Русский Журнал / Круг чтения / Книга на завтра
www.russ.ru/krug/kniga/20010426.html

Партия памяти
Перес-Реверте А. Фламандская доска. СПб., Азбука, 2001, 448 с.
Перес-Реверте А. Кожа для барабана. М., Новости, 2000, 544 с.


Александр Уланов

Дата публикации:  26 Апреля 2001

Перспективная живопись, к которой перешли в XV веке, втягивает зрителя в картину. Почему бы ей не втянуть зрителя и в события? Персонажи картины играют в шахматы в комнате с полом в виде шахматной доски. И все это отражается в зеркале, которое тоже на картине. А мы стоим и смотрим на них, а художник представляет себе нас, смотрящих. "Ты, стоя перед нашей пресловутой картиной, задумывалась когда-нибудь, где ты находишься - вне или внутри нее?"

Шахматный конь во многих европейских странах назывался рыцарем. И вопрос "кто убил рыцаря?" превращается в "кто съел коня?". Партия пятисотлетней давности продолжается сейчас. Фигуры, оставаясь фигурами, начинают обозначать и людей. Поставленная под удар королева - поставленная под угрозу жизнь. Как чувствует себя фигура, которую вот-вот съедят? Как по человеку расползается страх от того, что его знакомый убит из-за дела, в которое вмешан и он?

"Каждый играет в шахматы в соответствии с тем, каков он сам". Игра - это человек. И можно искать убийцу по его игре. Его и находит именно шахматист, не заинтересованный в справедливости, просто игрок, столкнувшийся с очень интересной партией. Шахматист, живущий в возможности, прекрасно знающий выигрышный ход, но не делающий, а лишь демонстрирующий его. Потому что важен "мир грез и пространственных комбинаций, где "победа" и "поражение" - всего лишь слова, не имеющие никакого смысла". И там, в шахматах, свои мании. "Взять хотя бы Стейница: в шестьдесят лет от утверждал, что поддерживает прямую связь с Господом Богом и что может выиграть у него, дав фору в одну пешку и играя черными". Свой Эдипов комплекс. "Обычно именно отец обучает ребенка азам игры. И мечта любого ребенка, знакомого с шахматами,- выиграть хоть одну партию у своего отца. Убить короля..." Но, как и в жизни, "в шахматах нельзя доказать ничего, пока не сделан ход, а когда он сделан, исправить его невозможно." Белые и черные - не добро и зло. Шахматист играет ими попеременно от партии к партии. Клетки не черные и белые, а серые. "Им придает оттенки осознание Зла как результата опыта, знание, насколько бесплодным и зачастую пассивно несправедливым может оказаться то, что мы именуем добром". И убийца не слишком скрывается, фактически совершая замедленное самоубийство, которое тоже отражается на шахматной доске. Перес-Реверте приводит диаграммы с ходами, и знакомые с шахматами могут вполне оценить их самоубийственную прелесть. "Человеческое существо может любить и предавать любимое существо, и от этого его чувство не становится менее реальным. Можно быть одновременно отцом, братом, сыном, любовником, палачом и жертвой..." Можно любить - и убивать друзей любимой, полагая, что этим ограждаешь ее.

А на мир шахмат накладывается мир искусствоведов и торговцев произведениями искусства, где и любовника выбирают потому, что он "настоящее кватроченто". Реставрация картин - рентген, лампа Вуда, позволяющая при помощи ультрафиолетового освещения выявить последующие поправки на картине. И современная палитра. "Красные огоньки автомобилей, зеленый свет светофора, синий неон, голубая "мигалка"... Вот гамма цветов, чтобы изобразить этот странный пейзаж..."

Многое во "Фламандской доске" поясняет другая книга Переса-Реверте, "Кожа для барабана". Тоже вроде бы детектив - три убийства, да еще взлом компьютерной сети Ватикана. Но агент не находит ни хакера (о котором ему просто рассказывают), ни убийцу (на которого укажет только автор в последней строке книги). Важнее то, что происходит с самим агентом. Его превращение из отличного дисциплинированного служащего ватиканской тайной полиции, солдата церкви, для которого важнее не вера, а дисциплина, "свод норм, по которым надлежало выстраивать жизнь", защищаясь от хаоса и боли - в человека, способного пожертвовать карьерой и встать на ту сторону, которую считает правой лично он.

