Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Книга на завтра < Вы здесь
Ящерица издалека
Александра Петрова. Вид на жительство. - М.: Новое литературное обозрение, 2000

Дата публикации:  20 Февраля 2001

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати
...все, что любимо,
но разрозненно непоправимо,
все прозрачней становится, ускоряясь,
раскаленной стрелой устремляясь в завязь.

Частый житель стихов - ящерица. Легкая, подвижная, улыбающаяся. Исчезающая, отбрасывающая хвост. Названия разделов сборника - "Линия отрыва", "Шаг в сторону". Уход, уклонение.

Мир висит на одном месте, как дирижабль. Уход представляется единственно возможным движением. Человек всегда покидает - страну, возраст, прошедший день. Воздух сковывает, как цепь. Земля - вязкость. Мир рассыпается. "Созвездья колченогих предметов", "дни слабеющего накала", "снег грязноватых квитанций", даже кровать всегда стоит не так. Но резкость зрения, отчетливость контуров исключают слипание предметов в неразличимую подавляющую массу. Хаос лишь усиливает желание от него отстраниться, удаленность, а из удаления виден еще больший хаос. Цепная реакция разрыва. Температура отказа, разрыва очень велика. От него идут ослепляюще жаркие лучи. "Белые зрачки Иерусалима".

Отказ и уход от себя тоже. "Я сама себя оставлю за стеною / брошенного дома поутру". Собственная кровь - проклятие. "Эритроциты сжимаются в атомы тьмы". Бесполезно догонять память. Ее можно только позвать; она придет - и тоже будет сожжена. Память именно не плавится, а исчезает, оставляя пепел и песок. Любовь - тоже ожог, не раскрывающий мир, а сворачивающий его. "Милый человек, я не знаю твоего языка". Понимание невозможности понимания - и возведение этой невозможности в абсолют. "Ты, разбегающееся дробной тенью... Ты - трава, реестр перечислений..." Уклоняющийся стремится соприкоснуться с такой же уклончивостью и свободой. "Ты" дробится. "Я" - также. "Я - коридор вагона, когда, пошатнувшись, / думаешь весело: вот, началось". Любимое направление - от.

Боязнь трезвости - и боязнь бесформенности. Причем форма - скорее нечто действительно нематериальное. Звук слова the, взгляд, улыбка. Нечто прозрачное. "Он переходит улицу. / Или улица проходит через него". Жизнь среди теней, изображений - но не вещей. Брат - город змеи-кинопленки. Болезнь - не жар, но свет. Вспышки, с резкостью, жесткостью рентгеновского луча освещающие глаза и подушку. Жажда просвеченности. Отказ от тайны и полутонов. Взгляд скользит, не задерживаясь ни на чем. Опасно привыкать - потом придется отвыкать. Невозможно ожидание - это тоже вглядывание. Невозможны остановка и встреча. "Выпьем-ка лучше за навык складывать чемоданы, / а потом их вовсе не разбирать". За благозвучным итальянским allora всплывает фддщкф русской клавиатуры. Невозможно остановить развенчивающий взгляд. "Все звуки... когда я их произношу, тайно выстилаются серым лишайником, не новой фланелью больничных халатов". Недоверие. Можно соединиться лишь с общим исчезновением.

И там, где жизнь вчера стояла,
чернеют балки гулких звуков.
Ночная бабочка пространства
шуршит в померкнувшей золе.

Не вглядывание, но уход. "Постоянство пространства / хуже холеры / и погубительней пьянства". Потому и оказывается одно и то же везде, и все равно куда уходить. "Поедем в Брянск, в Царское, хоть на Марс. / Все равно". В Риме тоже "неприбранная Фортуна в закутке прикладывается к вину. / Стряпает у жаровни. Капли пота ползут по гриму". Контакт с миром невозможен. Рядом - никого и ничего, поэтому все рушится на самого человека. "Слышишь, сети? / Подтаскивают ближе мертвеца, / а тяти нету дома. / Нет и дома. / И значит, ты - кто вытащит его". Постоянное искушение молчанием. "Рыбы-щуки, гады и змеи, / заберите меня к себе". Или - появление политики или морали, продавливающих тонкую ткань исчезновенья, как кирпич - паутину.

"Полое было / становится больше, чем будет". Время - это надежда - пока оно не умрет. Смерть - это тоже разрыв, и разрыв - смерть, и оторвавшийся в некотором смысле умер - но завершение это или начало? "Если умер ты, еще ты не живой..." Потому что исчезновение, вычитание себя открывают прозрачное пространство, где смерть и жизнь не вполне различаются, откуда прекрасно видны дуги земных движений.

Нет теперь того, что я. Обличье стерто.
Но пока светлеют памяти лучи -
в междумирье подмастерьем корта
буду подбирать мячи.

Там совместимы легкость чувства и его глубина. "Не до смерти любим, но до поливальных машин, / до солнца, повернутого к югу". Там - не мука, но мука, пыль произошедшего, из которой будет что-то еще. "Ты тоже событий взметнувшаяся мука, / сквозняк, - и некому ставить заплаты". Нужна независимость, отдельность - и нужно то, что сможет быть потом. Будут ли другие разрывы - с повествовательностью, с непременной зрительной представимостью образов? Встреча с более расшатанной и многозначной речью?

Что такое оборванный край? взгляд и слова. Что такое страна? страница. А прозрачный час на рассвете - "для всех бездомных / только плавучий остров, плавучий остов".

Город? Иерусалим, переходящий множество раз из рук в руки, двоящийся и множащийся. "Мерцающий образ земли, кажущейся то прекрасной и желанной для всех, поддающейся перед любым на нее напором, то единственной и неприступной, то вдруг заурядной и заброшенной". Город, удаленный от самого себя, дающий человеку второе и третье дно, бунтующий против себя. Рим, вечный город вечных превращений (так стал папской крепостью мавзолей императора Адриана). Герои? Ипохондрик и меланхолик, тяготевший к причудливым пропорциям, Франческо Борромини, бросившийся на шпагу, дабы уйти от тупой неспешности жизни вокруг. Писатель Добычин - исчезнувший - то ли покончивший с собой, то ли скрывшийся. Но любимый герой - Синдбад-мореход, балансирующий между исчезновением и возвращением. "Он не мог не уезжать из Багдада. Но стоило ему уехать, он начинал тосковать. Он преодолевал страшные препятствия, только бы вернуться. Но уже через год опять собирался в путь". И надежда на редкий плод редкого доверия - "необъяснимый восторг, скрывающийся за обиженностью взгляда".


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Роман Ганжа, Зита и Гита /19.02/
C.M.Эйзенштейн. Монтаж. - М.: Музей кино, 2000.
Дмитрий Бавильский, Закрытая книга /15.02/
Андрей Дмитриев. Дорога обратно: Повесть. "Знамя", 2001, # 1
Анна Кузнецова, Перемещенные души /14.02/
Василий Яновский. Сочинения в 2-х томах. - М.: Гудьял-Пресс, 2000.
Евгений Реутов, Упущенный шанс /13.02/
Ежи Косинский. Ступени: Романы, повесть. √ М.: Б.С.Г.-Пресс, 2001.
Александр Уланов, Одиссей, не плававший никуда /12.02/
Русская кавафиана / Сост. С.Б.Ильинская. - М.: ОГИ, 2000.
предыдущая в начало следующая
Александр Уланов
Александр
УЛАНОВ
alexulanov@mail.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Книга на завтра' на Subscribe.ru