• Рецензия Льва Данилкина ("Афиша")
• Рецензия Ольги Гринкруг ("Газета.ру")
• Рецензия Глеба Шульпякова ("Ex libris "НГ")

"Черная книга" - наказание для критика. В романе Памука можно найти все, что ни пожелаешь, - просвечивающие предметы, утраченное время. Хочешь - Джойс, хочешь - Борхес. И По, и Эко, и Павич впридачу. Великий инквизитор. Себастьян Найт. Минотавр с Ариадной. "Я - это другой". "Я - тот, кто говорит "я". Джордж Мид. Эрик Эриксон. Лакан. Делез. Поль Рикер. В горячечном бреду вспоминается Сэлинджер: "мой брат, Д.Б..." - тоже годится. Мой брат, Джамиль-бей, известный публицист... Годится практически все. Авторские аллюзии легко смешиваются с читательскими галлюцинациями.

Даже пролистав по диагонали шестисотстраничный том, можно выудить несколько знакомых метафор, вполне подходящих для описания текста в целом: зеркало, свалка, лавка старика Аллаадина. Книга, в конце концов. Просто черная книга обо всем на свете. Аллаадин не ответил отказом ни одному своему клиенту:

"Когда у него спрашивали что-нибудь, он считал, что раз спрашивают, значит, это где-то есть, и говорил: "Завтра будет!". Потом он делал заметку в тетради, а на следующее утро отправлялся в путь, как путешественник в поисках чуда, обходил все лавки в городе и непременно отыскивал нужную вещь".

Отыщется все, кроме пропавшей принцессы. Тут тебе и история Турции, и история самопознания, и история о любви, и история как таковая. И цветные сны, и черно-белые фильмы, и древние свитки, и журналы с голыми тетками. Памятники, манекены, фальшивые бороды, одежда - хоть сейчас на маскарад. Говорящие имена, многообещающие предметы, все блестит и сверкает. А возьмешь в руки - и, понятное дело, увидишь толстый слой пыли ("пыльный Стамбул", "замусоренный Стамбул"), наспех прошитые швы. Кульминация стамбульских чудес - публичный дом где-то на серых задворках сознания, проститутки практически в отсутствии декораций уныло изображают кинозвезд. Настоящий театр абсурда:

"- Но я не девственница, - она опустила голову. - Со мной произошло несчастье.

- Когда ты садилась на лошадь или съезжала по перилам?

- Нет, когда я гладила. Не смейся, я слышала вчера, что падишах приказал отрубить тебе голову. Ты женат?

- Женат.

- Вечно ко мне женатые ходят! (...) Но это не важно. Важно, чтобы нормально ходили поезда. Как думаешь, какая команда станет чемпионом в этом году? А что, по-твоему, будет в этой стране? Удастся военным остановить анархию? Слушай, а тебе, пожалуй, будет к лицу короткая стрижка (...) Все мы ждем Его, все, все мы ждем Его".

Ну конечно, все просто, Памук как радушный хозяин встречает покупателей у дверей своей необъятной лавки - а значит, и тебя, незадачливого туриста. Легче, однако, не становится. Стоит только дать слабину - и на читательские плечи обрушивается почти невыносимый груз писательского внимания. Памук забегает вперед, предваряет развитие сюжета, растолковывает еще не рассказанные притчи, выносит в эпиграфы еще не произнесенные фразы и без устали ссылается на Шехерезаду. Он не суетлив, а неспешно-многословен. Он предлагает свои товары настойчиво, по нескольку раз и дергает тебя за рукав: "Читатель, эй, читатель". И ровно в тот момент, когда ты ощущаешь физический, до сердцебиения страх, когда тебе кажется, что эта книга не кончится никогда, наступит утро, день и снова ночь, а ты все так же будешь сидеть и читать, он сообщает: "поскольку разгадка спрятана в конце романа, надо создать впечатление у читателя, что роман никогда не кончится" (так оно и было! клянусь!). И точь-в-точь тогда, когда ты пускаешься в бегство и начинаешь проглатывать страницы, он говорит: "это были (...) мои мысли, и слова были (...) мои, те самые, что вы так быстро (помедленнее, пожалуйста) прочитали" (истинная правда! я не обманываю!). И как только ты, вопреки постоянным увещеваниям, окончательно отказываешься различать в этой вязкой, витиеватой прозе детективную интригу, тебе подкидывают криминальную развязку.