Кто ведет его к такой перемене? Священник бедной церкви. "Какая разница, есть у меня вера или нет?.. Она есть у тех, кто приходит ко мне... До тех пор, пока какая-нибудь бедная женщина испытывает потребность опуститься на колени в поисках надежды или утешения, моя церквушка должна существовать... Мы - старая, латаная-перелатаная кожа того барабана, что еще разносит по свету гром славы Божией". Вера - нечто определенное. Человек, нуждающийся в утешении. Церковь, которую нужно спасти. Важнее люди, а не украшающие статую Богородицы жемчужины, которые можно заменить фальшивыми и продать ради тех, кто приходит в церковь, пусть это и будет преступлением.

Севилья - город, который никто не смог бы выдумать. Где на площадь Вирхен-де-лос-Рейес выходят монастырь Воплощения Господня, еврейский квартал и превращенный в колокольню арабский минарет. А рядом - переплетение тихих узких улочек, маленькая площадь с церковью среди белых и золотистых стен, апельсиновых деревьев и кованых решеток и свисающих с них горшков с цветами. И на трехстах метрах улицы одиннадцать баров. Город, куда в один прекрасный день приезжают из Америки - и не могут уехать. "Остаются здесь, играют на гитаре, рисуют на площадях... Что-то есть в этом свете, в цветах здешних улиц... нечто, ослабляющее волю. Это как болезнь". Старая Испания - душноватое грязноватое кафе, где висит плакат столетней давности о рейсах пароходов от Севильи к морю по Гвадалквивиру. Прекрасно сохранившиеся типы плутовского романа XVII века, персонажи Кеведо или Солорсано. "Всей Севилье было известно, что дон Ибраим-кубинец - плут и мошенник, но также и то, что он - истинный кабальеро." Врали, обтрепанные неудачники - и в то же время верные друзья, не чуждые благородства. И не без высокой цели - раздобыть денег на открытие кафе, где звучали бы старые испанские песни и не было бы крутых субъектов с мобильниками. Божью помощь просят даже на уголовщину в церкви. "Бензин был самый лучший, 98-октановый, потому что они собирались поджечь не что-нибудь, а Божий храм". А на деньги, полученные за исполнение заказа, можно будет заказать в других церквях множество месс во искупление совершенного. В высших классах то же самое - герцогиня меняет любовников каждый месяц, но разводиться с мужем не желает - она же католичка. А вместо поджога церкви получится поджог квартиры Красотки Пуньялес - испанский бардак похож на русский, только театральнее. Изо всех сил шпионят, снимают, а потом засвечивают пленку, забыв ее перемотать.

Человека меняет Европа, которая - память. "Достаточно взглянуть на какой-нибудь пейзаж, прислониться к старой стене - и на тебя разом нахлынет все. Твое прошлое, твои воспоминания. Ты сам... Это твоя собственная история. Ты сам, руками своих предков, клал камень на камень". Пятисотлетней давности события ощущаются как свои, имеющие ко мне отношение. "Защищать память значит защищать свободу". Каждый защищает свое. Церковь. Сундук с письмами девушки, сошедшей сто лет назад с ума от любви. Память о капитане, атаковавшем на яхте броненосец. И это то личное, от чего человек не откажется никогда. Дело безнадежно - но его надо отстаивать, потому что так находят свое достоинство, а это важнее победы. И спокойнее чувствовать себя пылинкой среди пыли звезд - потому что собственная гибель кажется тогда не такой уж большой потерей. И Перес-Реверте тоже на стороне этой европейской памяти, сплетает ее связи, входит в ее партию, играет ее игру. И постмодернистская множественность точек зрения, соединение интеллектуальности и увлекательности, неразличимость девушки и шахматной белой королевы - просто его ходы, здесь и сейчас.

Фламандская доска
Цена: 107.00 Купить

Кожа для барабана
Цена: 43.70 Купить