Hачнем с того, что сразу же бросается в глаза будущему покупателю или критику этой претолстенькой книжки, - с названия и аннотации. В этих малозначительных материях воплощен любопытный маркетинговый ход, стимулирующий внимание вышеупомянутых категорий граждан. Жанр книжки обозначен как "щина" - слово, вызывающее рой ассоциаций. Да еще в соседстве с "желтым домом"! Можно было бы предположить, что автор предпринял всестороннее исследование данного суффикса - где он зарождается, в каких речевых практиках обращается, кто и в каких контекстах им пользовался, - делая ударение на тех речевых ситуациях, в которых фигурируют "болезнь" или "безумие", "норма" и "ненормальность". Аннотация словно призвана подтвердить эту смутную догадку посетителя книжного магазина. Вот что там дословно написано: "Этот суффикс не имеет аналогов в других языках, он, по наблюдению Ю.Буйды, - такое же наше достояние, как широта натуры, плохие дороги и много водки без закуски. Тема национального своеобразия не просто традиционно важна для русской словесности, но стала одним из ее навязчивых состояний. Она и является, по терминологии автора, "щиной" русской культуры, представая в книге как форма сумасшествия". Предчувствуя интеллектуальный бестселлер и даже - кто его знает? - сенсацию, покупатель смело покупает, а критик смело критикует. Задача критика благодаря исчерпывающей аннотации сводится к минимуму. Ему достаточно, например, констатировать, что автор открыл для нас щину, или что доктор Буйда поместил всех нас в психушку, а затем тонко намекнуть, плохо это или хорошо.

Между тем человеку вроде меня, потратившему время на то, чтобы прочитать книжку целиком, покажется несколько удивительным то обстоятельство, что короткий текст аннотации - это практически все, что написано о "щине". Ну есть еще кусочек на с.119-121, из которого мало что понятно. Надо было суметь одну правильную мысль потерять под объемистыми словесными заносами. А мысль очень простая: суффикс "щина" использовала власть с целью заклеймить и искоренить. Достоевщина, поповщина, штурмовщина - это все слова из лексикона власти. И если, скажем, Горький обличал "достоевщину", то делал он это с позиций и с санкции власти. То есть использовать суффикс "щина" - значит вообразить себя говорящим от имени власти, с чем, кстати, власть может и не согласиться. В данном случае это первое, что приходит на ум, и называть книгу "щиной" только для того, чтобы в одном абзаце невнятно эту мысль пробурчать, было бы странно. Значит, дело в другом.

Во-первых, я не филолог и не могу профессионально судить о суффиксе "щина". Наверняка в каком-нибудь иязовском сборнике есть грамотно написанная статья на эту тему. Но я точно знаю, что, например, в украинском языке суффикс "щина" - это рядовое явление. "БатькЁвщина" - это "отечество", "отчизна". Какими путями "щина" проникла в русский язык и как приобрела свое совершенно особое значение - предмет цеховой дискуссии в кругу узких специалистов.

Значит, автор пожелал написать не о "щине", а "щину" - что-то вроде "записок сумасшедшего из подполья". Но ведь чтобы написать, скажем, роман, надо четко знать рамки жанра "роман", как бы кощунственно это ни звучало. Значит, заключаем мы, автор знает, что - щина, а что - нет. На с.120 можно прочитать о том, что "литературный житель Ю Вэ", своего рода главный герой первой части книги, озаглавленной "Щина" и занимающей страницы 19-176, изобрел собственное учение - "щину". Ю Вэ - это, понятное дело, инициалы самого Буйды. Суть учения неизвестна, зато известно, в каких контекстах Ю.В. употребляет это слово: "Я написал очередную щину", "Я писал под влиянием моей щины", "Если следовать щине, то...". Во всех этих контекстах сразу могут употребляться немногие слова - например слово "мораль" или, возможно, слово "дао". Автор подсказывает, что щина "чем-то сродни щедринскому Оно" и что суть учения - не в суффиксе, но в корне или даже скорее в поисках этого корня.

Но на этом откровения и заканчиваются. Судя по всему, автор берет на себя весьма сложную задачу - толком не объяснив, что же такое щина, предъявить ее как таковую, ткнуть этой щиной читателю в сами знаете что, чтобы понял, почем фунт лиха. Для исполнения подобной задачи автор должен соблюдать определенную дистанцию по отношению к тому, о чем он пишет, и на наличие этой дистанции должно быть четко указано.

Вот как раз этого-то и нет в книжке Ю.В. Границы щины никак не определены, взглянуть на нее со стороны не представляется возможным. Нет предмета для обсуждения. Нам остается один выход - определить, что за литературу предлагает нам Ю.В., а затем просто заключить, что это и есть щина.

