Русский Журнал / Круг чтения / Книга на завтра
www.russ.ru/krug/kniga/20010508.html

"Одну из них сам бог благословил..."
Светлана Кекова. Цветная Триодь: Стихотворения. - "Знамя" #4, 2001.
Инна Лиснянская. При свете снега: Стихотворения. - "Дружба народов" #4, 2001.


Дмитрий Бавильский

Дата публикации:  8 Мая 2001

Творчество саратовской поэтессы Светланы Кековой отличают для меня, прежде всего, два формальных качества - многопись и гладкопись. В журналах постоянно выходят ровные ее подборки, время от времени появляются такие же медленные во внутренних своих изменениях книги. Светлана Кекова - тот редкий случай, когда свойства, идущие другим во вред, оборачиваются вдруг зримой пользой. Ибо и многопись, и гладкопись, как мы увидим ниже, имеют для поэтики Кековой существенное значение.

Вспомним близлежащие экстенсивные методологии поэтического письма. И если клинико-идеологический случай графомании Д.А.Пригова оставить за скобками, следующим мастером, регулярно выдающим на гора "многочисленный поэтический продукт", оказывается Александр Кушнер.

Многопись Кушнера есть попытка перевести повседневную рефлексию на уровень рифмы и ритма, создать ощущение, что стихи не пишутся - можно думать стихами, изначально закладывая мысли и образы в поэтические формочки. Многочисленные лирические массивы поэта, раскиданные по книгам и журналам, создают ощущение непрерывного, биологического почти, потока сознания, который Кушнер, кажется, фиксирует безотчетно.

Отсюда - время от времени возникающие обвинения Кушнера в мелкотемье и отсутствии глубины. Пантеизм Кушнера, одухотворяющий природу, самых малых сих, выгодно оттеняет религиозную составляющую творчества Светланы Кековой.

Не нужно искать утешенья нигде -
Ни в беглой воде, ни в зеленой звезде,
Ни в звуках волшебного рога,
А только у Господа Бога.

Какое уж тут мелкотемье! Стихам Кековой присуща особая концентрированная метафизичность, между прочим, чуждая обычному женскому поэтическому кликушеству. В этом Кекова является прямым наследником и продолжателем зело культурного, предметно насыщенного стиля Ольги Седаковой. Кекова и есть связующее звено между тихими радостями Кушнера и метафизическим головокружением Седаковой.

И тут самое время вспомнить о гладкописи, так как именно она обеспечивает текстам Кековой необходимую - для жизни эха, горнего отсвета - глубину. Все дело в технической стороне вопроса. Гладкопись, по определению, не цепляет, речь плывет плавно, без сбоев и "актуализации высказыванья", размеренно и предсказуемо. Такая тишь убаюкивает внимание, и вот уже курсор зрачка начинает двигаться поверх строчек, пытаясь превысить скорость самого чтения. Так, порой, Луна, скользящая поверх облаков, пытается обогнать поезд, из окна которого пассажир смотрит на небо.

Кекова выстраивает многословные системы своих стихов из речевых штампов, стучащих на стыках, что твои рельсы: и если "глубина", то "заветная", а ежели "рог", то "волшебный". Искра высекается, как я уже сказал, на стыках монтажных рифм, когда два образа, обладающих инерцией тормозного пути, сталкиваются в цветастом хороводе.

Пусть в воде светло, а в земле - черно,
Но твои слова - как в руке зерно.

Гладкописание Кековой действует на читателя психоделично: подробный морщинистый текст складывается в кучу, сливается в облако неразличимых слов. Оно висит над частоколом строчек дирижаблем и качается из стороны в сторону: в зависимости от того, куда ветер подует. Смысл ускользает, уступая место впечатлению.

Тематическая доминанта нынешней подборки - ощущения души, оторвавшейся от материального мира. "Цветная Триодь" начинается с песни третьего дня, оповещающей о том, что смерть - болезнь тела, но не духа.

Земля покрыла сухое тело,
На землю легла сирень...
Какую песню неслышно пела
Душа моя в третий день?

"Мы ждали третий день..." Душа сливается с природой, цветами, лесами, водой. Мы уже говорили, что многопись пантеистична. Значит ли это, что религиозная поэзия не может быть многословной?

***

Получая премию журнала "Знамя", Инна Лиснянская произнесла речь ("Знамя" #3, 2001), в которой тоже вспомнила о земле, слиянии с землей: "Но если спросите меня строкой Пастернака: "Откуда же эта печаль, Диотима?", то я вам скажу: отсюда, отсюда - из русской земли".

Достаточно интересно сравнить творческие усилия двух поэтесс, тем более что Лиснянская выбрала, на первый взгляд, совершенно противоположный путь утверждения и проявления в текстах всяческих сакральных смыслов.

Лиснянская следует иному жанрово-стилистическому канону, предполагающему наличие в стихах неких (за)предельных эмоциональных и волевых усилий. Писание поэтических текстов оказывается смиренным служением Логосу. Поэтому каждый новый стих утяжеляет вериги, надетые на страждущее сознание. Отсюда - скупость выразительных средств, скоромный аскетизм их использования.

Художественные приемы точно уподобляются здесь пиршественному застолью во время поста и, насколько это возможно, изгоняются из поэтического высказывания. Метафора - всегда соблазн, и совершенно неважно, что стихотворение само по себе есть развернутый перенос значений, главное - служение идеалу, главное - служить.

Давным-давно, давным-давно
Я и дороги не ищу,
Но всех, кто виден мне в окно,
Я речью крестною крещу.

Сложными для восприятия стихи Лиснянской не назовешь, но и знакомой, привычной легкости, глади, в них нет. Суставы строк точно вывихнуты, сдвинуты, выбиты из привычных пазов, а после вновь возвращены на место. Дальше, если подобную практику продолжать и радикализировать, закономерно вспоминается стилистическое юродство Юрия Кублановского. А если сводить на нет - возникает полная стертость авторского начала, в качественном поэтическом тексте будто бы невозможная.

"В минуту жизни трудную перво-наперво читаю Библию и вслед - русскую классическую поэзию, в которой даже сумеречно мыслящий Баратынский ясен, как в сумеречный дождь ясны очертания лиц и деревьев и высветлены этим дождем", - декларировала поэтесса при вручении премии журнала "Знамя".

Библия и русская традиция у нас уже давно замещают друг друга. Трудно понять, что было вначале, где следствие, а где причина. И вот уже припадающим к литературным первоисточникам начинает казаться, что миссия их имеет мистическую подоплеку. Каждый пишет, как считает нужным. На свой страх и риск предлагая индивидуальные способы спасения.

В результате, "Третий день" Кековой оборачивается у Лиснянской "Триптихом тоски".