Это неотступное следование за читателем ("Кто-то преследует меня") имеет очень мало общего с привычной "европейской" риторикой, несмотря на внешнее сходство. В мире Памука нельзя оставаться без провожатого. Нельзя рассеянно бродить, глазея по сторонам. Нельзя полагаться на сюжет, который сам выведет к пункту назначения. Нельзя полагаться на интуицию, эрудицию, нельзя полагаться на себя. Нельзя доверять многочисленным намекам и головоломным подсказкам - доверие должно вызывать только прямое высказывание.

Невозможно идти по пятам за главным героем. В "Черной книге" нет героев, главных и второстепенных ("Мне никогда не удавалось объяснить тебе, почему я верю в мир без героев"): в этом романе, плотно заполненном переодеваниями, перевоплощениями и двойниками, достаточно места только для одного-единственного "я" ("Бесконечность цепи повествования сродни неиссякаемой человеческой личности, от которой сам человек устает, но ничего изменить не может"). Единственный герой Памука составлен из явных и скрытых цитат, вставных новелл, воспоминаний, придуманных на ходу историй, шизофренических телефонных разговоров. Он и действует, и рассказывает, и отчаивается. Лишь когда удается связать воедино различные нарративные инстанции, "Черная книга" перестает быть темным лесом, непролазной чащобой ("Все любовные истории раскрываются одна за другой, как сады нашей памяти, и связаны между собой, как анфилады комнат").

Для того, чтобы ориентироваться в этом мире, нет необходимости расшифровывать анаграммы и читать знаки на лицах. В главе, которая называется "Разгадка тайны", Памук бесхитростно сообщает:

"Наш мир - единый мир, он не разорван на части. Внутри этой вселенной есть еще другая вселенная, но это не мир, скрытый за декорациями, как на Западе, - приподними занавес, и увидишь истину. Наш скромный мир - повсюду, центра у него нет, на картах он не обозначен. Вот это и есть наша тайна, потому что понять это трудно, очень трудно".

Тайна заключается в том, что никакой тайны нет. За всеми этими колечками, брелочками, зелеными шариковыми ручками, перекличками и совпадениями ровным счетом ничего не стоит. Только наивные европейцы могут искать выход из лабиринта, собирать улики и нащупывать двойное дно, только западный человек при отсутствии скрытого смысла впадает в отчаяние, а убедив себя, что за декорациями - пустота, начинает нервничать и ерничать. Декорации, роли, подражание, вымысел - все это слова-искушения, напрасно смущающие честных турок своей двусмысленностью. Нет разницы между оригиналом и копией, реальностью и вымыслом - есть разница между истиной и ложью ("В те старые, далекие и счастливые времена (...) жизнь и истории были настолько подлинными, что никому не приходило в голову спрашивать, что есть жизнь, а что - истории").

Бесполезно разгадывать детективную загадку - даже подозрительная тень инфернального парикмахера ничего не прояснит в "Черной книге". Незачем наслаждаться лукумными сказками и медовой вязью - роман лишь распадется на части. Единственное, что следует уяснить себе, - что весь этот голубовато-зеленый орнамент, в который сплетаются повторяющиеся детали, все эти звуки проезжающих машин, идущих часов, рев холодильника, крики лоточника за окном, тягучий призыв на молитву, все эти паши, древние мистики, политики, японские рыбки, пластмассовые пуговицы - и есть узор обычной, повседневной жизни, наполненной единственно возможным, единственно существующим смыслом. Это и есть смысл. Этот узор останется, даже если все вокруг побелеет от тоски или почернеет от горя. Даже если принцесса так и не найдется. Будет с кем разделить отчаяние: "Читатель, эй, читатель".