь понятием интенции, устанавливает над правилами языка суверенитет этики: если речь бьет в цель, которая всегда уже заранее известна, она хороша, в противном случае она плоха. Есть бытие, и есть субъект - более или менее меткий стрелок. Софистика же в своей ориентации на эффект не знает проблемы отграничения хорошего от плохого и истинного от ложного. Эффект - эффект речи - либо есть, либо его нет.

Тогда возникает следующий вопрос: что же такое риторика, которой сейчас обучают в школах и которая содержит в себе этику в виде "органической иерархии внешних топосов" (см.: Волков А.А. Основы русской риторики. - М., 1996, с. 63-70, 319-323)? Ответ Барбары Кассен таков: риторика - это такая машина, изобретенная Платоном и предназначенная для нейтрализации эффекта софистики, а именно для спациализации времени. Дело в том, что собственно "софистическая" риторика - это риторика времени. Ее девиз - речь идет тем же шагом, что и время. Дискурс здесь - не замкнутая целостность, но поток, из которого нельзя изъять настоящее время и применить принцип непротиворечия - не может быть А и в то же самое время не-А - просто потому, что нет двух одинаковых моментов времени. Отсюда - известные парадоксы и софизмы. И вот Аристотель ставит во главу угла принцип непротиворечия и тем самым останавливает время, создавая зримое пространство рассуждения. Всю речь теперь можно охватить одним взглядом, можно составить план речи, можно четко зафиксировать тезис и однозначно определить значение любого слова. Возникает риторика пространства, основой которой служит топос - общее место, и спациальные тропы - метафора и метонимия, которые "суть два способа создания паноптической геометрии, образуя аналогию пропорции (вечер это старость дня) или беря часть вместо целого (парус вместо корабля)".

Остается лишь сказать, что современная литература и, в частности, роман как наиболее универсальный жанр имеют в своем истоке все же не такую вот платоноподобную риторику, но скорее софистику - а именно вторую софистику II и III веков, главной особенностью которой является переход от аристотелевского подражания природе к софистическому подражанию культуре, к дискурсу дискурсов, к палимпсесту. Изгнание софистики в литературу - это одновременно и победа платоновско-аристотелевской философии, и поражение: ведь в конечном итоге, как всем известно, именно литература ставит философию под вопрос, неизменно обнаруживая себя под маской последней.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Александр Уланов, Рядом далеко /10.10/
Петер Хандке. Медленное возвращение домой. - СПб.: Азбука, 2000.
Андрей Мадисон, Bla-bla-bla of John and Yoko /09.10/
Альберт Голдман. Джон Леннон. - М.: Молодая гвардия, 2000 ("Жизнь замечательных людей").
Илья Лепихов, Жить, чтобы бриться /05.10/
Ф.А.Степун. Из писем прапорщика-артиллериста. - Томск: Водолей, 2000.
Иван Давыдов, Из истории манипулирования общественным сознанием /04.10/
Жюль Барбе д'Оревильи. О дендизме и Джордже Браммелле: Эссе. - М.: Издательство Независимая Газета, 2000
Роман Ганжа, Gestus absconditus /03.10/
Вальтер Беньямин. Франц Кафка. - М.: Ad Marginem, 2000
предыдущая в начало следующая
Роман Ганжа
Роман
ГАНЖА
ganzha@russ.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Книга на завтра' на Subscribe.ru