Выйти бы за грань привычки,
обернуться злым сморчком,
вынуть трубку, вынуть спички,
как права качают птички
слушать поутру молчком.

Что объединяет эти действия? Почему в один ряд поставлены "спички", "птички" и "злой сморчок"? Только ли созвучие здесь важно? Евгений Сабуров вглядывается в жизнь, ловит ее за ускользающий хвост - что там "за гранью привычки"? Можно было бы о нем сказать, как Пастернак: "Всесильный бог деталей", если бы не звучало это так выспренне. И ведь еще главное - что за детали? Сабурову часто интересны какие-то "ошметки", не только небо над головой, но и грязь под ногами. Он производит впечатление человека, захлебнувшегося в "языке любовных "да" и "нет", в "сплошном безобразье" "бесконечных грез". Радость рифмуется с горем, жизнь со смертью. И это не игра, но и не "гибель всерьез", а просто "все таково, каково оно есть, и больше не каково".

Вообще, проще сказать, что стихам Сабурова чуждо: ложная значительность, прием ради приема, наслаждение собственными переживаниями (самолюбование). А вот определять, чем является сабуровская поэзия, насилуя таким образом ее "изрезанную душу", - не очень благодарное занятие. Михаил Айзенберг назвал стихи Сабурова Солярисом - колеблющимся мыслящим существом. И действительно, за всеми подробностями вырисовывается нечто большое и важное: "Связь слов проста, как связь веков".

Странные существа "мышемыши" получают законное гражданство, как и леший из ранних стихов. Несмотря на захлеб, на постоянно меняющийся ритм в одном и том же стихотворении, автор не растворился в суете, стоит с полуулыбкой:

Ради чего? Ради чего?
Ради того-сего и ради
безумной в общем эскапады,
ради того, что я живой.

Дмитрий Воденников...¹ Если верить ему на слово, то он - звезда. Что это такое? Звездная болезнь? В любом случае, раздражение человека, прочитавшего стихи "звездЫ", понятно и объяснимо. В самом деле, если каждый будет говорить, что он - звезда... Нет, ну, конечно, это игра, это мы понимаем. "Но всему же есть граница!" Первая реакция: поставить на место. Так учитель в школе раздражается на выпендривающегося старшеклассника. Но критик - не учитель, а поэт - не старшеклассник. Хотя все люди и все могут умереть. И, кажется, об этом тоже стихи Воденникова.

Мы чего-то не разберем: кровь или клюквенный сок? То есть мы-то хотим, чтобы кровь - это разумеется. По рассказу Сергея Довлатова, один из его приятелей на вопрос: "Чем ты пишешь?" - ответил: "Кр-ровью сердца". Иронии не почувствовать трудно, и в чем-то она сродни стебу Воденникова. Но это "его сугубо дело" - кровь или клюквенный сок.

Хотя прекратим счеты и попробуем услышать:

Опять сентябрь, как будто лошадь дышит,
и там - в саду - солдатики стоят,
и яблоко летит - и это слышно,
и стуки, как лопаты, говорят.
Ни с кем не смог
ни свыкнуться, ни сжиться -
уйдут, умрут, уедут, отгорят -
а то, что там, в твоем мозгу стучится,
так это просто яблоки стучат.

Книга Натальи Осиповой замечательно выглядит. Она просто белая - ни названия, ни фамилии автора. Стихи тихи и прозрачны. За буквами в посвящении к стихотворению про Кострому (Вс. Н.) читается: Всеволод Некрасов. И стихи действительно родственны некрасовскому колориту - цвета пастельные. Но текст:

МОСКВА
ВОЙНА
май 1995 -

жесток, если не сказать жесток. Про войну в маленькой книжечке очень много. Автору явно отвратительны события последних лет. В первую очередь, конечно, война в Чечне. Гражданские стихи вроде вышли из моды, но это автора не заботит.

Спи, детка, спи!
на наших широких просторах,
от дивных кавказских гор
до широкой тундры
убивать - наилучший бизнес.
И единственный путь к победе -
сделать то, что ни в коем случае,
ни за что на свете
нельзя было делать!

Но книжка хороша не нажимом, а как раз полным отсутствием агрессии, даже беззащитностью. То есть, вернее, отказом "держать круговую оборону".

Наталья Осипова ответственна за каждое слово, а это ведь редкость. И некоторая скованность стихотворения, которое хочется процитировать целиком, выглядит просто абсолютной честностью перед самой собой.

Так надо, греться у чужих костров,
чужих напевов узнавать мотивы,
под шаг свинцовый у семи углов
в асфальте прорасти кустом крапивы.
Когда-нибудь и этой ворожбе
чужие голоса прибавят света.
Тому, кто жил чужой судьбой
в чужой судьбе,
кто проникался холодом предметов,
забавны упражнения молвы
в прилежности, суде, самоуправстве.
Поэзия построена на рабстве
и дилетантам стоит головы.

Примечания: