"Сверхэкзистенциализм" - так охарактеризовал Башляр проводимую им мифологизацию бытия в четвертой части своей пенталогии о поэтике материальных стихий, "Земля и грезы воли" (1947; она же - первая часть "вставной" дилогии о земле, самой человечной из стихий). Работу по выделению непосредственной мифологии, проделанную ученым, сегодня можно охарактеризовать как мифологическую и неутопическую разновидность ноосферного дискурса, который я рискнул бы назвать ноосферной политэкономией (решающую роль тут играют не наделяющие социальным могуществом деньги, а дающие сновидческое могущество сокровища).

Природа для Башляра - не храм, а мастерская, где праздное созерцание не умеющего преодолеть материальный пессимизм Шопенгауэра утрачивает смысл. Сверхчеловек совпадает со сверхрабочим, для которого материя - это сгущение грез об энергии. Грезить о материальных объектах означает действенно тонизировать волю - в частности, волю к труду. Не к тому труду, что создал из обезьяны человека, а к тому, что приобщает человека к божественной сущности. "Мы выбираем не вождя клана и не директора металлургического завода, а именно рабочего-мастера, участвующего в битве с субстанциями... Желающий изучать волю к власти фатально принужден анализировать в первую очередь символы царственности. Тем самым тот, кто философствует о воле к власти, поддается гипнозу мнимого; паранойя социальных утопий вводит его в искушение. Воля к труду... с необходимостью выходит за пределы сферы знаков и мнимого, сферы форм... Труд помещает труженика в центр мироздания, а не общества. И если для обретения жизненной силы труженику бывают необходимы чрезмерные образы, он заимствует их у демиургической паранойи. Демиург вулканизма и демиург нептунизма - земля пылающая и земля отжигаемая - предлагают противоположные виды избыточности воображению, обрабатывающему твердое, и воображению, обрабатывающему мягкое. Кузнец и гончар повелевают двумя разными мирами. Благодаря самой материи, в самом проявлении своих сил они обретают видения мироздания, видения, современные эпохе Творения. Homo faber в своей обработке материи не довольствуется геометрическими мыслями о наладке; он наслаждается глубинной твердостью фундаментальных материалов; наслаждается он и ковкостью всех материалов, которые ему предстоит сгибать. И все эти наслаждения живут уже в предзаданных образах, побуждающих к труду".

В отличие от очень чтимого Башляром за природоведческие мотивы (особенно за рекомендации по окаменению) Ницше, сам француз философствует кузнечным молотом, называя его величайшим моральным завоеванием человечества: "От убивающей дубины к кующей кувалде - вот весь путь от инстинктов к высочайшей морали". Если камень, насаженный на рукоятку, был лишь прямым продолжением кулака - учиняемого руками насилия, - то молот, используемый для обработки других камней, рождал в человеческом мозгу косвенные мысли, долгие мысли, идущие обходным путем.

Башляр выделяет исконные комплексы зачарованных, получающих наслаждение от своей работы и искушающих других "трудоголиков": Сизифа, Антея и примкнувшего к ним Ксеркса. Он изучает теорию минерализации (обнаруживая примеры чисто минеральной ненависти), волю к медузированию и волю к окаменению, отразившуюся в воле к космическому пьедесталу, предлагает постигнуть грезы металлургической воли и приобщиться к ласкам мягкой грязи, обращает внимание на атом - жестких грез алмаз - и росу как скрепы неба и земли. Он создает уникальный, противопоставляемый какой бы то ни было концептуализации метод взаимообмена метафор - между раной и металлом, между звездами и драгоценными металлами в земных недрах. Ему близки мечты Э.Эшмана о возможности возбуждать и оплодотворять экзистенциальные инстинкты утеса, что создало бы возможность разведения разных видов мрамора, подобного разведению георгинов или сиамских кошек. Говоря о мультидетерминизме, Башляр подчеркивает частный характер своих материальных грез, как правило, тонизирующих волю, но в то же время рассказывает и о существовании вредоносных и жестоких навязчивых образов, каковым для него лично было предчувствие падения с высоты. Этот комплекс он претворил в образ ознакомления с молниеносным временем (в отличие от времени зарытого), подкрепив фантазией о сотворении Земли для остановки некого падения (дабы "тартаризовать" мятежного ангела Люцифера).

В своей книге о земле Башляр нередко опирается на произведения русских классиков - от Гоголя до Андрея Белого и Блока. Тем поразительней его будто бы случайные совпадения с мотивами Волошина (в части влечения становящегося характером пейзажа к трагическому обличью и разрешения писателю, в отличие от художника, искать портретное сходство с собою в очертаниях скал).

Нам остается лишь ждать завершающей пенталогию - стараниями переводчика Бориса Скуратова - книги: "Земля и грезы о покое".