Xотите узнать тайну захоронения неизвестного солдата, что возле Кремлевской стены? Ну и хотите себе в тряпочку. Быков наобещает вам в три короба, а потом обманет, как наперсточник. И от своих же "показаний" откажется.

Молодой историк Слава Рогов не на шутку задумался о смысле сталинских репрессий. Отчего это в канун неизбежной войны были уничтожены самые талантливые военные? Почему нужно было выкашивать наиболее одаренных писателей и ученых? Дед Кретов, дачный сосед, делится со Славой сокровенным знанием: оказывается, генералиссимус со товарищи таким вот иезуитским образом выращивал в тайных сибирских поселениях новую советскую элиту. Если на допросах человек не сдается, не оговаривает себя и близких, - быть ему "покойником", предназначенным к повторному появлению на свет.

Потрясенный Рогов отправляется в экспедицию, пытаясь отыскать следы "золотой роты". Посещает всякие странные поселения, где ему приходится несладко. Но без страдания не познаешь основ бытия. И т.д. Параллельно развивается иной сюжет: в главах-"реконструкциях" автор пытается проследить "загробное" существование вернувшихся к жизни представителей новой элиты. Трудно смириться с тем, что бесследно сгинул в лагерях Исаак Бабель, - так вот, силой авторского своеволия можно подарить великому писателю еще одну жизнь. Еще одну попытку.

Потом, правда, окажется, что "реконструкции" - плоды больной психики Рогова. Быковского альтер эго, отметим. (Гипотезу о том, что зооморфная фамилия главного персонажа намекает на самого автора, первым выдвинул Лев Данилкин.) И еще отметим, что именно энергетика "теории" рассудительного Рогова, который в финале декларативно объявлен сумасшедшим (Быков давно приучил себя "работать на доверии": что бы он ни делал в журналистике или изящной словесности, читателю предлагается отнестись к его умственным построениям некритически, как к данности), - именно ее энергетика и вывозит на себе большую часть "Оправдания".

Повествователь идет след в след за практиками "роммата" (словечко Вячеслава Пьецуха), переписывающими историю страны в вольном духе латиноамериканского магического реализма. Вымышленные обстоятельства, прописанные поверх достоверных реалий и персонажей, - прием, давно отработанный прозаиком Владимиром Шаровым в квинтете его псевдоисторических романов. "Оправдание" местами весьма напоминает шаровские "До и во время" (где в сталинское же время существовал и действовал подпольный центр власти) или "Репетиции" с блужданиями бродячей труппы по тайге. А клоны Бабеля, Эренбурга и Олеши действуют схоже с двойниками Ахматовой, Мандельштама и Бродского в "Голубом сале" В.Сорокина. Более того: вся "стилизованная" часть "Оправдания", кажется, написана под непосредственным руководством Владимира Георгиевича. Ну судьба у автора такая: не изобретать ничего нового, быть вечным сто вторым.

Дмитрий Быков - этакий Петросян от литературы. Пытается шутить, но выходит пафосно, плоско и не смешно. Как-то натужно. Метода достаточно проста. В фундамент произведения кладется какая-нибудь банальная мысль, которая подается как яркая и остроумная (для этого следует перейти на риторический фальцет) и потом "художественными" средствами оправдывается: решается как можно более буквально. Конкретно. Плоско и одномерно. На трех аккордах. Самое страшное здесь - вскрытие приема, как в "Оправдании": такого удара логика текста уже не выдерживает. Тем более что у Быкова царит и лицемерит не прием даже, но жест. Жестикуляция.

Метафора, кажется, тем и хороша, что в своем развертывании и уточнении легко доводится до абсурда (опять припомним Сорокина). Быков, однако, трансформировать метафоры толком не умеет: застревает уже в первом, поверхностном слое, заостряя внимание на сугубо внешних признаках слов и сравнений. Более всего Быков любит каламбуры и оксюмороны: "Посмертную свою жизнь..." Поверхностность - ключевая черта не только стихов Дмитрия или журналистских высказываний, но и его прозы. Вычисляется базисный конструкт - и на него накручивается варево дискурсивных усилий. Хотя изложение сверхзадачи, как правило, укладывается в одну-две фразы, обнаруживая внутреннюю пустоту текста, призванного задрапировать интеллектуальную схему-скелет.

Стихийный такой концептуализм с дальнейшим развитием в сторону постмодерна: тотальная ирония, манипуляции готовыми блоками, симуляция позитивных эмоций, соборности-духовности ("Новый мир" все ж таки), процесс вместо результата. Несмотря на то, что выступает Быков как бы с традиционных позиций, его творческие усилия целиком вписываются в постмодернистскую стратегию "назначающего жеста" - он сам определяет себя как неоклассика, упорно примеряет именно эту авторскую маску. А текст как таковой между тем стоит на месте, ничего не давая породившему его человеку, никаким новым опытом его не обогащая: каким ты был, таким ты и остался, ни уму ни сердцу.

Забавный парадокс: литераторы, которых принято честить закоренелыми постмодернистами, разносчиками "духовного иммунодефицита", продолжают - пытаются продолжить - эволюционную логику русской литературы. Не случаен в этом смысле, например, активный диалог Сорокина или Пелевина с отечественной классикой. Потому что живые тексты, подобные сорокинским и пелевинским, - и есть явленная нам сегодня литературная традиция, лишь адаптированная к нуждам нынешнего времени, шумного, затаренного подделками и подобиями. Не то - в стане "архаистов", претендующих на первородство. Тут в лучшем случае одно топтание на месте, порождение не поступков, но мыльных пузырей, бесформенного текстуального вала. Симптоматично, что роман Быкова о воскресшем Бабеле появляется одновременно с романом Симона Маркиша в "Октябре", имеющим подзаголовок "Вольные фантазии из жизни писателя Исаака Бабеля".

Подобно концептуалисту Д.А.Пригову, в своей весьма активной деятельности Быков следует тактике стилистического хамелеона. В желтых газетах он развязен, в матовых журналах - велеречив, в телевизоре - так сказать, агрессивен и напорист. В стихах, наверное, - романтичен. А в "новомировском" романе "Оправдание" Быков воспроизводит среднестатистические стандарты толстожурнальной прозы. Тут он не ругается матом (много лет назад в одной из рецензий Быкова я впервые встретил напечатанным чудовищный суррогат "трахаться"), а нагнетает позитивный, либеральный пафос защитника униженных и оскорбленных. Ваяет нетленку про то, что страдание (Кьеркегор перевернулся в гробу) закаливает душу. Однако все это лишь видимость, чистой воды симулякр, пустотный канон жанровой формы.

Абсолютная стертость индивидуального начала - отсутствие каких бы то ни было стилистических особенностей - позволяет контексту того или иного издания целиком и полностью ассимилировать авторство Быкова. Это на руку "Огоньку" и "Собеседнику", зато "Новый мир" тут, похоже, просчитался. Эстетически нейтральное "Оправдание" предстает в его густом идеологическом контексте этически сомнительным поступком. Игры с заключенными и вертухаями, палачами и жертвами на страницах журнала, публиковавшего "Архипелаг ГУЛАГ" и до сих пор печатающего старого зека Солженицына, выглядят отнюдь не только провалом вкуса. Авторская нуль-индивидуальность на фоне мощной личностной ауры "НМ" делает эти игры именно что глумливыми. Эффект просто поразительный.

Подобный казус происходит с "Новым миром" не в первый раз. Похожая ситуация закрутилась в 1993 году вокруг романа Владимира Шарова "До и во время", который в нашем старейшем ежемесячнике прозвучал как насмешка над отечественной историей. Если бы Шаров опубликовал свой опус в фантастическом альманахе или каком-нибудь молодежном издании ("Новой Юности" например), ни обвинений в посягательстве на святыни, ни клейма "нового Салмана Рушди" он не заработал бы. Однако публикацию встык с очерками про умирающие деревни и стихами Кушнера даже некоторые штатные сотрудники "НМ" восприняли чуть ли не как сознательную провокацию.

Нынешний союз Быкова и "Нового мира" очень и очень любопытен. В редакциях московских журналов изредка вспыхивают странные поветрия: все в одночасье влюбляются в какую-нибудь дутую величину. То как с писаной торбой носятся с бездарной Алиной Витухновской; то, как заговоренные, наперебой печатают графоманистого Ивана Оганова (помните еще такого?). Что до Быкова - ну как не напечатать Быкова, когда он - везде? Когда его - много? Всюду одно и то же невразумительное быковское пойло: мутное словоблудие на любые темы. Всюду одна и та же амбициозная ухмылка знатока истины в последней инстанции. Написавший горсточку слабых виршей да повесть в подражание Брэдбери, Быков назначил себя арбитром по всем вопросам. Ренессансный размах. Некая редактриса (сама, тем не менее, Быкова публикующая) заметила: "Такое ощущение, что Дима прожил не одну, но семь жизней. Одинаково неинтересных, пресных и бесцветных".

Но при чем тут "Новый мир"? Да, журнал пытается меняться. Даже роман Б.Акунина одно время анонсировал. Но Акунин оказался востребован читателем в книжном формате. А вот Дмитрий Быков никуда не делся. Тут как тут, бессмысленный и неизбывный. Со своими "березами с прожелтью" и натужными размышлизмами типа: "Часто балованные дети и изнеженные дамы оказываются выносливее самых упрямых и краснощеких простолюдинов, потому что презирают жизнь, а любят по-настоящему только пирожные". Или: "Это будет победа гнили, потому что железо побеждается только ржавчиной, все прочее против него бессильно". Вот гниль и победила, вот она уже и раскидывает свои язвы внутри журнальных книжек с легендарной голубой обложкой.

г. Челябинск