То, что предлагает нам "известный прозаик Юрий Буйда (р. 1954)" - это публицистика, корнями своими уходящая в брежневскую эпоху. Читателям со стажем этот самобытный жанр известен по "Литературной газете" и журналам типа "Юность" или "Огонек" времен расцвета. Граждане других категорий знакомы с фрагментами этого жанра по телевыступлениям, к примеру, Михаила Леонтьева или Андреев Черкизова и Караулова. За вычетом всего остального это - смесь интеллектуального шантажа, политиканства и самолюбования. Когда представляешь, как Андрей Караулов с многозначительным видом задает неглупому собеседнику вопрос вроде "А вот вы - вы смогли бы бросить все и уйти, уйти не оглядываясь, уйти хлопнув дверью, сжигая за собой все мосты, куда-нибудь на край света?", то ничего, кроме стыда и неловкости, не испытываешь.

Публицистика, о которой идет речь, тяжело и неизлечимо больна опасной болезнью по имени самовыражение. Самовыражение - это такое неправильное отношение к жизни, когда любопытна и интересна не сама жизнь, а искаженное восприятие этой жизни, когда энергия литературного труда черпается не из житейских ситуаций, а из каких-то высказываний и понятий. Унылое морализаторство, бестолковые и занудные россказни ни о чем, навязчивая недосказанность, ложный пафос... Перманентная полемика со всем светом, стремление что-то доказать, научить и просветить. На деле же все эти "язвящие", намеренно "парадоксалистские", пересыпанные намеками и аллегориями речи интересны только узкому кругу больных все той же страшной болезнью. И - никому больше.

Тем более обидно все это говорить, что Ю.В.Буйда - безусловно талантливый прозаик, в его книге иногда встречаются по-настоящему жизненные отрывки - в основном навеянные детскими и юношескими воспоминаниями. А что же случилось с ним потом? Да, вероятно, уехал учиться в Москву, где и подхватил тайную хворь. Научился относиться к жизни как к литературе, а мог бы - наоборот, к литературе как к жизни. И был бы хороший писатель.

Книга Буйды, на мой неопытный взгляд, собрана из не опубликованного за последние годы (сам автор в конце подсказывает: 1980-2000). Часть I, "Щина", - собрание коротких заметок, я бы сказал, фельетонов, на разные темы. Вот, например, заметка "О мечтах": "Если правда, что китайцы изобрели книгу, порох и Ю Вэ, то, конечно же, верно и обратное: Ю Вэ изобрел книгу, порох и китайцев. Он всегда мечтал жить в уютном Китае среди в меру добропорядочных китайцев и китаянок, попивая вино за ширмами и распевая немудреные песенки. Прожил же в бескрайней Андорре, испытывая мучительные лишения любви. По ночам он лепил из песка прекрасных женщин и спешил с ними совокупиться, пока дневная жара не обращала их в прах". Фельетонная же манера писать в третьем лице неизвестно о ком, что-то вроде "Он с детства не любил овал, он с детства угол рисовал". Множество всяких ненужных и общеизвестных сведений, наличие которых можно оправдать только в том случае, если они произносятся с той же многозначительной интонацией, что и реплики Андрея Черкизова. Многочисленные повторения, которые все более заметны к концу книги, - чаще всего журналистские штампы вроде "огненных печей Освенцима и ледяных ям Колымы". Вот наконец и "русская" тема, которая открывается на с.47 характерным оборотом "В России...", "в такой (в этой) стране...". Здесь авторская дистанция видна отчетливо - Россия предстает как чуждый всему разумному первородный хаос, и лишь писателю, предположим, Пушкину или Чаадаеву, под силу упорядочить этот бедлам, впервые сформировав объект под названием "Россия". Этот старый интеллигентский штамп настолько прочно засел в печенках, что до сих пор все кому не лень норовят "изобретать" Россию. Согласно аннотации, Ю.В. как раз и должен был бы толково и непредвзято рассказать про такое вот изобретательство со всеми его потугами и иллюзиями, ан нет - и он в изобретатели подался. Конечно, когда все уже издано, можно смело утверждать, что бесконечные описания "русских" со всеми их характерными особенностями - и есть пример той самой "щины". Мол, автор притворился, что пишет о "русских", а на самом деле... А о чем же на самом деле он пишет?..

Другая сквозная тема - одиночество писателя, неприятие мира, бегство от всех и вся, в том числе и от себя, в самые невообразимые места - на свалку (это чаще всего), в немотство, в подземный лабиринт, на крышу. Поиск неизвестно чего, ожидание неизвестно кого. Все это - симптомы той самой опасной болезни по имени самовыражение. Из того же разряда - обширные вариации на темы Кафки или, может быть, Борхеса, или еще кого-то, непременно включающие мотив абсурда, соскальзывания в хаос, бездны нонсенса под тонкой скорлупой смысла.

Часть II, Postfactum, развивает все те же темы, но только в несколько более крупных формах. Бегство в фонтан. Абсурдное исчезновение мальчика. Колония странных людей на крыше. Бомбардировки Москвы. Влюбленные, пришившие себя друг к другу. История о двойнике. История о приговоренном к смерти, который познает тайну "закона" и устанавливает свои порядки в тюрьме. История о человеке, которому предложили крутить ручку за пять сотен зеленых... Безжизненно, надуманно, высосано из пальца. Вот это, пожалуй, и есть щина - дурновкусие. Видно, не об этой щине помышлял Ю.В., когда создавал свое учение.

Часть III, Appendix. Общие места отечественной культурологии, видно, что автор много читал за рамками школьной программы по истории.

Часть IV, Intermedia. То же самое, но уклон в сторону литературы и немного - кино.

Часть V, Coda. То же, что в частях I и II, в формах крупных и не очень, придания композиции закругленности ради.

Создается впечатление, что автор какую-то щину про себя разумеет и даже где-то ее живописует, да только никому кроме него про то не ведомо. Можно предположить, что он как литератор со стажем способен чисто технически дистанцироваться от "достоевщины" или там "есенинщины", понимая под этим что-то, что действительно присутствует в романах Достоевского или стихах Есенина, а именно "болезненность" или "разухабистость" как симптомы русского духа. Щина - это нечто, что делает русскую литературу (и жизнь, ведь это, по понятиям Ю.В., одно и то же) - "русской". Вот и у Достоевского есть своя "щинка", и у Венедикта Ерофеева есть, и у Ю.В. - тоже есть. Вот он и выставляет ее напоказ, где-то живописав абсурдность русской жизни, а в другом месте - нарисовав историю мятущегося духа, вопросы неразрешимые иной раз к месту поставив, кто мы и куда идем, а там, глядишь, и аналогия подвернется из всеобщей истории или зарубежной литературы. Вот так мало-помалу и предстанет читателю Щина со всех сторон как она есть. Онтологизирующий, я бы сказал, подход. Роль властей сводится как раз к ущемлению этого истинно посконного, к упорядочиванию хаоса русской жизни, к намеренному отождествлению "щины" и "чертовщины". В этой идиллической картине писатель ведает, чего хочет власть, и даже большей частью хочет того же самого, но писательский долг его в том и состоит, чтобы в разумных дозах пропустить щину на страницы своих сочинений, чтобы власть не забывалась и всегда была наготове. Называя сборник своих сочинений "щиной", Ю.В. как бы докладывает воображаемой власти, с которой он, как и любой публицист, находится в скрытой полемике: "Вот, смотрите-с, на какие подвиги способны люди в этой стране, они и покалечить себя могут, и денатурату выпить, и на свалке жить могут, и ничего-то им от этого мира не надо. Вот каковы они - русские люди. Так что вы их шибко-то не забижайте, а то они, глядишь, и руки на себя наложить могут".

Только реальная картина складывается несколько иначе. Вот придумает власть очередную "щину" и поручит, предположим, известному писателю донести ее до народа, а публицист уже тут как тут. Он ведь этой щиной питается, подобно тому как персонажи Ю.В. питаются отбросами со свалок. Для него щина - хлеб насущный, он ее обсасывать будет, пока та вконец не исчезнет. Вот поручено департаменту публицистов - выжать из той самой "темы национального своеобразия" все соки, затаскать ее до некуда, чтоб потом плюнуть и забыть. А они и рады стараться - все пишут, родимые, все изобретают. И пьяную Россию изобретут, и немытую, и загадочную. Населят ее медведями, упырями и прочей нечистью вроде страшных "русских", которым и человека-то убить ничего не стоит.

А ведь есть простые слова - Родина, земля, мать. Они близки и понятны всем жителям нашей планеты. Любовь к Родине, к матери, к родной земле - вот чувство, которое руководит хлебопашцем, когда он возделывает почву, воином, когда он идет в бой, поэтом, когда он пишет песню. В этих простых словах нет ничего загадочного и невысказанного. Родина, мать, земля - это целый огромный мир человека, это его история и судьба, простая и понятная до самого смертного часа. Чтить мать, жить на земле, горячо любить свою Родину - вот судьба человека, вот начало и конец его трудной истории, вот его кровь и его вера.